Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
... Вечером, когда наши вернулись со свадьбы, голос бабушки Сакины гремел вовсю.
- Узнали подлецы, что мужчин нет!... Да если у вас есть честь, неужели потерпите!... Чтобы паршивые сельбасарцы средь бела дня напали на стоянку Кербалаи Ибихана!...
- Не расстраивайся, мама, - спокойно сказал дядя Айваз.
- Не расстраивайся! Он их, подлецов, должен был перебить!
- Ушли с пустыми руками, а это для лих позор, - успокаивал мать дядя Анваз. - Кровь проливать не хотел из-за баранов.
Я направился к парням. Собравшись па плоской скале, они горячо обсуждали что-то, и дядя Нури тут же прогнал меня.
- Не обижайся! - Ахмедали приветливо кивнул мне. - Тут у нас взрослые разговоры.
Немного погодя он сам подозвал меня, но, обиженный, я отвернулся. Я убежал за скалы.
Спустился туман, такой густой, что ничего вокруг не стало видно. Я сидел за скалой и мне казалось, что я совсем один со своей обидой, а все они, и дядя Нури, и парни, и Ханмурад - в каком-то другом далеком чужом мире. Мне всегда становилось одиноко и тоскливо на душе, - когда люди рядом оживленно болтали, не замечая, что я тут, рядом. Порой мне казалось, что даже мама ничего не знает обо мне: я, конечно, не мог бы объяснить, в чем это ее незнание, я только понимал, что оно виной моей грусти и одиночеству. В такие минуты с особой остротой ощущая свою обособленность, я острей переживал и другие огорчения: и то, - что отец не умел стрелять, как гачак Ханмурад или дядя Нури, что он купец, "стороживший свои весы", что тут, на эйлаге, не любят мою бабушку Фатьму, что у Караджи искалечены, пальцы и такой длинный кривой нос и глаза-дырочки, и что он никому, никому не нужен..... А мамины с папой ссоры!... Они становились все чаще, возникали по всяким пустякам и доставляли мне столько огорчений! И желтые цветы. От них тоже становилось грустно и хотелось плакать. Я очень любил розы, но никогда даже близко не подходил к желтым розам, посаженным отцом в нашем саду.
Меня нашел Караджа.
- Знаешь что, - шепнул мне он, - сегодня наши нападут на Сельбасар!
- Откуда знаешь?
- Твои дядя говорил. Я внизу стоял, слышал... Только смотри - никому!
Я никому не сказал. Увидеть бы, как они отправятся в набег!...
В полдень приехали товарищи Ханмурада. Один из них побрил его. Ханмурад умылся, причесался. Обул сапоги, надел серебристый атласный архалук, вишневого цвета чоху, пристегнул патронташ, повесил сбоку маузер. Бледное его лицо было красиво, как прежде.
Попрощавшись со всеми, он протянул руку мне и улыбнулся:
- Может, когда ты украдешь невесту, дядя Ханмурад со своим отрядом тоже выедет тебе навстречу.
Мама рассмеялась. Даже папа улыбнулся.
Гачаки вскочили на коней и ускакали. Я смотрел, как они поднялись по склону, вытянувшись цепочкой, ступили на узкую тропу и, один за другим сворачивая за гору, скрылись из глаз. Они будто растворились в голубом пространстве.
Сразу стало как-то грустно.
- Мама! Куда они теперь поехали? - Я посмотрел в ту сторону, где скрылись гамаки.
- Куда, куда!... - вместо мамы ответил папа. - Грабить да разбойничать!
Столько нескрываемой злобы было в отцовском голосе, что я осмелился возразить:
- Дядя Ханмурад не разбойник. Он бедных не трогает... Он маме кольцо подарил!
- Наслушался!... - презрительно бросил папа.
- Но он же прав... - поддержала меня мама. И улыбнулась.
Я побрел к огромным округлым камням, чтоб наедине обдумать услышанное. "Когда папа увез маму, обрученную невесту другого человека, гачак Ханмурад мог запросто ограбить их, забрать у фаэтонщика лошадей, оставить их в пустынном ущелье без воды, без еды, а мог бы и разозлиться на папу за то, что украл обрученную девушку, и убить его. Он не сделал им ничего плохого, да еще кольцо подарил. Почему же папа так зол па него? А Ахмедали и Гаджи, и остальные парни все его обожают. И маме Ханмурад нравится..."
Как наши уходили в набег, я, конечно, не видел. Но утром в селении царило оживление. Ахмедали и Гаджи, сидя перед кибитками, чистили ружья. Посмеиваясь, перешептывались молодухи. Одна только бабушка Фатьма, в одиночестве сидя позади кибитки, сердито разговаривала сама с собой, как всегда уставившись в одну точку. Любопытствуя, на что сердится бабушка, я встал неподалеку и, вертя по-чабански вокруг себя палку, сделал вид, будто занят только игрой.
- Хорошо, жив остался... Собрал головорезов, да чужое се пение обстреливать!... Скотину чужую забирать!... А нет того, чтоб подумать, а если, не приведи бог, в тебя пуля угодит!... Они что ж теперь, стерпят что ли?... Явятся ночью да и перебьют всех вас!... Учили, учили парня, даже урусский язык знает, а вот под дался на уловку проклятого Айваза!... Мало ему забирать все, что отец твой добудет, и тебя вокруг пальца обвел... Иди в набег, добывай ему коней да овец, он и их прикарманит...
А дядя Нури тем временем оживленно беседовал о чем-то с парнями.
- Ох, и будет сегодня ночью пальба! - с таинственным видом сообщил мне, Караджа.
- Какая пальба? - спросил я.
Он искоса посмотрел на меня.
- Что ж, думаешь, они дураки, сельбасарцы, добро свое отдавать? Наши столько у них скотины угнали!...
- А где ж она?
- Не знаю. Может, поделили...
Но несколько дней и ночей все было тихо. Караджа объяснил мне, что дядя Айваз держит парней настороже - сельбасарцы хитрят, выжидают...
Но сам дядя Айваз вел себя так, будто понятия не имеет ни о каких таких делах. Доставал табачок из табакерки с джейраном, скручивал цигарку и, сидя перед кибиткой,'. беседовал со стариками о вещах, никак не относящихся к ночному набегу. Сокрушался по поводу грабежей и налетов, участившихся там, в долине, и то и дело повторял значительно:
- Честность - первое дело! Дороже честности ничего нет!
Как-то раз, не выдержав, я при всех спросил дядю Айваза:
- Говорите - честность, а сами угнали у сельбасарцев скот?...
Дядя Айваз не рассердился, усмехнулся только:
- Ты же знаешь, они первые напали. Улучили удобную ми кутку...
- Значит, в воровстве тоже "око за око"?
- Вот он, современный ребенок! - Дядя Айваз с усмешкой кивнул на меня. И произнес торжественно: - Пророком изречено: "око за око"!
- А может, он про добро говорил, пророк?
- Нет, милый, - дядя Айваз с важностью покачал головой. - Если тем, кто ударил нас по щеке, мы будем подставлять другую щеку, они нашу землю в мешках перевезут! Против рогатого быка выставляй рогатого!
Я посмотрел на дедушку Мохнета. Тот молчал, но, похоже, был согласен с дядей Айвазом. Я запутался окончательно. Не мог я понять, где правда, где ложь... И не стал думать. Увидел Караджу, побежал к нему.
- Давай в салки играть! - сказал я.
Он не ответил, молча продолжая собирать и есть щавель.
- Давай играть! - повторил я.
- Не буду! - коротко ответил он, сердито стряхивая землю с пучка щавеля.
Меня он не угостил, хотя знал, что мне нравится эта кисленькая травка; это потому, что вчера, увидев, что мы с Караджой собираем и едим щавель, папа накричал на него: "Не учи ребенка всякую дрянь есть!".
Папа сердился, папа был очень недоволен, что дядя Нури возглавляет парней, по ночам расставляет охрану. Мне кажется, папа вообще жалел, что мы приехали сюда, в. горы. А мама наоборот. Маме все это было по душе, ей правилась тревожно-приподнятая атмосфера перестрелок, налетов, опасностей... Она могла без конца слушать рассказы о ночном набеге на сельбасарцев.
Дядя Айваз не ошибся, в одну из темных дождливых ночей сельбасарцы обстреляли селение. Но наши были настороже, дозоры расставлены, и сельбасарцы не только не смогли увести скотину, но и пули их никого не задели.
Папа в ту неспокойную ночь не был вместе с мужчинами, сидел с нами в кибитке, и наутро я не знал, куда деваться от стыда. Я чувствовал, что все эти угоны, налеты, перестрелки - недоброе, нехорошее дело, и все-таки мне было стыдно за папу, особенно когда дядя Нури, Гаджи или Ахмедали с, горящими глазами рассказывали о ночных событиях, и все, абсолютно все жители селения ликовали от сознания того, что сельбасарцы снова ушли с пустыми руками.
А папа с мамой все чаще ссорились. Они теперь вообще почти не разговаривали между собой. И я не мог понять, почему.
ПРИЕЗД ДЕДУШКИ БАЙРАМА.
ИСТОРИЯ КЫЗЪЕТЕР
Утром нежданно-негаданно в сопровождении своего Кызыл-башоглы приехал дедушка Байрам. Дедушка восседал на гнедом жеребце, известном на всю округу. За поясом у него был наган, на ногах изящные хромовые сапоги. Дедушка всегда хорошо одевался, и папаха его с широким верхом была из самого дорогого каракуля.
Слезши с. копя, дедушка поцеловал меня, и запах табака от его русых усов был родным и приятным. Он взял на руки Махтаб, тоже поцеловал. Расспросил маму, с папой, как дела, как здоровье. Но ни с бабушкой Фатьмой, ни с дядей Нури дедушка Байрам не поздоровался. Даже слова им не сказал...
Прибытие дедушки было как праздник, вокруг него сразу же собрались мужчины. Пожилые женщины тоже явились, чтоб поздороваться с дедушкой. Байрамом.
