Владимир Хлумов - Мастер дымных колец
- Отец.
15
Весь вечер Сергеев ходил кругами вокруг дома Пригожиных. С таким же успехом можно было сказать, что он ходил кругами вокруг своего дома. Да обе половины старого деревянного дома с острой крышей, покрытой серым рубероидом, разрывали ему душу. В одной половине спал пьяный отец. В другой наверняка была Соня. Наверняка, потому что он уже был сегодня у библиотеки во второй раз и дергал там закрытую наглухо дверь. А ему ведь, согласно его же плану, давно нужно было собираться на вокзал, откуда вот-вот отойдет пассажирский поезд до Южного города. Это было невероятно. Он здесь мнется, не решась ни уйти, ни зайти. Зайти к Пригожиным значит остаться на Северной еще на один день. Потерять целый день, когда все продуманно и рассчитано до последней мелочи! Это похлеще, чем измерение шагами центральной площади. Это уж настоящее безумство. Но уйти он не может. Конечно, его задело ее равнодушие. Он не привык к такому обращению. Но дело было даже не в этом. Во всем виновата подлая беспросветная жизнь Северной Заставы. Ему все-таки последние годы казалось, что он уже вырвался на простор, взлетел, воспарил. Он даже начал верить, что лопнули навсегда навязчивые нити, связующие его с опостылевшей родиной. Но нет, ничуть не бывало. Как только увидел отца, спящего в грязи точно так же, как было много лет назад, он вдруг понял, что ничего по сути не изменилось, что он здесь, на Северной, всего лишь сопливый мальчишка, без регалий и званий, без гениальных изобретений, без многочисленной, щенячьи преданной ему группы учеников. Он, Сергеев, гроза генералов и министров, друг генеральных конструкторов, обязан опять с нуля завоевывать хоть малейшую благосклонность судьбы.
Сергеев пошел на очередной круг, хотя смысла в этом уже не было никакого. Еще на прошлом витке он с ожесточением смял недавно купленный билет и выстрелил им как докуренной сигаретой. А интересно, можно ли все бросить, хотя бы на короткое время поставить на карту, быть может, самое главное дело его жизни ради того, чтобы еще раз пройти через мимолетное, чего скрывать, приятное ощущение единства с другим человеком, за которым последует скучное состояние душевного покоя. Он все это знал, понимал, но желал опять осуществить. Точно так же он любил тратить время на математические задачи. Приятно ломать себе голову, пока не знаешь решения. Но неприятно и скучно анализировать решенную задачу. У Сергеева напрочь отсутствовала учительская жилка.
Наконец он решил прекратить глупое неопределенное состояние и в тот самый момент, когда от перрона Северной отошел купированный вагон проходящего пассажирского поезда, Сергеев постучал в дверь к Пригожиным.
- Сережа?! - удивленно встретил его Илья Ильич. - Ты же должен был уже уехать.
- Нет, нет, я завтра... завтра уезжаю. Я уезжаю завтра, Илья Ильич, скороговоркой объяснил Ученик, заглядывая за спину хозяину.
- Ты что, заболел? - настороженно спросил Пригожин, вглядываясь в блистающие в коридорной полутьме шалопутные глазки своего любимого ученика.
- А где же... - будто не слыша хозяина, начал и вдруг оборвал себя Ученик.
- Соня? - подсказал Илья Ильич.
- Нет... то есть да, где Соня? Она что, не дома?
- Нет, - растерянно ответил отец.
Вдруг оба замолчали. Потом Илья Ильич, извиняясь, сказал:
- Но она скоро придет, ты подожди.
- А, ее нет, это хорошо, Илья Ильич. Пойдемте. У меня есть к вам одно важное предложение, - заходя в кабинет, начал Ученик. - Я не хотел, чтобы нас еще кто-нибудь слышал.
- Как, и Соня? - удивился Илья Ильич.
- Да, да, и Соня, и любой другой человек, никто не должен знать, иначе все провалится, - казалось, что Ученик сочиняет на ходу. - Илья Ильич, так больше продолжаться не может.
- Что продолжаться не может? - возбудился Учитель.
- Ваша жизнь так больше продолжаться не может.
- Как? - тихо спросил Илья Ильич.
- Да посмотрите же вокруг себя, - Сергеев презрительно махнул рукой на плоды инженерной космической мысли. - Это же бред какой-то. Посмотрите сюда, ну какой же это звездолет, это же утюг, обычный чугунный утюг на углях, я даже знаю, где вы его нашли, вы его нашли на помойке, куда его выбросила моя мать. А это что? Это что? - Сергеев схватил рукой звездолет для путешествий в другие, не охваченные нашим пространством вселенные. Картонная обшивка звездолета прогнулась и с его боков посыпалась высохшая гуашь. - Видите, это же бред больного человека. Оглянитесь вокруг...
- Сережа, - Илья Ильич растерянно опустил руки.
- Да, да, все это - графоманские мечты, фантазии больного ума, а жизнь, реальная жизнь вокруг состоит из другого материала. Она состоит из дерьма и грязи, и в этом дерьме и грязи копаются двуногие животные и им глубоко наплевать на ваши проекты. И правильно, что наплевать, потому что все это - бумага и картон...
- Но как же, Сережа, как же общее дело? Ведь нужно мечтать...
- Нужны не бумага и картон, нужны стекло, металл, бетон, нужны новые технологии, нужна электроника, черт подери, нужны наконец деньги, не личные, Илья Ильич, государственные деньги, много денег, - казалось, что Ученик не соображает, что говорит, его несло. - В общем так, Илья Ильич, хватит заниматься прожектерством, хватит морочить голову пионерам младших классов, дайте им спокойно прожить эту жизнь, иначе под воздействием вашей пропаганды сопьются раньше времени. Нужно, Илья Ильич, действовать. Иначе что о вас люди скажут? Жил-был чудак, ездил на велосипеде до восьмидесяти лет, мечтал освоить Вселенную, думал осчастливить человечество загробной жизнью, а в результате что? Пшик, фантазии любителя, мечты школьного изобретателя картонных звездолетов. Конечно, могут и памятник впоследствии поставить как великому пророку, на славу центральному правительству, воплотившему в реальность ваши сумасшедшие идеи. Ведь вашим именем спекулировать будут, других таких, как вы, изобретателей попрекать вами будут, но печатать ваших гуманных идей никто не будет. Ну кто поверит в оживление на бумаге? В общем, хватит. Я вам даю три, нет, две недели на сборы. Мы отправляемся, берем Соню - ей тут нечего делать - и отправляемся - слышите? - через две недели.
- Куда отправляемся?
- В свободный поиск, - выдал Сергеев.
В этот момент в кабинете раздался звонкий смех. Ошпаренный неожиданным поворотом, фантазер резко оглянулся и обнаружил в дверях кабинета Соню. Мало того, что она насмехалась над его нелепой выходкой, она еще и приглашала всем своим видом посмеяться стоявшего чуть сбоку от нее старшего кассира. И что особенно неприятно, здесь, у себя дома, на глазах у отца она даже не пыталась вынуть руку из горячей ладони своего сопровождающего. Немедленный диагноз промелькнул в голове у Сергеева и у него перехватило дыхание, как будто ему попалась новая, никогда не виданная и еще никем не решенная математическая задачка. Он улыбнулся, прищурив колючие глазки, и вдруг тоже расхохотался.
Все смеялись, и только Илья Ильич, еще толком не пришедший в себя после страстной речи ученика и последователя, жалко улыбался, слегка похлопывая ладошками. Наконец Ученик отпустил из рук отрицательный скомкователь лживого вакуума и тут же, представленный жениху Сергеем Петровичем Варфоломеевым, сдержанно кивнул, будто видел того в первый раз. Впрочем, обстановка вскоре нормализовалась. Варфоломеев слегка покаялся и незаметно перевел все в шутку. Соня, оттаяв, пригласила всех пить чай, а Илья Ильич тут же свел мужчин для разговора, выбирая момент, чтобы свернуть беседу в милую ему область отвлеченных идей и абстрактных размышлений. Однако момент ему не скоро представился, поскольку Евгений оказался сегодня в каком-то приподнятом, радостном настроении. Сидя за столом, он часто, улучив момент, брал за руку Соню, блаженно, словно мальчишка, закатывал глаза и много, много говорил о погоде.
- Какой удивительный сегодня вечер, - восхищался Евгений. - Мы с Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть. Нет, право, я не умею описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.
Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения со все возрастающим раздражением.
- Так умирает душа поэта, - продолжал Шнитке. - Душа человека, открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в вечное небытие, чтобы там слиться с тысячами родственных душ, тысячи раз познавших счастье смерти. Впрочем, я, наверное, смешон, это все от настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени и поцеловать эту благословенную землю...
- Простите, Евгений Викторович, - не выдержал Варфоломеев. - А где у нас набережная?
- Как? - удивился Евгений. - На берегу Темной, возле Дворца.
- Дворца? - переспросил простодушно пришелец.
- Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там был дворец, там даже останавливались особы приближенные...
