Валерий Тарсис - Палата № 7
Все думают, что я страстная, чувственная. Не знаю, может быть, это и зарождалось во мне. Но я не выношу похоти и вожделения. А наши рыцари не способны на настоящую страсть, как Митя Карамазов или сам Достоевский помните, его безумный роман с инфернальной Аполлинарией Сусловой? Вероятно, все его героини чем-то на нее похожи? Но мы ее так мало знаем. Мне кажется, что и я на нее похожа.
Я тоже могу еще долго мучить людей. Но желания убывают. Наша жизнь так бедна, стандарт-на, безнадежна и ограничена, что убивает самое желание жить. Такие, как я, - излишняя роскошь для советской действительности. "Без излишеств!" - вот её лозунг. А ведь искусство, красота, инфернальные женщины - всё это излишества, без которых жить не стоит.
Мне еще хочется быть хлыстовской богородицей, как Марина из Клима Самгина, хотя я сов-сем, совсем другая. Горький тоже любил инфернальное Вы заметили, все его героини далеки от революционных идеалов. Жаль, что я все--таки никому счастья не принесу. А ведь могла бы..."
Я полюбил Наташу Ростову. Ведь она теперь моя героиня. Даже единственная. Красавица, которая ходила к Коле Силину, больше не показывается. Я спросил его:
- Горько?
- Разве может быть горше? - спросил он удивленно. У него всё время удивленный вид, словно он не верит тому, что живет.
- Но потеря... и такая?
- Вы думаете, что я могу еще ощущать потери? Я даже больше говорить не могу. Простите...
Но у меня есть еще одна героиня - Зоя Алексеевна. Однако она мне не родная, как Наташа Ростова. Наташа - целиком моя, моя плоть и кровь, моя душа, а Зоя Алексеевна подсознательно хочет со мной породниться, но не может. Она приближается ко мне трудным извилистым путем из чужого мира, враждебного... И у меня нет уверенности, что она сумеет вырваться оттуда.
И вообще, - признаться, - трудно мне с новыми героинями: они не знают, куда они идут, и я тоже не знаю.
9
БЕГСТВО В НИКУДА
Тогда я не знал, что огромные массы народа могут быть отравлены и погублены одним единственным человеком и в свою очередь отравлять и губить честных людей, - что нередко массы, однажды обманутые, продолжая коснеть во лжи, хотят быть снова обманутыми и, поднимая на щит всё новых обманщиков, ведут себя так, как вел бы себя бессовестный и вполне трезвый злодей.
ГОТФРИД КЕЛЛЕР
Прочтя эти слова гениального швейцарца, Зоя Алексеевна пришла в такое волнение, что не могла усидеть на стуле и принялась ходить взад и вперед по комнате, и мысли, как лава из внезапно вспыхнувшего вулкана, начали заливать ее голову и сердце.
Ей все больше казалось, что в этих словах выражена с исчерпывающей полнотой и ясностью история ее жизни и вся история ее родины после революции. Она начала прозревать. Словно туманная пелена сползала с неба, солнце озарило все вокруг, и стали видны зеленые окрестности, и синяя бездонная пучина вселенной. И как всегда бывает в такие минуты прозрения, нахлынули воспоминания о начале жизни, потом пошли поиски того перекрестка, откуда она свернула в эти непроходимые джунгли и теперь мучительно искала выхода и спасения. И снова перечитывала слова Келлера.
- Да ведь так оно и было, - повторяла она, не замечая, что начала говорить вслух, - огром-ная масса народа нашего была отравлена одним-единственным человеком, - это продолжалось четверть века. И яд впитался так глубоко, что все мы продолжаем коснеть во лжи этого иезуитского социализма, уже сами хотим быть обманутыми и поднимаем на щит новых обманщиков...
- Что ты там бормочешь? - раздался надтреснутый, - будто шагал кто-то по битому стеклу, - голос Христофора Арамовича.
- Разве?
- Заговариваться стала? Смотри, как бы сама не попала в палату № 7 эта палата у всех теперь на языке.
- Тебя это волнует?
- Разумеется. Что скажут люди? Общественность! Я - глава семьи.
- Но какая у нас семья?
- До этого никому дела нет. Семья - и всё. Советская семья должна быть образцовой, примерной.
- Пожалуй. Она уже является примером полного распада семейной жизни.
- Такие обобщения не делают чести советскому врачу. Только помогаешь идейным против-никам. Вот у вас там сидит Алмазов, - недавно вышла его книга за рубежом, все наши враги подняли ее на щит. Он тоже делает такие обобщения... Да - фрукт! Горжусь, что подписал приказ о его водворении в сумасшедший дом.
- Да... значит, это ты... А я всё время думала, какой же это подлец взял на себя добровольно роль палача...
- Как ты смеешь? - топнул ногой Бабаджан.
- Уходи, гадина! Я еще с тобой сочтусь.
Бабаджан что-то буркнул и ушел.
* * *
На следующий день Зоя Алексеевна дежурила. День выдался тяжелый, хлопотливый... Стоял конец октября, та унылая, неприглядная поздняя осень, когда деревья, потеряв свой многоцветный наряд, выставляют напоказ почернелые оголенные сучья и напоминают старых кокеток, снявших вечерний туалет, грим и видящих в зеркале отвисшие складки морщинистой кожи, торчащие ребра, уродливые лица, потускневшие глаза.
Это время было всегда особенно тяжелым для персонала психиатрических больниц. По давно установившемуся обычаю, перед октябрьскими праздниками в больницы прибыли тысячи новых пациентов. Это все был элемент неспокойный, ненадежный, - ну, из тех, которые могли бы испортить праздники, пробравшись в ряды манифестантов и крикнув: "Долой коммунизм!" К этому же разряду принадлежали алкоголики, шептуны, распространявшие слухи, что вскоре снова повысятся цены, и любители побеседовать в очередях за лапшой, пшеном, баранками, хлебом - очередей становилось всё больше.
Люди спали всюду: в коридорах, на полу, на столах... Снова появился Дормидонт Ферапонто-вич Фиолетов в своем неизменном колпаке из листов "Крокодила".
- Опять попался... А вы всё отбываете... Как попал? Очень просто. Знаете, перед праздника-ми, по ночам на Красной площади воинские части, физкультурники репетируют манифестацию народной любви и восторга к властям предержащим. Ну, я тоже решил принять участие. И, придя в восторг от всего этого, решил крикнуть один из популярных ленинских лозунгов, вспомнить старину, и крикнул: "Долой самодержавие! Да здравствует Свобода!..." Голос у меня зычный. Эхо прокатилось до самого Василия Блаженного. А тут, откуда ни возьмись, - блюститель порядка. - "Вы что тут, гражданин, безобразничаете?" - Как, это, - говорю, - безобразничаю? С каких пор провозглашение ленинских лозунгов стало безобразием? - "Несвоевременно, говорит, - провозглашаете. А ну-ка дыхните." - Дыхнул. "- Ну, гражданин, пожалуйте." - Куда, - спрашиваю. - Я не пьян, не нарушаю порядка. "- Я и не говорю, что вы пьяны, а направлю вас по месту назначения". - Ну, я спорить и пререкаться не стал. Место назначения мне известно. Отчего не провести праздник с хорошими людьми?..
* * *
Валентин Алмазов давно изобрел своеобразную игру в бедность-богатство. Он придумал ее еще в годы юности, когда прочел слова Сологуба, которого очень любил: "Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из нее сладостную легенду, ибо я - поэт". И вот так он брал кусок жизни грубой и бедной, расцвечивал ее в своем воображении в нечто яркое и невиданное и переселялся в этот созданный мир, и жил там, пока не уставало воображение, и приходилось опускать занавес.
Поэтому сейчас ему не было тоскливо на Проспекте Сумасшедших, где шел праздничный карнавал в тысячу раз более яркий, чем казенная однообразная манифестация с бумажными цветами и принудительным весельем, которая затопляет улицы, как осенний слепящий ливень. Разве встретишь нестандартного, вольного человека по ту сторону бетонной ограды?
Валентин Алмазов с отвращением вспомнил тошнотворные празднества, восторженный, захлебывающийся лай газетных шавок, репродукторов, халтурщиков всех жанров, жадно загребающих в такие дни свой дополнительный рацион к скудной зарплате. Здесь же, в изоляции, были серьезные люди, они не давали интервью подхалимам, а беседовали как равные с Жизнью и Смертью.
* * *
Администрация была встревожена. Кизяк просила Бабаджана перевести ее в другое отделение, поскольку здесь работает Зоя Алексеевна, - она лучше обеспечит порядок, более решительно. Бабаджан ей резко возразил:
- Ни о каких перемещениях не может быть и речи. Глядите в оба. Особенно теперь, когда там этот Алмазов. Им занимается мировая пресса. Вы обязаны доказать с максимальной объективнос-тью, что он тяжело болен. Иначе нам всем грозят большие неприятности.
- Христофор Арамович, доказать это невозможно.
- Почему?
- Потому что он не болен. Нет объективных данных. Наоборот, результаты обследования свидетельствуют, что он совершенно здоров.
- Вы знаете, о нем запрашивали из ЦК... А выписать я его не могу без указания сверху. А наверху тоже не все согласны. Ищите выход.
- Я не могу найти выхода... кроме...
- Что кроме? Говорите скорее.
Но тут Бабаджана срочно вызвали к министру, и она не успела изложить ему свой план, который долго вынашивала.
