Евгений Козловский - Киносценарии и повести
- Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?
Нинка прикусила губу.
- Мы ведь с Сергуней, - продолжил Арифметик, которому понравилось, что Нинка прикусила губу, - мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья. Одноклассники. И по этому адреску сергунина мамаша не один раз чаем меня поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там. Он ведь мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так получится! хоть, конечно, хрен так получится! что повстречаешь старого моего дружка раньше, чем я, - передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал - может, и выкрутился бы, а теперь!
Весомо, всерьез, были сказаны Арифметиком последние фразы, и Нинка рефлекторно бросилась на защиту монаха, сама не подозревая, как много правды в ее словах:
- Да не от вас! Не от вас он сбежал! От меня!
- Телка ты, конечно, клевая, - смерил ее Арифметик сомневающимся взглядом. - Только слишком много на себя тоже не бери. Не надо.
- А! что он! сделал? - спросила Нинка.
- Он? - зачем-то продемонстрировал Арифметик удивление. - Он заложил шестерых. Усекла? Да ты у него у самого и спроси - наверное, расскажет, - и хохотнул. - Так чо? - добавил. - Не страшно на электричке-то пилить? Санек, как думаешь? Ей не страшно? - подмигнул обернувшемуся Саньку. - А то давай с нами.
Нинка снова помотала головою.
- Тогда - привет, - и Арифметик распахнул перед Нинкою дверцу. - Да! - добавил вдогонку. - Напомни, в общем, ему, что в задачке, в арифметической, которую я задал, ответ получился: две жизни. А он, будем по дружбе считать, расплатился в электричке за одну. Так что пусть готовится к встрече со своим Богом. Без этих! как его! без метафор. Короче: чтоб соблазна от нас бегать больше не было - убьем! Дешевле выйдет. И для него, и для нас.
Нинка хотела было сказать что-то, умолить, предложить любую плату, только выпросить у Арифметика монахову жизнь, - но прежде, чем успела раскрыть рот, машина сорвалась с места и скрылась в проулке.
- До Санкт-Петербурга есть? - Нинка стояла в гулком, пустом полунощном кассовом зале Ленинградского вокзала.
- СВ, - ответила кассирша. - Один, два? - и принялась набивать на клавиатуре запрос.
- А! сколько? - робко осведомилась Нинка.
- Сто сорок два, - ответила кассирша. - И десять - постель.
- Извините, - качнула Нинка головою. - А чего попроще! не найдется?
Красавец-блондин, перетаптывающийся в недлинном хвосте у соседнего окошечка - сдавать лишний - прислушался, положил на Нинку глаз.
- Попроще нету, - презрительно глянула кассирша. - Так чт, не берешь?
Нинка снова качнула головою, отошла.
- Я сейчас, - бросил блондин соседу по очереди и подвалил к Нинке. У меня есть попроще: совсем бесплатный. Но вместе.
Нинка посмотрела на блондина: тот был хорош и, кажется, даже киноартист.
- Вместе так вместе!
В синем, почти ультрафиолетовом свете гэдээровского вагонного ночника красавец-блондин стоял на коленях перед диванчиком, где лежала за малым не полностью раздетая, равнодушная Нинка, и ласкал ее, целовал, пытался завести.
- Ну что же это такое?! - вскочил, отчаявшись, рухнул на свой диванчик. - Мстишь, что ли? За билет?! Да как ты не понимаешь - одно с другим!
- Все я понимаю, - отозвалась Нинка. - Все я, Димочка, хороший мой, понимаю. И трахаться люблю побольше твоего. Только кайф исчез куда-то. Ушел. И не мучайся: ты здесь не-при-чем!..
Нинка скучно - давно, видать, - сидела на холодных ступенях парадной.
Загромыхал лифт, остановился. Нинка глянула: нестарая, очень элегантная дама, достав ключи, отпирала ту самую как раз дверь, которая и нужна была Нинке.
- Вы - сережина мама?
Дама медленно оглядела Нинку с головы до ног, что последняя и приняла за ответ положительный.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - отозвалась дама. - А вы очень хорошенькая.
- Знаю, - сказала Нинка.
Дама открыла дверь и вошла в прихожую не то что бы приглашая за собою, но, во всяком случае, и не запрещая.
- Вы застали меня случайно. Мы с мужем живем в Комарово, на даче. Мне понадобились кой-какие мелочи, - расхаживала дама по комнатам, собирая в сумку что-то из шкафа, что-то из серванта, что-то из холодильника.
Нинка, едва не рот разинув, осматривала очень ухоженную, очень богатую квартиру, где вся обстановка была или антикварной, или купленною за валюту. Компьютер, ксерокс, факс, радиотелефон! Подошла к большой, карельской березою обрамленной юношеской фотографии Сергея.
- Есть у вас время? Можете поехать с нами. Вернетесь электричкой.
- А Сергей! - надеясь и опасаясь вместе, спросила, - там?
- Где? - прервала дама сборы.
- Ну! на даче?
- Сергей, милая моя, в Иерусалиме.
Нинка вздохнула: с облегчением, что жив, не убили что вряд ли доступен сейчас Арифметику и его дружкам, но и огорченно, ибо очень настраивалась увидеть монаха еще сегодня.
- И, судя по всему, пробудет там лет пять-шесть. Или я приняла вас за кого-то другого? Это вы - его скандальная любовь?
- Н-наверное! - растерялась Нинка, никак не предполагавшая, что уже возведена в ранг скандальной любви.
- Это в от него беременны?
- Я? Беременна? Вроде нет.
- Странно, - сказала дама, продолжая прерванное занятие. - Вы из Москвы? Ладно, поехали. Там разберемся. Звать вас - как?..
Ехали они в "мерседесе" с желтыми номерами. Вел седой господин в клубном пиджаке.
- Вы у нас что, впервые? - спросила дама, сама любезность, понаблюдав, с каким детским любопытством, с каким восхищением глядит Нинка за окно.
- Угу, - кивнула она. - А это чо такое?
- Зимний дворец. Эрмитаж.
- Здрово!
- А вот, смотрите - университет. Тут Сережа учился. Полтора года. На восточном.
Нинка долгим взглядом, пока видно было, проводила приземистое темно-красное здание.
Это была та самая дача, из мансардного окна которой выпрыгнула обнаженная девушка, и, хотя последнее произошло несколько лет назад, дача парадоксальным образом помолодела, приобрела лоск.
Седой водитель "мерседеса" в дальней комнате говорил по-немецки о чем-то уж-жасно деловом с далеким городом Гамбургом, кажется, о поставках крупной партии пива, а Нинка с дамою сидели, обнявшись, на медвежьей шкуре у догорающего камина, словно две давние подружки, зареванные, и причина их несколько неожиданно внезапной близости прочитывалась на подносе возле и на изящном столике за: значительное количество разноцветных крепких напитков, большей частью - иноземного происхождения.
Впрочем, сережину маму развезло очевидно сильнее, чем Нинку.
- Я! понимаешь - я! - тыкала дама себе в грудь. - Я во всем виновата. Сереженька был такой хруп-кий! Такой тон-кий!.. Дев-ствен-ник! - подняла указательный перст и сделала многозначительную паузу. - Ты знаешь, что такое девственник?
- Не-а, - честно ответила Нинка.
- Ты ведь читала Чехова, Бунина! "Митина любовь"!
- Не читала, - меланхолически возразила Нинка.
- А у меня как раз, понимаешь, убийственный роман. Вон с этим, - пренебрежительно кивнула в сторону немецкой речи. - Странно, да? Он тебе не понравился! - погрозила.
- Понравился, понравился, - успокоила Нинка. - Только Сережа - все равно лучше.
- Сережа лучше, - убежденно согласилась дама. - Но у меня был роман с Отто. А Сережа вернулся и застал. Представляешь - в самый момент! Да еще и! Ну, как это сказать! Как кобылка.
- Раком, что ли?
- Фу, - сморщилась дама. - Как кобылка!
- Ладно, - не стала спорить Нинка. - Пусть будет: как кобылка.
- А я так громко кричала! Я, вообще-то, могла б и не кричать, но я же не знала, что Сережа!
- А я, когда сильно заберет, - я не кричать не могу!
- И все. Он сломался. Понимаешь, да?
- Ушел в монастырь?
- Нет! сломался. Он потом ушел в монастырь. Перед самым судом. Но сломался - тогда. Я, значит, и виновата. Он, когда христианином сделался - он, конечно, меня простил. Но он не простил, неправда! Я знаю - он не простил!
- Перед каким судом?
- Что? А! Приятели вот сюда, - постучала дама в пол сквозь медвежью шкуру, - затащили. Напоили. Мы с его отцом как раз разводились, дачу забросили, его забросили. А он переживал! Хочешь еще?
- Мне хватит, - покрыла Нинка рюмку ладонью. - А вы пейте, пожалуйста.
- Ага, - согласилась дама. - Я выпью, - и налила коньяку, выпила.
- Ну и что - дачу?
- Какую дачу? А-а! Девица от них сбежала. В окно выбросилась. Вообще-то, раз уж такая недотрога, нечего было и ехать. Правильно? Голая. Порезалась вся. А была зима, ветер, холодно! Ну, она куда-то там доползла, рассказала! Ей ногу потом ампутировали. Вот досюда, - резанула дама ребром ладони по нинкиной ноге сантиметра на три ниже паха.
- И Сережка всех заложил?
- Зачем? - обиделась дама. - Зачем ты так говоришь: заложил? Зачем?! Он потрясен был!
- Пьяный, вы же сказали!
- Не в этом дело! Тут ведь бардак! И все такое прочее! Каково ему было видеть? Его вырвало! Он! он просто не умел врать! Вообще не умел! И виновата во всем я! - Дама рыдала, все более и более себя распаляя: - Я! Я!! Я!!!
