Сергей Лукницкий - Бином Всевышнего
Специальное постановление запрещало оживлять каких-либо деятелей культуры или искусства. Оживлять можно было только Лениных и Сталиных.
Сотни таких одинаковых, которых мне еще предстояло увидеть на улицах, слонялись бесцельно. Иногда их били. За все. Президент завел себе одного такого, чтобы срывать на нем злобу. Однажды он прилюдно обозвал Ленина, инкриминировав ему то, что Ленин-де высказался уже по всем вопросам и ему ничего не оставил. Несчастные Ленины и Сталины бродили по улицам, грабили и убивали, пока не попадали в тюрьму. Кто-то предложил их с помощью машины времени отправить в прошлое.
Говорят, там построили из них несколько лагерей.
9. Я узнал также, что Маркса приняли посмертно в партию, после чего партию разогнали, но поскольку идеи его бессмертны - приняли во все остальные.
10. Победившая демократия, не без улыбки сообщила бабушка, предложила собрать съезд кухарок, чтобы уже из них выбрать членов правительства.
11. Президент, и этим особо гордилась нация, поступил на курсы наладчиков микрофонов в зале заседаний.
12. При голосовании в парламенте введены новые правила: учитывается объем и степень интенсивности излучения мозга. Справку об объеме мозга можно было, как все и как всегда, купить.
13. "Считать пятно на голове президента географическими очертаниями новой, им возглавляемой страны. Привести в соответствие карты и атласы". Это распоряжение меня рассмешило своим недомыслием, ведь если он получит доской по голове, то наша страна сможет претендовать на новые территории.
Но уже следующее постановление свидетельствовало о том, что в предыдущей своей сентенции я ошибся. Ибо теперь никто не может знать истинных границ и объемов нашей страны. Оно гласило:
14. "Перестать считать Президента лысым, считать его с волосами".
Последнее указание было нейтральным.
15. "Обязать господина Пимена подготовить материал для привлечения отдельных лиц из числа бывшей интедегенции (вероятно от слова: "телега") для написания новой Библии".
16. Николаю Второму, последнему самодержцу Российскому и прочая и прочая и прочая - предписание: похорониться, наконец, перестав елозить по Государству своими останками.
Все это, конечно, далеко не все, просто бабушка притомилась, да у нее еще ко мне важное дело, она должна была прогулять меня по некогда мне знакомым улицам.
Пока я слушал бабушку, у меня сложилось странное ощущение и от того, конечно, что она говорила. Не много преуспели мои потомки за то время, что я летел сквозь время.
Много лет назад моя грустная страна поняла, что весь мир издевается над ней, широко вещая, что наконец-то у нас наступил прогресс.
И вот тогда группа ученых, состоящая из тех, кто не был выбран в парламент и не участовал в митингах, в самое сложное для народа время сделала открытие, объявив то, что к концу двадцатого века подсознательно чувствовал каждый, а именно, что смерти нет и что души усопших возникают еще и еще раз позже или раньше на той лестнице, которую мы все привыкли называть историей. И может быть, просто в другом образе.
Но открытие хорошо было тем, что души умерших отправлялись отныне в будущее и прошлое не сами по себе, а по воле экспериментатора, нравственные души отправлялись в будущее для его оздоровления, а души гнусные, мелкие - в прошлое, в двадцатые, тридцатые годы.
- Я, как видишь, в будущем, - сказала бабушка.
Там и сям эти души вселялись в людей, перестраивали их нравственно и вершили свою историю.
Но потом этот эксперимент был объявлен преступным, ибо, переселившись в прошлое, безнравственные души воспроизводились вместе с телом их обладателя и как результат появлялись странные бесшабашные поколения - их потомки.
Поэтому история превратилась в конце концов в свалку безнравственности, и решено было безнравственные души консервировать, чтобы использовать в качестве возможного когда-нибудь оружия и никуда их не посылать. А вот нравственные души направлять в оба конца истории, но те из них, которые уже как-то себя проявили при жизни или устали от ужасов прошлого, непременно в будущее.
Вот это уже было удивительно. Но ни понять, ни поверить этому я не мог. Тут вспомнил, что когда-то, с полгода назад, купил бутылку коньяка, достал из шкафа и с возгласом: "Материя первична!" - налил два бокала, себе и бабушке.
Она отпила, обняла бокал, чтобы согреть напиток, и вдохнула.
- Сорокалетний, - произнесла она.
Я посмотрел на нее, а потом сказал ей, совершенно машинально назвав ее, как когда-то в детстве:
- Бабушка Женя, пойдем погуляем.
И мы оба рассмеялись, потому что бабушка была моложе меня намного. Но вот что я не сделал, хотя очень хотел, - не насовал по старой памяти в карманы валидола и нитроглицерина перед этой прогулкой и подумал еще о том, что как это хорошо, что бабушка вовремя помолодела и ей оные снадобья еще лет сорок не понадобятся.
Потом мне пришла в голову забавная мысль, что не есть ли в этом своеобразная гармония бытия: ведь надобность в лекарствах отпала как раз в то время, когда они совершенно исчезли из аптек. "Но как же другие, вещал кто-то внутри меня, - не у всех же бабушки - девчонки?"
И тут же словно в ответ вспомнилась история о том, как возле тонущего корабля один участник кораблекрушения вознес слабеющие руки к небу и закричал: "Господи, я знаю, почему я тону, мне об этом говорили прорицатели, а я их не послушал, но другие-то за что?" И вдруг откуда-то из облаков звонкий голос ответил: "Помни, человек, здесь все подобраны правильно".
Неужели простая истина, что мы платим за все, так долго доходила до человечества?
Мы вышли на улицу. Был жаркий солнечный день, хотя почемуто на улице валялся не убранный, видно, уже несколько лет снег. Он был похож на пенопласт, в который упаковывают телевизоры.
Мир, как и тогда, в тридцатых, показался мне странной декорацией.
Мы перешли улицу с названием, написанным иероглифами, по которой почти не ходили машины. Зато над ней было огромное количество висящих в воздухе недвигающихся дирижаблей, на каждом из которых было что-то также иероглифами написано.
Кумачовый транспарант, от которых я успел отвыкнуть еще в прошлой своей жизни, был в обозримом пространстве только один, и на нем было написано: "Говорите на любом языке, кроме русского".
Написано было, странно, по-русски. Обычный плакат-угроза, каких много было в старину. Повсюду на домах высились шпили, увенчанные двуглавыми красными звездами.
Вскоре я увидел еще один транспарант тоже на пурпурной материи, лозунг: "Хлеб выдается только тем, кто говорит по-русски". Третий:
"Участники войны с Горбачевым и Ельциным обслуживаются вне очереди". И, наконец, четвертый: "Воды нет, но разрешается есть и пить грязный снег".
Судя по тому, что и это было написано на моем родном языке, плакат предназначался для вполне определенной части населения. Для остальной, может быть, вода и была.
Бабушка не дала мне времени для размышления. Мы вошли в какой-то грязный подъезд и почти тотчас же оказались в зале с блеклыми стенами, где присели за обыкновенный компьютерный экран, после чего она нажала на синюю кнопку на панельке.
На экране немедленно замелькали разнообразные изображения лиц, и мне показалось, что среди них я заметил знакомые. Рука моя, лежавшая на перильце большого мехового кресла, видимо, незаметно для меня самого дрогнула, поэтому изображение на экране изменилось, фотографии побежали медленнее и, наконец, остановились. На меня с экрана монитора взглянули родные лица моего отца, моего деда, который на моих глазах умирал в блокадном Ленинграде, моей мамочки (и лицо было такое, какое я видел у нее сегодня утром), русского поэта Гумилёва. Как я ни был удивлен, но все-таки сообразил, что именно эту его фотографию я не видел раньше, хотя как будто бы знаю все.
- Все эти люди, - сказала бабушка, тоже живут здесь, среди нас, на них пала миссия: принести сюда то доброе из прошлого, что они выстрадали, и тем самым повернуть развитие этого никчемного общества.
- И можно с ними встретиться?
- Конечно, но ведь они далеко не подготовлены к такой встрече, другое дело в прошлом: там они относились к тебе, как к чужому, никогда не видели, а здесь слишком много энергии у них может уйти на адаптацию. К тому же под каждой фотографией надпись, кто этот человек, где он теперь, чем занят, когда появится в этом мире. Ты можешь быть спокоен, я тебя не обманываю.
- Но в таком случае, почему под фотографией моей мамочки, а твоей дочери Верочки ничего не написано и сама фотография находится отчего-то в розовой рамке?
Бабушка нажала еще какую-то кнопку, после чего появилась надпись под маминой фотографией.
- Она еще не родилась, - сказала бабушка, и сказала это так просто, как будто она сама - ее мама - вовсе не удивлена этим обстоятельством.
И, видя мое теперь уже яростное недоумение, добавила:
