Николай Лейкин - На заработках
— Да вѣдь въ началѣ поста рабочее утро-то когда начиналось? Часу съ восьмаго, потому раньше-то еще темно. Ну, а теперь иной расчетъ, теперь съ шести часовъ… Спитъ еще хозяинъ. Онъ часовъ въ восемь выходитъ. Вонъ онъ въ томъ домѣ живетъ.
И старуха указала на ветхій деревянный домъ, отгороженный, впрочемъ, отъ двора покосившейся невысокой рѣшеткой.
— Знаю, знаю я. Что ты мнѣ разсказываешь-то! Я бывалая.
Старуха и двѣ ея товарки снова принялись за работу. Старуха выбирала изъ кучи пробки, двѣ другія женщины вытаскивали стекло и жестяныя коробки и сортировали ихъ по корзинкамъ. Пришедшія съ Лукерьей женщины присѣли на бревна, лежавшія около запертаго сарая. Изъ сарая пробивалась сильная вонь.
— Фу, какъ смердитъ оттуда, дѣвушки! замѣтила Акулина.
— Тряпки тамъ лежатъ. Всегда пахнетъ. Ужасъ какая вонь. Тряпки тоже всякія есть. А сложены онѣ въ кучу, такъ прѣютъ, спокойно сказала Лукерья. — Вотъ ежели ихъ разбирать заставятъ, такъ ино просто съ души претъ.
Вскорѣ въ воротахъ показался прикащикъ. Это былъ вертлявый человѣкъ съ рыженькой клинистой, очень рѣдкой бородкой, въ картузѣ и синемъ армякѣ. Шелъ онъ торопясь и размахивая руками. Лукерья и пришедшія съ ней женщины поднялись съ бревенъ. Подойдя къ женщинамъ, онъ улыбнулся и произнесъ:
— А! Бабья команда! Экъ, васъ сколькихъ проняло придти! То все не было никого, а тутъ какъ словно волки васъ на дворъ загнали. Разъ, два, три, четыре… Одиннадцать душъ, сосчиталъ онъ. — Поработать хотите?
— Возьми, милостивецъ, поклонилась Акулина.
— Да много мнѣ одиннадцать-то душъ. Куда мнѣ столько!
— У васъ, голубчикъ, всегда много работы. Про всѣхъ хватитъ, сказала Лукерья.
— Хозяинъ осерчать можетъ… Скажетъ: эку уйму бабьяго племени набралъ!
— Не осерчаетъ.
— Цѣну нашу знаете?
— Да по двугривенному, голубчикъ.
— Эво! А по пятіалтынному не хотите?
— Не тѣсни, милый. Ну, что тѣснить! Пожалѣй насъ проговорила Акулина.
— Да вѣдь я, коли ежели что, вплоть до страстной пятницы найму. Работайте даже до страстной субботы.
— На этомъ благодаримъ покорно, а только ужи не утягивай, милый. Вѣдь ужъ у васъ на дворѣ положеніе по двугривенному.
— Положеніе-то положеніемъ, а только голоднаго-то брюха нонѣ много, такъ зачѣмъ баловать! Эво сколько васъ привалило! Вѣдь не отъ радости пришли.
— А не отъ радости, такъ ты горю-то нашему и помоги, опять поклонилась Акулина.
Прикащикъ подумалъ, почесалъ затылокъ и сказалъ:
— Ну, ладно. Начинайте работать. Надо намъ кость отбирать, указалъ онъ. — Вонъ въ грудахъ лежитъ. Я вотъ сейчасъ покажу какъ. А только ужъ уговоръ лучше денегъ. Не прогнѣвайтесь, коли хозяинъ выйдетъ на дворъ, да скажетъ, что много народу. Тогда онъ отберетъ сколько ему народу нужно, выкините жребій и кто не попалъ, уходите со двора безъ всякихъ разговоровъ.
— Да полно тебѣ. Вѣдь у васъ страсть что работы… проговорила Лукерья.
— Я не про себя, а про хозяина. Мое понятіе одно, а его другое.
— Мы его попросимъ.
— Ужъ это тамъ какъ хотите, а я сказалъ мое мнѣніе. Ну, пойдемте. Сейчасъ я вамъ дамъ корзинки и крючки.
— Голубчикъ… Вотъ еще что… перебила его Лукерья. — Ты ужъ само собой и ночевать намъ на дворѣ дозволишь? Вѣдь мы бездомовныя. Намъ вотъ какой нибудь сарайчикъ.
— Бездомовныя… Ночевать… Насъ тоже за ночевку безъ прописки-то по головѣ не гладятъ. Запрещено это нонѣ… отвѣчалъ прикащикъ.
— Полно, голубчикъ. Никто и не узнаетъ. Мы народъ смирный… Женщины тихія.
— Уйма васъ большая. Это вѣдь не одна, не двѣ. Одиннадцать бабъ — не булавка. Одиннадцать душъ скрыть трудно — вотъ что. Конечно, пустопорожній сарай у насъ есть…
Прикащикъ колебался.
— Паспорты у васъ у всѣхъ въ порядкѣ? спросилъ онъ наконецъ.
— Да какъ-же иначе-то? Въ порядкѣ, въ порядкѣ!
— Ну, ладно, я скажу хозяину. А только вечеромъ послѣ работы, чтобъ показать паспорты.
— Да смотри, голубчикъ, хоть сейчасъ…
Бабы засуетились и нѣкоторыя изъ нихъ стали снимать съ себя котомки.
— Не надо, не надо теперь, остановилъ ихъ прикащикъ. — Передъ ночевкой и покажете. А теперь зачѣмъ-же?… Ну, идите, котомки-то вонъ въ тотъ сарай сложите, а потомъ и за работу… Сейчасъ я отопру сарай.
Прикащикъ полѣзъ въ карманъ за ключами, звякнулъ ими и повелъ женщинъ къ сараю, стоящему въ отдаленіи.
XXIX
У тряпичника, Акима Михайлова Лузина, было такое обыкновеніе: изъ экономіи онъ никогда не отыскивалъ себѣ работницъ-поденьщицъ на тряпичный дворъ, а ограничивался только тѣми, которыя сами придутъ къ нему и попросятъ работы, и при этомъ ужь болѣе двугривеннаго въ день не давалъ. Женщинамъ и мужчинамъ — всѣмъ была одна плата. Разумѣется, поденьщики и поденьщицы являлись къ нему только въ безработицу, когда дѣться некуда, прямо, чтобы выработать только на скудный насущный хлѣбъ; въ рабочую-же пору, когда трудъ былъ въ спросѣ, дворъ Лузина пустовалъ безъ рабочихъ, но Лузинъ не унывалъ и въ это время ограничивался только тѣмъ, что собиралъ товаръ, то-есть тряпки, кости, жесть, желѣзо, стекло, разный хламъ и валилъ это все безъ разбора въ кучу. Кучи эти лежали и ждали опять безработицы, когда безъисходная нужда загонитъ къ нему поденьщиковъ и поденьщицъ для разбора и разсортировки товара. Собираніемъ-же товара занимался у него цѣлый штатъ служащихъ у него мальчишекъ, въ большинствѣ случаевъ взятыхъ прямо изъ деревни. Этимъ мальчишкамъ онъ давалъ помѣщеніе, не мудрую, скудную одежду и харчи. На обязанности ихъ лежало ходить по дворамъ съ мѣшкомъ и трехъ-зубнымъ крючкомъ и собирать изъ помойныхъ ямъ и мусорныхъ кучъ товаръ. Утромъ мальчики уходили на промыселъ, а къ обѣду являлись къ хозяину на тряпичный дворъ съ мѣшками, переполненными товаромъ. Ихъ кормили и вновь отправляли на промыселъ вплоть до ужина. Явившихся домой безъ товара не кормили на томъ простомъ основаніи, что, значитъ, они товаръ набрали и продали на сторону. Ежели мальчикъ часто являлся безъ товара, его выгоняли вонъ. Болѣе усердныхъ сборщиковъ товара, приносящихъ въ день по три и четыре мѣшка, хозяинъ поощрялъ денежными подачками. Нѣкоторымъ, болѣе надежнымъ, мальчикамъ хозяинъ давалъ деньги и на покупку товара. Они ходили по дворамъ и покупали у кухарокъ и иной прислуги кости, бутылки, банки, тряпки, а подчасъ и болѣе цѣнныя вещи, часто украденныя прислугой, ищущей случая поскорѣе сбыть ихъ. Тряпичнымъ дворомъ, мальчишками и поденными рабочими завѣдывалъ прикащикъ Емельянъ Алексѣевъ. Совсѣмъ, впрочемъ, дворъ никогда не пустовалъ безъ поденныхъ рабочихъ. Даже и въ дни спроса на трудъ — на тряпичномъ дворѣ всегда работали двѣ или три поденьщицы, по большей части старухи, проживающія гдѣ-нибудь по сосѣдству въ углахъ и негодныя ни на какую друтую работу, кромѣ сортировки костей, тряпокъ и желѣза. Старухъ часто привлекалъ этотъ трудъ потому, что онѣ могли имъ заниматься сидя около кучъ на какихъ-нибудь обрубкахъ дерева, тогда какъ большинство всѣхъ остальныхъ работъ производится стоя.
Демянскимъ деревенскимъ женщинамъ, а также Акулинѣ, Аринѣ и Лукерьѣ прикащикъ Емельянъ Алексѣевъ поручилъ разбирать кучу съ костями и сортировать кости на большія и маленькія, полыя и не полыя и ссыпать ихъ въ мѣшки. Женщины принялись за работу усердно. Работа кипѣла. Прикащикъ стоялъ, смотрѣлъ и одобрительно говорилъ:
— Молодцы, бабы, молодцы! Такъ, такъ…
— Да ужъ мы-то постараемся, а ты вотъ похлопочика, землячекъ, чтобы хозяинъ насъ за наше усердіе чайкомъ вечеромъ попоилъ, сказала Акулина.
— Ну, ужъ этого у насъ не полагается. А получишь вечеромъ двугривенный, такъ на эти деньги можешь пить хоть шампанское, отвѣчалъ прикащикъ и отошелъ отъ поденьщицъ.
— Кости-то, дѣвоньки, разбирать рай красный, заговорила баба съ широкимъ лицомъ. — Онѣ хоть и воняютъ, да не очень. А вотъ какъ я, лѣтось, тряпки разбирала, такъ просто бѣда. Такая вонь, что не приведи Богъ. Да и пыль летитъ. Ѣдкая-преѣдкая пыль эдакая. Глаза кусаетъ, въ носу свербитъ. И кашель, и чиханье тебя пройметъ. Ужъ мы въ тѣ поры что дѣлали? Платками ротъ и носъ себѣ завязывали. Право слово.
— Вишь, ты, нѣженка какая! откликнулась Лукерья. — А я такъ здѣсь тоже тряпки разбирала — и ничего.
— Это, дѣвушка, у кого нутро какое. У одного нутро выноситъ, а у другаго не выноситъ.
— Непріятно, что говорить, продолжала Лукерья. — Дѣйствительно въ носу свербитъ, но прочихаешься, папироску покуришь — и ничего.
— Ну, мы этимъ баловствомъ не занимаемся, а потому мнѣ куда трудно было, отвѣчала женщина съ широкимъ лицомъ.
Въ это время въ отдаленіи показался самъ хозяинъ двора Акимъ Михайловъ Лузинъ. Его подводилъ къ работающимъ женщинамъ прикащикъ.
— Хозяинъ идетъ, хозяинъ… заговорила демянская скуластая женщина. — Понавалитесь, дѣвушки, на работу, прнавалитесь! прибавила она.
