Владимир Войнович - Монументальная пропаганда
Я выгреб из стакана испитой чай, бросил его в огонь, а себе заварил новую порцию.
- Вам тоже повторить? - спросил я Адмирала.
- Да, пожалуйста.
- Мне бы все-таки хотелось, - сказал я, - довести начатый разговор до конца. Значит, вы считаете, что человек может быть очень образован, много знать, обладать феноменальной памятью, иметь необычайные способности к языкам и быть при этом попросту дураком?
- Ну да, - кивнул Адмирал. - Ваш Шубкин тому пример.
- А Ленин?
- И Ленин дурак, - спокойно сказал Адмирал.
Тут уж я просто не выдержал.
- Ну, знаете, - сказал я. - Вы, конечно, оригинал и парадоксалист, к Ленину я и сам отношусь критически, но называть его дураком - это уж слишком. Он весь мир перевернул.
- А с какой целью?
- С какой целью, это дело другое.
- Нет, - разгорячился наконец и Адмирал. - Это не другое дело. Я уже вашему Шубкину объяснял. Умный человек - это человек, который ставит перед собой цель и исполняет. А кто ставит перед собой неисполнимую цель и не понимает того, что она неисполнима, тот не может считаться умным.
- Ну, в бытовом смысле вы, предположим, и правы. Но Ленин, он же ставил перед собой не простую, он ставил грандиозную цель.
- Поэтому он и дурак не простой, - сказал Адмирал. - Грандиозный дурак. Запишите себе это тоже в тетрадку: Ленин - грандиозный дурак.
Адмирал помолчал, потом решил, наверное, что мысль свою надо все-таки аргументировать.
- Я... - сказал он, - в отличие от вас, у меня время было... его всего прочитал от корки до корки. Он же, извините, полностью обосрался. Во всех смыслах. Революцию он совершил, власть захватил, Россию перевернул, но для чего? Где то, что он предсказывал? Где коммунизм? Почему жив до сих пор капитализм, если он еще при нем достиг последней стадии? Шубкин в доказательство его ума говорил, что Ленин после революции понял, что зашли слишком далеко, решил частично вернуться к капитализму и объявил нэп. Но не глупо ли разрушать то, что существовало, полностью, чтобы вернуться к этому частично? В общем, повторяю, ваш Ленин был грандиозный дурак или гениальный дурак, если вам это приятней слышать. Но что вообще дурак, мне это настолько очевидно, что даже спорить лень.
Было уже поздно, но я, рискуя опоздать на последний автобус, спросил Адмирала, а что он думает насчет Сталина. Тоже дурак?
- Нет, - сказал Адмирал, кутаясь в плед. - Сталин как раз не дурак. Он ставил перед собой ясные ему самому цели и четко их исполнял.
- Но он при этом говорил...
- Какая разница, что он говорил? - устало зевнул Адмирал. - Важно, что он делал. А делал он всегда именно то, что хотел.
Глава 33
В октябре 1961 года на XXII съезде КПСС старая большевичка Дора Лазуркина (еврейка, отметила Аглая) обвинила Сталина во многих нарушениях социалистической законности и предложила вынести нарушителя из Мавзолея. Всем было ясно, что предложение сделано с одобрения и по указке вышестоящих товарищей. Поэтому товарищи нижестоящие (точнее, нижесидящие) поддержали предложение, одобрили его (в душе осуждая) бурными аплодисментами, а затем уже другие товарищи отделили т. И. В. Сталина от товарища Владимира Ильича Ленина и под покровом ненастной ночи втайне от народа трусливо закопали у кремлевской стены. Разумеется, заранее предполагались народные волнения. С этой целью в Москву были стянуты дополнительные силы КГБ и МВД. Было усилено милицейское патрулирование и объявлена готовность номер один в Кантемировской и Таманской дивизиях. И все эти усилия оказались совершенно напрасны. Народ, еще недавно поголовно обожавший товарища Сталина, откликнулся на проведенную акцию полным и равнодушным молчанием. Ему это было, как говорилось в самом народе, до фени. И чего ждать от народа, когда даже партийные вожди от высших рангов до низших, которые еще недавно превозносили Сталина до небес, клялись ему в вечной любви и верности, обещали жизнь за него отдать, как только подвернется малейшая необходимость или возможность, тут же стали торопливо снимать портреты своего любимца, убирать с книжных полок и выкидывать на помойку тома его сочинений, освобождая место для уже растущего собрания сочинений Никиты Сергеевича Хрущева, "нашего дорогого и любимого".
31 октября, в день окончания съезда, пришло Аглае письмо с далекого острова Свободы, как тогда называли Кубу. Марат, окончив Институт международных отношений, был направлен туда помощником пресс-атташе в советском посольстве. В своем первом письме он без лишних подробностей писал о своей новой жизни, о невыносимой жаре, о местных обычаях, сигарах, напитках, танцах и музыке. Письмо заканчивалось сообщением, что Зоя в гаванской больнице родила сына, которого молодые родители назвали в честь покойного отца Андреем. "Мальчик, - писал Марат, - родился большой, четыре с половиной килограмма, но беспокойный. Ночами не спит и плачет. Отдавать его в ясли доктор не советует. Пришлось нанять домработницу, которую посольство оплачивает лишь частично". Но несмотря на скромную зарплату и большие расходы, Марат надеялся скопить денег на "Волгу" и на дом в деревне, поэтому отказывать себе приходится буквально во всем.
В конверт была вложена фотография голого карапуза с пальцем во рту. Аглая, посмотрев на фотографию, положила ее в ящик письменного стола и написала в ответ, что проклинает Дору Лазуркину и ее слушателей. Она, конечно, имела в виду Хрущева и всех участников съезда КПСС, но, считаясь с вероятной перлюстрацией, ограничилась словом "слушателей". Слушателей, не проявивших принципиальности и единогласно одобривших навязанные сверху решения, включая, как она намекнула, "разрушение того, что не ими было построено". Стараясь упрятать свои главные мысли в подтекст, Аглая выражала возмущение современными вандалами и разрушителями святынь, для которых ничто не дорого: ни родина, ни народ, ни история, ни люди, которые творили эту историю. При этом она выразила уверенность, что гробокопатели просчитаются. Тело великого человека можно зарыть где угодно, но память о нем не закопаешь. Вооруженная историческим оптимизмом, Аглая обещала сыну, что он еще доживет до полного и безоговорочного восстановления справедливости, доживет до того дня, когда, как когда-то предвидел великий вождь, "будет и на нашей улице праздник".
Запечатав письмо, Аглая решила отправить его заказным и для того отправилась на почту.
Это время года было в Долгове, как обычно, муторным и дождливым. Дождь сыпался беспросветно недели полторы или две, отчего вся природа поблекла, посерела, набухла и растеклась жидкой кашей по улицам. Грязь под ногами чавкала мучительно и со вкусом, всасывала в себя Аглаины резиновые сапоги. Чтобы не остаться босой, приходилось выдирать сапоги из грязи после каждого шага, подтягивая голенища руками.
Так, отвоевывая у размокшей почвы каждый свой шаг, передвигалась Аглая вдоль заборов и заборчиков и вдруг увидела трактор ЧТЗ, который, утопая по радиатор в грязи и натужно урча, плыл ей навстречу и волок за собой на тросу крупногабаритный продолговатый предмет, показавшийся Аглае поначалу бревном. Но присмотревшись, она разглядела на одном конце бревна носок сапога, а на другом - нос, ус и козырек фуражки, торчавшие крайне нелепо.
Бежать по такой грязи было совсем невозможно, но, движимая сильным чувством, Аглая сумела обогнать трактор, выскочила на середину улицы и, не обращая внимания на жижу, потекшую в левый сапог через край голенища, картинно раскинула руки и закричала:
- Стой! Стой!
Трактор продолжал урчать и двигаться на Аглаю. К сожалению, рядом с ней не оказалось в тот момент какого-нибудь ваятеля или живописца, способного запечатлеть эту незабываемую картину: тупо прущий напролом трактор ЧТЗ и хрупкая женщина с широко раскинутыми руками, в съехавшем на затылок капюшоне, с выбившимися из-под него волосами (уже с проседью), в глазах которой застыла решимость умереть, но не сойти с места. Нет, не было на месте действия ни скульптора, ни живописца, но был чуть поодаль поэт Серафим Бутылко с авоськой, полной стеклотары. К тому времени он давно оставил планы широко прославиться, но еще не потерял надежды на удачный гешефт. А именно: что удастся ему сдать все шесть бутылок из-под жигулевского пива и приемщица не заметит на одном из горлышек маленькую щербинку. Тогда он к имеющимся у него двум рублям мелочью добавит вырученное, и ему хватит как раз на бутылку "Кубанской", да еще и на пачку "Памира" и на коробку спичек. План скромный, но зато рассчитанный до последней копейки и исполнимый. В мешковатом пальто с заштопанными локтями, цепляясь за штакетник, пробирался поэт к пункту приема стеклопосуды и увидел Аглаю, вылезшую с раскинутыми руками на середину дороги. Однако никакого героического жеста в ее порыве не усмотрел, решил, что баба надумала нанять технику для перевозки дров, о чем надо бы позаботиться и ему. А может, и усмотрел, но, пребывая в творческом кризисе, не превратил свое наблюдение в стихи. Во всяком случае каких бы то ни было упоминаний об этом событии ни в его стихах, ни в дневниковых записях впоследствии не обнаружилось. Тем более что он вообще никаких дневников не вел.
