Вадим Жмудь - Страстное тысячелетие
- Замолчи! Хватит! Что ты мелешь?
- Прости, Александр, я по приказу твоему упражняюсь в красноречии. Ты велел явить тебе искусство риторики...
- Дерзкий! Ты полагаешь, что я стану это терпеть? В твоих словах больше ненависти к македонцам, чем искусства риторики!
- Казнить его! Побить камнями! Привязать к коню и протащить по степи! Распять негодника!!!
- Молчать! Прочь от него! Я ещё не решил, как его наказать, и без моего решения ни один волос не упадет с его головы... Послушай, Каллесфен, ты ведь не думаешь так, как говорил? Ты же пошутил?
- Александр, я лишь приводил аргументы. Ты велел унизить македонцев - и я повиновался.
- Ты слишком хорошо повиновался. Как смел ты возвысить голос против меня и моей гвардии? Видать, ты совсем отупел от вина! Благодари небо, что нынче праздник и я не расположен его омрачать. Ступай прочь, дерзкий, и горе тебе, если попадешься мне на глаза прежде, чем я пошлю за тобой!
- Были люди и более великие чем ты, Александр, однако и они умерли...
- Казнить его надо! Он, и его дядя, Аристотель, слишком дерзки стали.
- Аристотель - мой учитель, не забывай об этом!.. Аристотель далеко, он многого не видит. Да, он виноват передо мной в том, но не в том, что осуждает меня, а в том, что правила, которым обучал меня, предал огласке, написав об этом книгу... Да и не о нем сейчас речь. Скажи-ка, есть ли правда в словах Каллесфена? Ты тоже так думаешь, как он?
- Он дерзок и глуп. Его следует наказать, чтобы другим неповадно. И сам он будет виноват в своей участи, коли отважился дерзить богам, попирать славу великой гвардии и смущать своими речами умы молодых солдат!
- Император, не слушай дурных советов. Не пристало воину расправляться с философами. Взять его под стражу - дело верное. Ну, а коли случится с ним какое-нибудь несчастье, так уж это не твоя вина.
- Ну так я не желаю больше слышать его имя.
- Воля твоя, Александр. Ты о нем больше не услышишь.
***
- На днях письмо принесли мне... Аристотель... Интересуется, как его племянник, жив ли?
- Великий император, он... после пира...
- Что? Убит?
- Умер... от ожиренья ... и от вшивой болезни.
- Ну так и отпиши об этом Аристотелю.
* * *
- Как ты думаешь, Матфей, велик здесь Александр?
- Уж и не знаю...
- Думается мне, что не ради его славы здесь этот рассказ.
- Разве не врага он прогнал?
- Не только прогнал. Великому надо быть осторожным в словах. Слишком хорошо его подчас понимают.
- Ведь тот обличал его!
- Враг не тот, кто за вину упрекает, враг - кто за плохое хвалит, от достойного удерживает.
- Прав ты, Учитель.
* * *
- Зачем, женщина, ты вылила на голову Учителю целую склянку мирра?
- Оставь её, Иуда. Она выражает свои чувства, как может.
- А тебе это нравится?! Разве подобает тебе поощрять поклонение себе? Разве не скромности ты нас учил?
- Послушай, Иуда, ведь я хочу людей научить жить иначе. Но если я несу им учение, я должен быть им понятен. Значит на их языке я должен говорить с ними. А для этой женщины учение только тогда правильное, когда излагающий его в её глазах велик.
- Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?
- Видишь ли, друг мой, скромность предполагает умолчание о себе, о своих замыслах и чувствах. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.
- Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?
- Я бы и рад оставаться в тени, но я выбрал иной путь.
- Разве не своим примером следует учить людей благородству души?
- Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.
- Для себя у тебя другая правда?
- Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?
- Да, речами ты не таков, как все мы.
- Значит, и поступки у меня должны быть иными.
- Ты хочешь, чтобы тебя называли богом?
- Они уже называют меня так, прислушайся, Иуда.
- И тебе это нравится?
- Нет. Но я предпочел бы, чтобы они поклонялись доброму слову, а не звонкой монете, призыву к любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.
- Не дорожишь своей душой?
- Моя жизнь длинна и она не здесь вся - большая её часть осталась там.
- Как тебя понимать?
- Я пришел оттуда и туда бы я хотел уйти. Если бы это свершилось, многих из вас я хотел бы взять с собой, чтобы при этой жизни вы увидели истинное царство разума и справедливости.
- Ты указываешь на небеса.
- Куда же мне указывать? Я о том и говорю.
- Ты говоришь загадками, ты позволяешь себя называть богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!
- Не смею я её ругать. Я её благодарить должен - если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это даже лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.
- Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!
- Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.
- Нет, погоди! Объясни мне - как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим - разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!
- Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.
- А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.
- Когда я умру - что сделаете вы с телом моим. Иуда?
- О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?
- И все же - если бы я умер - ты бы пожалел мирра на мою голову?
- Как ты мог такое помыслить, Учитель?
- Говори!
- Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти - мы же тебя так любим, Учитель!
- Ну так вот что: когда я умру - не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти - она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым - мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.
- Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она - легко он ей достался, и не за благое дело.
- Успокойся, друг мой - тебе нужен поцелуй мой - иди же, я поцелую тебя!
- Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться - точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.
- Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда...
* * *
- Хочу, чтобы вы прочитали это. Петр, не прочтешь ли ты?
- Может быть, Иуда?
- Читай, Иуда.
ВИНОГРАДНИК
Царь ввел меня в чертоги свои. Он хотел, чтобы я ввела сестру свою. Есть у меня сестра, которая еще мала, и сосцов нет у нее; что делать нам с сестрою нашей, когда будут свататься за нее? Рыжая она - в мать, а не в отца, ибо отец у нас один - Сулам, знатный человек при дворе царя Соломона. Что же ты, царь не смотришь на будущую жену свою, что ты впился взглядом в меня - сестру жены твоей перед богом? Черна я, кожа моя смугла. Воспитывала для тебя, о, царь, я сестру свою. Цветет она, как виноград, желанна для всякого мужчины, хотя и юна годами и не созрела ещё для любви - сосцы её не видны, и хрупки и тонки её ручки, и личико бело, а власы - чистый пурпур. В мать она пошла, не в отца, а отец у нас один. Сестра моя, невеста тебе - она запертый сад, запечатанный источник. Для неё только ты и рассадники твои - сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами.
Сыновья матери моей поставили меня охранять её ото всякого - разгневаны они на меня, что своего собственного виноградника я не уберегла. Любил меня пастушок, о царь, такою любовью, что не смогла я устоять и пустила его в сады мои. Другие кричали, что зелен мой виноград, и никто на него не позарится, а я отвечала им - не про вас мой сад, а вы - лисы в винограднике, что не дано вам, то проклято вами. Он один, о царь, тот, кто среди других юношей подобен яблоне среди лесных деревьев - он только и полюбил меня, когда все смеялись. А когда и я его полюбила, не смогла я устоять, о царь, и раскрыла для него виноградник свой, и он, словно коварный лис проник в меня, а руки его - как лисенята, меня всю обшарили и обыскали, и нет зла у меня на него, о царь. Пусть снова придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
Что же ты не смотришь на невесту свою, тебе уготованную, о царь, к чему ты простираешь руки свои ко мне - я не чиста, кожа моя смугла, о царь, не смущай мой покой. Шесть десятков цариц у тебя, о, царь, восемь десятков рабынь, и без числа наложниц - новая, царь, уготована тебе невеста - сестра моя златокудрая, к чему ты смущаешь покой мой взглядами из-под смоляных бровей? Среди гарема твоего ты как среди лилий, ты пастух своим овцам, мало ли тебе их? Как же ты поступил с сестрой моей, невестой тебе, о царь?
