Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
- И что ты прилепилась к этому парню? Кто он тебе: брат, сват?
- Да, теперь он тебе не брат! А когда твоих детей от смерти спасал, лучше брата родного был? - сказала мама.
Я считал, что мама совершенно права, радовался за нее, гордился мамой, я был счастлив, видя ее возле Ханмурада.
- А что, Ягут-баджн, - сказал он как-то раз, кивнув на меня, - если б мы тогда отняли тебя у Абдуллы и вернули отцу, не было бы этого красивого мальчика.
Оба рассмеялись.
Танком от отца я по несколько раз в день убегал к Ханмураду. Мамины лекарства делали свое дело, Ханмурад теперь уже не трясся в ознобе, жар у него бывал не часто, и уже не очень сильный. Вокруг него всегда толпились парни: развлекали его разговорами, шутили... Дядя Нури съездил в Горус, привез доктора. Тот, конечно, не знал, что лечит знаменитого Ханмурада, а впрочем теперь, при "свободе", как называли наступившее сейчас безвластие, это не имело значения.... Я вошел в кибитку.
- Ну, братишка, садись, расскажи что-нибудь... - Улыбка скользнула по бледному лицу Ханмурада. Он лежал на спине, заложив руки под голову.
С Ханмурадом я чувствовал себя совсем просто, даже проще, чем у дедушки Байрама, мне почему-то казалось, что мы с ним старые приятели.
- Ханмурад! Расскажи, как ты стал, гачаком.
- Человека убил, - спокойно ответил Ханмурад, глядя на снежную вершину, сквозь дверной проем кибитки.
- Кого? - удивленно спросил я.
- Подлый человек был. - Ханмурад нахмурился.
- Да что ж он такого сделал? Ханмурад?
- Рассказывать долго, братик... - Ханмурад глубоко вздохнул. Понимаешь, отец у меня был человек бедный, и был у нас молодой жеребец - на всю округу известен. У нас в роду страсть к лошадям, и отцы, и деды, и прадеды хороших коней держали. Я у отца единственный сын, а коня того он не меньше меня любил. И вот однажды наведался к нам в селение начальник, и приглянулся ему наш жеребец. "Продай коня!". Отец ни в какую. Как-то раз нанялись мы с отцом косить в соседнем селе, а без нас пришли есаулы и как ни билась, как ни кричала мать, увели жеребца. Пришли вечером домой, узнал отец такое дело, слово сказать не может, как громом поразило. Утром и на жатву не пошел. А я будто косить иду, а сам - в город, выведал, где наш конь, сломал ночью замок, вывел его из стойла... - Ханмурад помолчал... Ох, братик, мал ты еще, ты и поверить не можешь, какая на свете бывает подлость. Какие мерзавцы живут!...
- А потом? Потом, Ханмурад?
- Привел домой коня, а отец уж не рад, пропал ты теперь, говорит, сынок, он тебя в Сибирь упечет! А у нас в лесах Кирса в Альянлы родня была. Я и говорю отцу: "Поеду туда, копя оставлю, потом посмотрим". - "Так ведь он, подлец, все равно сюда явится!" - "А ты скажи: знать ничего не знаю". Стал меня отец, уговаривать, чтоб покорился я, - как конь ни дорог, а сын дороже, а я: "Нет, - говорю, - умру, а коня не дам!".
- Это на котором сейчас ездишь?
- Да... Только он тогда совсем молодой был. Трехлетка.
- Ну а потом?
- Потом? - Потом положила мне мать в сумку еды и ушел я.
Отцу сказал: "Будут спрашивать, скажи: в Баку подался, в рабочие", тогда многие в Баку уходили. А сам в Карс, в леса...
- А сколько тебе было лет?
Восемнадцать...
- Л ружье у тебя было?
- Нет.
- Как же ты не боялся? В лесу медведи!
- Медведи что?... - Ханмурад слегка улыбнулся. - Я только одного тогда боялся - царского начальника. И не зря. Вскоре приехал ко мне брат двоюродный и сказал, что ириска кал в селение начальник, при всех на площади велел избить моего отца, да еще расписку взял, что он в три дня меня к нему доставит. Услышал я такое, даже в голове помутилось. Попросил одного аланского парня, чтоб пистолет мне купил... Леса, мол, кругом, сам понимаешь... Ну тому объяснять не надо, продал в Шуше барана, купил мне наган, сел я на жеребца и - в
Карабулак. Привязал коня возле канцелярии с задней стороны, а в дверях есаул стоит, не пускает. Я ему - начальник, говорю, сам меня звал. Ну... вошел... Всадил ему в башку три пули, пока то да се, вскочил на коня и был таков... Вот так, братик, и стал я гачаком.
Вошла бабушка Сакина.
- Ну, как ты, родной? - она ласково взглянула на Ханмурада.
- Ничего, бабушка... - Ханмурад приподнялся а постели. - У Ягут-ханум такие снадобья...
- Ну и слава аллаху... Теперь вот за Байрама тревожусь. Такой парень неспокойный... - Ханмурад чуть заметно улыбнулся. - Велел передать, днями приедет, а на дорогах-то что творится!...
- Ну, бабушка, твоего Байрама тут всякий знает. Ни у кого рука не поднимется.
- Не говори, сынок. Плохой человек и хорошему враг.
- А внучек твой, оказывается, геройский парень, - сказал Ханмурад, чтобы отвлечь бабушку. - Гачаки, стрельба, набег больше ни о чем и слушать не хочет!
- Что ж ему остается? - бабушка Сакина махнула рукой. - Не у отца ж ему спрашивать, как стреляют!
Я насупился, меня всякий раз задевало, когда подшучивали над папой, я стеснялся, что он не такой, как Ханмурад, и даже не такой, как простые парни из Курдобы. Конечно, я мечтал, чтоб мой отец, как дядя Нури, как дедушка Байрам, мог бы опоясаться патронташами, повесить на плечо винтовку, стрелять, сражаться...
Ханмурад заметил, что я расстроился.
- А зачем его отцу стрелять да скакать? У него свои дела есть, купеческие.
Вместо того, чтоб утешить меня, Ханмурад только растравил мою рану. Здешние парни всегда с насмешкой говорили о купцах: "с яиц шерсть стригут!", говорили они, "тени своей боятся", "сидят, весы стерегут", и еще по-всякому. И я тоже приучался презирать торгашей, "стерегущих свои весы". Конечно, папа не из тех, кто "стережет свои весы", у него большой магазин, он "негоциант", как называл его один армянский купец, но не буду же я объяснять это каждому. Для здешних парней мой отец все равно, что пузатый лавочник Мешади Алибала.
- Ничего, - сказала бабушка Сакина, ласково поглаживая меня. - Наш мальчик, наш красавчик в дедушку своего пойдет, в Байрама. Будет, как дядя Нури! Стрелять научится! Скакать на лихих конях! Не пойдет он в хвостатых суннитов!
- А что, сунниты стрелять не могут? - окрысился я на бабушку Сакину. Вон дедушка Эфенди, когда к нам приезжал, с ружьем был! Умываться и то его с собой брал.
Бабушка Сакина расхохоталась, а Ханмурад сказал, улыбнувшись:
- Бабушка твоя шутит. Среди суннитов тоже хватает храбрецов.
- Так-то оно так, - усмехнулась бабушка Сакина, - одна беда хвостатые они, как козлы. Потому и упрямые.
- Неправда это! - чуть не плача выкрикнул я. - Нету у них никаких хвостов!
- А ты по себе не суди, - почти серьезно возразила бабушка Сакина. - У тебя потому и нет хвоста, что мать шиитка.
Я хотел возразить, но тут послышался шум, крики и отчаянный вопль какой-то женщины:
- Наши отары! Сельбасарцы отары угоняют!...
Бабушка Сакина с неожиданным для ее лет проворством вскочила с места и выбежала наружу. Я бросился за ней. По ту сторону Ослиного родника на пологом склоне несколько вооруженных всадников, отрезав часть отары, гнали ее перед лошадьми.
- Эй, вы, трусы! - грубым, как у мужчины, голосом закричала бабушка Сакина, и голос ее эхом раскатился по ущелью. - Знаете, что мужчин нет, у баб решили овец отбить?!. За каждую по десятку вернете!...
Ни дяди Нури, ни других парней сейчас не было, все уехали на свадьбу. Этим и воспользовались сельбасарцы.
Ханмурад набросил на плечи чоху, вышел, посмотрел на угонявших отару всадников, быстро пошел в кибитку, на ходу вдевая руки в рукава, схватил винтовку, патронташ и побежал к скале. Прозвучал выстрел, всадники обернулись.
- Эй вы, бросьте отару! - крикнул им Ханмурад. - Совесть надо иметь!
В ответ просвистели две пули.
- Спрячься! Спрячься между камней! - крикнула мне мама, выбегая из кибитки. - Убьют!
Я добежал до ложбинки, проходившей по краю стойбища, лег там и, высунув голову, наблюдал за происходящим. Ребятишек в ложбину набилось полно.
Ханмурад выстрелил. Трое всадников, обернувшись, открыли огонь по Ханмураду.
- Эй, ребята! - крикнул гачак. - Я кровь не хочу проливать, убирайтесь подобру-поздорову!
Всадники не оборачивались. Ханмурад выстрелил, один из чужаков упал с коня, но тут же взобрался в седло - потом выяснилось, что Ханмурад прострелил ему руку. Ханмурад снова выстрелил, другой всадник упал вместе с конем. Он тоже сразу вскочил, но конь остался лежать.
- Бросьте отару! Жизни лишитесь из-за баранов! Гачак Хан мурад мимо цели не мажет!...
- Ханмурад! - закричал одни из всадников, поворачивая вздыбившегося под ним коня. - Не стреляй! Да будут жертвой тебе эти овцы! Пуля Гусейна тоже не вылетит зря из дула!... Мы не знали, что ты на эйлаге.
Человек, оставшийся пешим, вскочил на круп к другому коню и все трое исчезли за горой.
Ханмурад вернулся в кибитку и лег.
- Ханмурад! Они струсили? - спросил я.
- Нет, братик, - Ханмурад положил руки под голову. - Ихний Гусейн парень не из пугливых. Просто увидел, место у меня удобное, по одному могу перебить. Они же открыты были... - Он подумал немного и, помолчав, добавил тихо, словно себе самому: - А может, решил не связываться со мной...
