Андрей Зарин - Кровавый пир
— Чего тебе от меня надобно? — спросил он его. Стенька Разин оглядел его исподлобья мутным взглядом:
— Нонче ночью про вас, воров, думал. Где таможенные деньги, что сбирались с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял.
— Николи отец мой этими деньгами не корыстовался! — с гневом, вспыхнув, ответил юноша. — Не видел их даже. Сбирались они головами, а головы приносили все в приказную избу, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги ушли на жалованье служилым. Спроси хоть у подьячего. Он жив!
— Сыскать! — коротко сказал Стенька.
Васька Ус спешно выбежал. Воцарилось молчание. Разин пил, изредка угрюмо вскидывая глазами на молодого Прозоровского, а тот стоял свободно, заложив за спину руки, с легкой усмешкой на устах.
— Хочешь казаком быть? — вдруг сказал Разин. — Присягни мне и казачеству, я тебя есаулом поставлю!
Юноша тряхнул головою.
— Николи я с разбойником и татем быть в одном не хочу! — ответил он.
Разин криво усмехнулся.
— Добро! — сказал он.
— Може, выпить хочешь? Медку? — вдруг снова предложил он Борису. Тот только покачал головою.
В это время Ус притащил подьячего. Он скрывался тоже у митрополита. Это был пожилой, лет сорока, человек.
— Где таможенные деньги? — спросил его Стенька.
— Служилым людям раздали! О ту пору стрельцы к воеводе приступили за жалованьем, — ответил подьячий.
— Видишь! — сказал юноша
Стенька злобно хлопнул кулаком по столу.
— Врет он, коровий помет! Казаче, повесьте его за правый бок на крюк! Пусть его повялится малость! — сказал он, кивая на подьячего.
Юноша грустно взглянул на него.
— Прости меня, Алексей, — сказал он.
— Бог с тобою! — ответил тот. — И тебе, вьюноша, разбойник крест уготовал.
— Увести его! — закричал Стенька, вскакивая.
— Ну, а где животы ваши? — спросил он, подскакивая к Борису. Тот даже не двинулся.
— А животы наши твои же люди ограбили. Наш казначей все сдал, а твой есаул Василий Ус увозил от нас.
— Ну, ну, добро! Все твоя правда! — усмехнулся Степан. — А казаком не хочешь быть?
— Не хочу с ворами вязаться!
— Ну и то добро! — сдерживаясь и весь кипя, промолвил Степан. — Приведите мне со двора его другого брата!
Борис побледнел:
— Атаман, что ты задумал?
— А так! Пожартовать!
Казаки с шумом принесли младшего сына воеводы. Ему было только восемь лет. Он испуганно прижался к брату.
— Как звать тебя, пащенок? — спросил его Степан.
— Борис! — тихо ответил мальчик.
— Тоже Бориска! Ну, ин! Так вот что, — обратился он к старшему, — или ты целуй крест на казачестве, или я твоего братишку за ноги подвешу.
Юноша побледнел как полотно, но, ни минуты не колеблясь, сказал:
— На то ты и разбойник! А душой кривить я не стану!
— Ну, ну! — прохрипел Стенька — Возьмите его!
Мальчик заплакал и прижался тс брату.
Юноша склонился над ним.
— Не плачь, Боря, они все добрые! Они с тобою поиграть хотят. Иди с ними! — он нежно перекрестил его и поцеловал.
— А возьмите и этого пса и подвесьте рядом! — вдруг приказал Стенька, кончая свой суд. — Пить будем!..
И он снова пил, не трогаясь с места. "Когда же?" — с тоскою думал Василий.
— Батько, да что ж ты это? — наконец заговорил он снова.
— Ну, ну, — ответил ему ласково Стенька, — я ужо тебя за то потешу. Пожди малость!
В тот же день, сидя в кружале, он приказал сыскать какого-либо подьячего.
Полчаса спустя к нему привели низкорослого, белобрысого подьячего; глаза его испуганно бегали во все стороны, маленькая бородка дрожала словно лист на ветке. Он вошел и упал на колени перед Степаном.
— Как звать тебя?
— Наум, батюшка! Наум, милостивец!
— Подьячий?
— Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец!
— Грамоту знаешь?
— Знаю, батюшка! — и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю.
— Ин, — сказал Разин, — садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они — враги государевы, дьяков и подьячих тоже!
Наум дрожал мелкою дрожью и в такт его речи кивал головою, повторяя последнее слово.
— И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. Понял?
— Понял, батюшка!
— Садись и пиши! Вина хочешь?
— Для ясности, — с жалкой улыбкой сказал подьячий.
— Лакай! Дайте ему водки жбан! Да пиши складно, умилительно!
Подьячий примостился на другой конец стола Стенька пил и начал говорить Василью:
— Хотел я удружить тебе, ну, так и сделаем. Я-то сам еще через три дни пойду, а ты иди завтра в утро. С тобой твои сорок, да дам тебе еще две сотни молодцов, да казаков сто с Гришкой Савельевым. Ты атаманом будешь, он есаулом. Иди и бери Саратов! Вот!
Василий даже вскочил от волнения.
— Батько! — воскликнул он.
— Рад? То-то! Я для своих всегда ласков. Нонче вот мы этих писем изготовим и я с ними нищих вперед пошлю, чтобы кидали везде. А утром ты иди!
У Василия от радости захватило дыхание. Завтра. В четыре, пять дней они сделают переход — и берегись воеводы и Лукоперовы!
— Готово, што ли? — окрикнул подьячего Степан.
— Готово, милостивец! Дозволь прочесть!
— Чти!
Подьячий дрожащим, гнусавым голосом начал чтение. Степан слушал и кивал головою.
— Так, так! — говорил он. — Ладно, щучий сын! Ишь ты!
И когда окончил подьячий чтение, он ласково кивнул ему головою:
— Поднеси ему, Вася, меду!
Василий поднес. Подьячий расцвел от удовольствия и выпил.
— А теперь повесьте его, казаче! — сказал равнодушно Степан.
Маленький подьячий побледнел и отшатнулся. Кружка упала у него из рук.
— К… как? — пролепетал он.
— Повесить! — повторил Степан. — Потому ты подьячий — сорная трава, крамольное семя! Ну же, хлопцы!
Подьячий стоял словно окаменелый. Нижняя челюсть у него отвисла, но когда казаки схватили его за плечи, он вдруг вырвался от них и в исступлении закричал:
— А ты коли так — вор! Вор, вор! Я тебе работу справил, а ты насмеялся, да еще повесить! Это за добро! А еще батько! К малым добер, бают!..
Бороденка его тряслась, глаза почти вылезали из орбит. Он был смешон и жалок в своем гневе. Казаки снова ухватили его, но Стенька махнул им рукою.
— А что ж мне с тобой делать, скажешь? — спросил он, щурясь.
Подьячий даже подпрыгнул, сжав кулаки:
— Вешать, вешать, разбойничья твоя душа! Твои слуги верные дом мой разграбили, женку опозорили да убили, ребятеночка на копье взяли. А мне что ж? Вешай, милостивец!
— Да коли ты подьячий, — задумчиво сказал Стенька, — коли ты с людей за все про все калым брал…
— А то не брать? Мне от государевой казны шло два рубля в год, да однорядка, да шапка, да муки шесть восьмин. Тут и живи! А у меня семьишка. Всякому хлеб жевать хочется. И много ли брал? Два, три алтына, много, коли гривну!..
— А и то! — сказал вдруг Степан. — Коли воевода брал, чего ему, маленькому, делать было? Иди, Наум!
Подьячий быстро мотнул головою и приготовился бежать.
— Да стой! — остановил его Степан. — Чтобы ты о нас дурное не мыслил, на тебе зараз пять рублей, — он кинул ему пять тяжелых монет. — А ты, Вася, — обратился он к Усу, — его своим писарем сделай да избу ему дай. Пусть живет!
— Милостивец ты мой! Свет красно солнышко! — закричал подьячий, бросаясь к Степану, но тот уже нахмурился.
— Уходи, а то раздумаю! — проговорил он.
Подьячий отпрыгнул от него, что стрела от тетивы, и зайцем бросился из кружала.
Степан с написанными листами обратился к Волдырю.
— Ну, мой верный Иваша, отдай нашим писчикам. Пускай всю ночь пишут и день весь, а десять листов сейчас пусть изготовят. А в ночь дать их Егорке-слепому да Петрушке-безногому. Пущай с ими в Саратов поспешают. А ты, Васинька, значит, завтрова утром. Так?
— Так, так! — ответил радостно Василий. — Спасибо тебе, атаман!
VII
Василий не спал всю ночь. Не до сна ему было. Надо было всем распорядиться, да, кроме того, и близость желанного часа волновала его несказанно.
Он пошел к стругу, где ночевали его молодцы, и сказал Кривому:
— Ну, Яков, завтра мы на Саратов пойдем. Батька мне еще казаков дает да голытьбы. На голытьбу-то я не надеюсь. Над ней Пасынкова поставь. Только на вас, на моих, да на казаков. Может, бой будет, так ты вот что! Коней бы достал. Оружие у нас доброе?
— Доброе, атаман!
— А у батьки пушечку еще попросим. Вот и пойдем. Там коней достань, а потом и еды заготовь. Я хочу разом идти, без роздыха. А то по дороге Царицын, Камышин. Опять пьянство. Там мы мимо!
