Юлий Крелин - Хирург
– Мне говорили, что ваше удовольствие в основном в больнице. И днем и ночью.
– Во первых, кому что удовольствие. И учтите к тому же, хороший хирург сделал операцию и спокойно пошел домой. А ночью торчат у своих больных плохие хирурги, как я. Неуверенные. А во вторых, это преувеличено. Я люблю валяться дома на тахте, читать и чтоб собака терлась об меня при этом. Люблю выпить с друзьями. Совсем, так сказать, не чужд раблезианских удовольствий. Знаете, сделаешь одну необычно удачную операцию, а люди в жажде чуда несут невесть что. Бога у них нет, но есть жажда чуда, которая и порождает героев вот таких слухов. Ну, а вопрос с сокращениями как-нибудь решился?
– Пока оставили и разговоры и нас. А тут и кампания сокращения кончилась. Но осталась опасность, подорваны и вера и служебные отношения. И тоска в груди появилась.
– Ладно, не будем говорить о неприятном. Что ж болит у вас? Впрочем, это тоже не веселый, наверное, разговор.
– Евгений Львович, давайте начистоту. Как мужик с мужиком. И даже более чем начистоту. Я вам сейчас все выложу.
– С какой преамбулой! Слушаю вас, Сергей Алексеевич.
– Я убежден, что у меня рак толстого кишечника.
– Уж так сразу.
– Вы послушайте, не прерывайте. Я знаю вашу святую обязанность утверждать обратное.
– Ну ладно.
– Боли у меня давно. Носят они характер временами наступающей непроходимости. Симптомы ее классические. Прощупать ничего не удается. И тем не менее, если это рак, я думаю, что удалить уже его не удастся…
– Давно у вас болит?
– Около пяти лет.
– Ого! Рак! Так долго.
– Последнее время приступы чаще и все проявления непроходимости резче. В основном в последний год.
– Пять лет! Конечно, рак длится намного дольше, чем это себе представляли раньше, – я в этом убежден. Но пять лет боли!
А чем вы еще болели?
– Я здоровый человек, Евгений Львович. Только зубы.
– Каких-нибудь травм, операций не было?
– Лет семь назад аппендицит. И еще в детстве неудачно в воду прыгнул. Болел живот около двух недель, лежал в больнице, боялись разрыва печени подкапсульного. Вот и все.
– Вестимо, чего боялись. Прилягте, посмотрю. Доктор лег на диван. Мишкин присел на край.
– Не похудели?
– Последнее время немножко похудел.
– Вы смотрите, какая складка. Чтобы рак пять лет и такая складка. Слева у вас ничего не прощупывается. А справа… справа слепая кишка немного переполнена.
– Она-то и болезненна.
– Вестимо – раз переполнена. А какой у вас был аппендицит?
– Тяжелый для меня и для хирурга, но не гнойный. Он располагался, отросток, под печенью, был в спайках. Пришлось наркоз дать.
– Так ведь болеть после этого может. Спаечный процесс. Ведь он был и до операции, как вы говорите, а уж после и подавно.
– Евгений Львович, будем говорить начистоту и дальше, вы позволяете?
– Мы ж договорились.
– Если у человека рак, особенно неоперабельный, – так уж лучше его не лечить, пусть больной быстрей помрет. Так ведь?
– Никогда.
– Но для себя, не для меня, – мы ж договорились, доктор, – вы так думаете?
– Никогда я так не думал. Ни для кого. Если у больного непроходимость на почве рака, надо все равно оперировать и либо вывести кишку, либо обход сделать, если нельзя убрать опухоль. Мы должны выполнять работу по обету, взятому еще в юности. Мы уже не вольны. Мы не должны решать за рак, а должны делать, что умеем и можем. До конца.
– Вы действительно так думаете?
– Я не знаю, как я думаю, – я так делаю. Мишкин сел в кресло. Доктор медленно одевался.
– Я-то уверен, что все доктора при раке неоперабельном ничего не делают. Это ж нецелесообразно – что-то делать, мучения продлевать.
– Нецелесообразно. Потому вы и не доверяете своим врачам в институте. Для вас нецелесообразно содержать доктора наук в институте. Нецелесообразно!
– Но у вас в больнице думают, по моему, так же. Мы…
– Целесообразно! Кто знает, что целесообразно. Просто каждый должен делать свое дело, которому обучен.
– Да. Но посмотрим. Посмотрим, Евгений Львович.
– Кроме того, я убежден, ну не на сто процентов, а, скажем, на девяносто пять, что никакого рака у вас нет. В конце концов, анализы-то хорошие. Нет. Нет никаких оснований думать о раке. Я думаю…
В дверь постучали, и вошел больной.
– Евгений Львович, я сегодня ухожу…
– Простите, я сейчас занят. Я потом к вам подойду.
– Евгений Львович, вот у меня несколько вопросов к вам. Прочтите, пожалуйста.
Мишкин взял исписанную бумажную салфетку и сказал:
– Идите в палату. Я зайду к вам. – Больной ушел. – Это какой-то полусумасшедший. Я ему грыжу делал. Замучил меня. А во время операции ему было больно. Он стонал и извинялся, что вот он, мужчина, должен быть терпеливым, а не может сдержаться. Мне же еще приходилось его успокаивать. Представляю, что он написал. Вам как доктору, наверное, тоже можно прочесть. – Он стал читать: – «1. Какова должна быть длина шва? – Я же говорил. Вот так. Посмотрим дальше. – 2. Симметрично со швом другой стороны можно было сделать? Эстетика! – Интересно, что еще будет. – 3. Когда можно половую жизнь? – Ну это вопрос деловой. – 4. Если почувствую себя плохо, к вам приходить? 5. Сколько кг можно тащить в сумке? 6. Можно ли купаться, плавать, грести в лодке, играть в большой теннис? 7. Можно ли через месяц ездить за грибами, с большой корзиной и рюкзаком?»
– Ну что ж, имеет право. Вы знаете, Евгений Львович, французский невропатолог Шарко называл таких больных «больные с бумажкой в руке». Заберите, говорил он, бумажку, и пусть спрашивает наизусть. Важное не забудет. Забывается несущественное. С бумажкой больные – всегда ипохондрики.
– Кто ж знает, какими мы будем, когда заболеем.
– Я-то уже болен.
– Вы сейчас думаете, что вы не больной, а умирающий, вас ничто не интересует. А вот когда пойдет речь о выздоровлении и дальнейшей жизни – вот тогда посмотрим.
Вошла Наталья Максимовна:
– Извините, Евгений Львович, привезли больного, автотравма. Переломы, шок. Оперировать не надо. Нужно кровь переливать. Вторая группа – у нас одна ампула.
– Закажите быстренько по «Скорой».
– Да это все понятно. Что-то случилось с телефонной линией. Если гнать машину в центр переливания – не скоро будет. Вторая группа. Я спросила, у кого из наших есть. Не возражаете? У нас-то с вами первая.
– Подумаешь. И первую можно. Пойдем в операционную.
– Подождите же, Евгений Львович. Одногруппная же лучше! А согласных сдать свою кровь – полна коробочка. Если бы столько же было желающих, когда мы должны были сдавать кровь по разнарядке, – нас бы не ругали так в районе.
– Простите, Сергей Алексеевич. Дела. Я еще увижу вас. Пойдем.
– Конечно, конечно, Евгений Львович. У меня вторая группа, Евгений Львович, возьмите у меня. – Сергей Алексеевич испуганно и настороженно смотрел на коллег.
– Спасибо, Сергей Алексеевич. Возьмите у него тоже, Наталья Максимовна. Пошли быстрей.
В коридоре около операционной он остановился и сказал:
– Кровь у него возьмете, а переливать…
– Нам ему надо кровь перелить, а не то что брать у него. А может, там рак.
– Дурочка ты, Наташа, а еще перебиваешь. Он же проверяет, что мы думаем. Если мы думаем, что рак, – значит, кровь не возьмем.
– Все понятно, но сам-то он должен понимать. Он ведь думает, что рак…
– А это его проблема. Кровь у него возьмем, а потом ему же и перельем ее.
– А у него рак?
– Кто его знает. Не похоже, но, может, и рак. Надо рентген сделать. Пойдем к этому шоку.
– Да там ничего не надо делать. Просто из шока выводить пока. Я пришла, чтоб предупредить о взятии крови у своих.
– Посмотреть надо все равно. Мы же дежурные. А кровь возьми у меня. Нельзя брать у среднего персонала, если сам заведующий еще не дал. Неприлично.
– Что за глупости. Во первых, все прекрасно знают, что вы свою кровь уже не раз давали. А во вторых, Евгений Львович, вы сами говорили, что к людям надо хорошо относиться, доверять заведомо. А сейчас?..
– Ты права. Это я заразился от доктора. Он никому из докторов не доверяет. Он весь в целесообразности. Лечить неоперабельный рак, он считает, нецелесообразно и не гуманно. А теперь всех врачей боится.
– А что он считает целесообразным – убивать, что ли?
– Он сейчас ничего не считает. Он в полном раздрызге чувств. По моему, он путался, не понимая, кто врач, а кто палач, когда болезнь вступает в конфликт с целесообразностью. Ничего, мы его научим жить, а?! Лишь бы не рак был. Молодой совсем парень. Доктор наук.
– Доктор!
– Ну да. Пойдем, Наташа, все же надо посмотреть больного. Потом в ординаторской он сидел и разглагольствовал о том, как люди хорошо откликаются на действительные и конкретные нужды. Когда не для какого-то абстрактного плана или галочки. Четыре сестры и один врач дали кровь. А сейчас уже и со станции привезли. Крови достаточно сейчас.
– Но он еще тяжел. – Это Банкин, травматолог. – Больному еще вытяжение надо делать, еще возиться много.
