Вера Панова - Кружилиха
Когда он выписался из госпиталя, ЦК партии послал его парторгом на Кружилиху. То, что Рябухин видел на Кружилихе, с каждым днем укрепляло его веру в человека, в красоту человеческой души. Люди не жалели сил, жертвовали всем, чтобы помочь Красной Армии разбить врага. Рябухин знал, что им нелегко; ему и самому было нелегко; но никто не жаловался, никто ни разу не помыслил о мире без победы.
И вот завиднелся светлый день, во имя которого совершался этот великий всенародный подвиг: Красная Армия приближалась к Берлину.
Первого марта из Москвы пришел заказ на оборудование для К-ского завода боеприпасов; заказ почти в два раза превышал обычные. Листопад, рассмотрев его, сказал:
- Так. Понятно.
И по телефону сказал Рябухину:
- Сергей, будет жарко.
- Кому жарко? - спросил Рябухин.
- Гитлеру, - отвечал Листопад. - Иди сюда.
Они сидели вдвоем с полчаса; потом пришли начальники цехов, вызванные на совещание. Предстояло обсудить вопрос, как расставить силы, чтобы сдать заказ своевременно.
Совещание было бурное. Только Грушевой, начальник литерного цеха, сидел молча, со скучающим и равнодушным видом. В литерном цехе производились взрыватели для минометов; заказ на оборудование его не касался. Грушевому это было досадно: кто-то другой станет в центре внимания заводских и городских организаций, получит награды...
- А на погрузку, - сказал кто-то, - придется позаимствовать людей из цеха товарища Грушевого.
Грушевой даже качнулся: этого недоставало! Его уже начинают третировать... Можно подумать, что у него рабочие сидят сложа руки...
- Вряд ли это будет возможно, - сказал Листопад. - Полагаю, что на цех Грушевого тоже ляжет в этом месяце двойная нагрузка.
Он рассчитал правильно: через два дня поступил дополнительный заказ на взрыватели.
Грушевой воспрянул духом и потребовал добавочной рабочей силы. Он привык к тому, чтобы все его требования удовлетворялись сразу. Но на этот раз Листопад сказал:
- Не выйдет. Управляйтесь собственными силами. Во всех цехах такое же напряженное положение, как у вас.
За все годы войны завод не имел такого высокого задания.
Марийка пришла домой поздно вечером, против обыкновения молчаливая и задумчивая. Взяла листок бумаги и карандаш и стала писать какие-то цифры, шевеля губами.
- Ты что считаешь? - спросил Лукашин.
- Ох, Сема, не мешай, - сказала Марийка. Писала долго, потом бросила карандаш и сказала: - Ну, не получается. Что я поделаю?
- Да что не получается? - спросил Лукашин.
- Рябухин говорит, я вполне могу на трех автоматах справиться, сказала Марийка со слезами на глазах. - А я подсчитала, что не выйдет. Если бы я инструктором не была; полдня с ребятами вожусь. Никак мне.
Лукашин видел, что она расстроена. Ему очень хотелось утешить ее, но он не умел: если бы какая-нибудь домашняя неприятность, а то такое тонкое дело, в котором он, новичок на производстве, вовсе не разбирается. Он еще едва свою норму начал выполнять. Он посматривал на Марийку с уважением.
- Я не знаю, откуда он выдумал три автомата, - жаловалась Марийка. Ты, говорит, стахановка. Ты, говорит, рабочий коммунистического будущего. - Марийка засмеялась. - И мастеру наговорил: она может! И мастер посулил: завтра, говорит, поставлю тебя на автоматы "Берд", давай нажимай. Я нажму! - вдруг закричала Марийка. - Только пускай они ко мне не подпускают детишек!
Ночью она спала тревожно, а утром пришла на работу сердитая и сказала своим ребятам:
- Чтоб не морочили мне голову зря. Буду сегодня рекорд становить. Чтоб тихо было мне. - А мастеру Королькову сказала: - Ну, давайте три автомата.
К Марийкиным ребятам, в числе которых был Толька, приставили временно другого инструктора.
- Ребята, - сказал им Саша Коневский, - нашего брата, молодежи, на Кружилихе тридцать пять процентов. Если не возьмемся с полной ответственностью, заказ не может быть выполнен в срок, сами понимаете.
- Агитация агитацией, - сказал Вася Суриков, когда Коневский ушел, а ведь на самом деле, разобраться практически: на этих станках, которые мы делаем, сделают снаряды, и эти снаряды полетят на Берлин.
- Прямо в Гитлера, - сказал Алешка Малыгин и свистнул. - Я докажу Веденеевой, - с ожесточением сказал он немного погодя, - что я и без нее обойдусь. Раскричалась!
- Она орет, так дело делает, - солидно сказал похожий на девочку Вася. - А ты орешь, так от этого толку мало. Что смотришь? Смети вон стружку со станка!
Перед концом смены Марийка забежала в цех к Лукашину и сказала:
- Сема, ты не волнуйся, я сегодня ночевать не приду. Возьмешь на окошке, между рамами, котлеты, разогреешь и съешь. Хлеб выкупишь, вот тебе карточки. Я, может быть, рано утром приду, а может, и не приду, не волнуйся.
Марийкина спецовка за один день вся пропиталась маслом от автоматов, коричневый масляный мазок был на виске, - верно, тронула висок запачканной рукой, заправляя волосы под косынку. И вся Марийка показалась Лукашину новой и трогательной, - было досадно, что кругом люди и нельзя ее даже обнять. Он скрыл свои чувства и сказал независимо:
- Ладно, придешь, когда сможешь.
В этот день он впервые выработал сто десять процентов нормы. Не потому, что работал лучше обычного: лучше он еще не умел. Но он рассудил, что если потратить на обед не час, а полчаса, и если курить не больше трех раз за смену, то сэкономится какое-то время, и больше можно будет сделать. Так он и поступил: не пошел обедать в столовую, а присел возле станка и поел хлеба, взятого из дому. Курил всего три раза. И был доволен своим маленьким результатом так же, как другие довольны своими тремя, четырьмя нормами: все-таки уже не сто процентов, а больше ста.
Он обтирал станок, когда к нему подошел председатель завкома Уздечкин.
- Домой?
- Вроде как домой, - отвечал Лукашин, - а что?
- Собираю роту, - сказал Уздечкин, - надо маршрут погрузить. Не чересчур устал?
- Нет, ничего, - ответил Лукашин. - Только я схожу, хлеб выкуплю.
- Рукавицы есть у тебя? - спросил Уздечкин. - Там на путях ветрище у! - он вздрогнул и повел плечами.
- Ничего, - сказал Лукашин, - у меня рукавицы добрые.
"А кто сшил? - подумал он с благодарностью. - Марийка сшила. А я на нее все обижаюсь".
У выхода из цеха его догнал Мартьянов, на ходу застегивая тулуп.
- Баиньки, Сема?
- Нет, - отвечал Лукашин, - маршрут грузить будем.
- Помогай бог. А я опохмелиться иду. Мне без чекушки ночь не отработать - ноги протяну. Я, Сема, раб правильного режима.
И Мартьянов исчез в густом вечернем мраке.
"Тоже остается на ночь, - подумал Лукашин. - А что, если и я завтра останусь? От меня, конечно, не такая польза, как от него или от Марийки; но все же..."
Только вышел из проходной, его окликнули:
- Семен!
Под фонарем стояла Мариамна с кошелкой в руке.
- Старика не видал?
- Не видал, - отвечал Лукашин. - Я же в другом цехе работаю.
- Несчастье с ним, - сказала Мариамна. - Велел поужинать принесть и забыл. Который раз так: велит прийти и забывает, и сидит голодный до утра.
"Обязательно завтра останусь на ночь", - подумал Лукашин.
Мороз был маленький, но с пронзительным ветром, и было холодно. Вызвездило. Порою ветер доносил гулкий голос репродуктора, обрывки фраз: читали сводку. Лукашин шел, размахивая руками в больших рукавицах, и думал: где-то сейчас его боевые товарищи, с которыми он дошел до Станислава. Одних нет уже, а другие за тысячи километров отсюда, за границей, в Германии, может быть подходят к Берлину. Вспоминают ли они своего сержанта? Наверно, вспоминают; нет-нет и скажет кто-нибудь: "А помните, был у нас такой - "папаша", интересно, жив ли он?" Жив, ребята, жив!
Гудит гудок на Кружилихе, сзывает людей на работу. По неделе не выходят люди из цехов: станет человеку невмоготу - ляжет тут же в сторонке и засыпает каменным сном. Проснется - и опять к станку: давай-давай, нажимай!
У Грушевого раздувались ноздри, горели глаза: тем лучше, что отказали в добавочной рабочей силе; тем больше заслуга цеха, - мартовский заказ все равно будет выполнен к 28 марта, если ничего не случится с Лидой Ереминой. Дай бог этой девушке хорошего жениха. Она - форменный якорь спасения.
Что она делает своими золотыми руками! Из города приезжало большое начальство, чтобы посмотреть на нее. Сам Макаров, первый секретарь горкома, с полчаса простоял у конвейера, глядя на ее руки. "Ну и ну!" сказал он, уходя. Лида на него и не взглянула. Поднимала она глаза - и то лишь на секунду, - только когда приближался к конвейеру Саша Коневский.
Пятого марта Лида Еремина постучалась в кабинет Грушевого. Он усадил ее. Она села, скромно одернула юбочку на коленях и сказала:
- Знаете, товарищ Грушевой, я решила давать шестьдесят тысяч, хотя это очень неважно действует на мое самочувствие.
Грушевой был человек расчетливый. Он насторожился:
- А не может случиться, что вы два-три дня дадите шестьдесят тысяч, а потом скатитесь на тридцать?
