Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
Она хотѣла отвѣтить какимъ-нибудь учтивымъ возраженіемъ — и не нашла: она именно видѣла въ немъ до сей минуты этого щеголя-жениха Лучіи «невѣдомаго и навязываемаго» ей…..
Онъ горячо заговорилъ опять, сопровождая слова свои движеніями рукъ соотвѣтственнаго, благороднаго характера:
— Я это понялъ, княжна, и уѣзжаю сегодня чтобы не оставить въ васъ и тѣни сомнѣнія насчетъ неосновательности того, что въ вашей мысли соединялось тяжелаго и непріятнаго съ моею личностью….. уѣзжаю чтобы вамъ опять было жить совершенно легко и свободно…. Я сейчасъ шелъ ко княгинѣ проститься, сказалъ онъ, помолчавъ и многозначительно отчеканивая каждое свое слово; — позвольте просить васъ отвѣтить мнѣ совершенно откровенно: полагаете ли вы что, сообщивъ ей все то что я сейчасъ имѣлъ честь передать вамъ, я могу этимъ послужить тому полному душевному успокоенію вашему которое въ настоящую минуту составляетъ предметъ самаго горячаго моего желанія?
Лина почувствовала себя тронутою этимъ «рыцарствомъ».
— «Послужите ли — не знаю, отвѣчала она съ невеселою улыбкой, — но скажите во всякомъ случаѣ, и примите мою искреннюю благодарность за доброе намѣреніе….. и за прямоту вашихъ словъ…. Но, графъ, промолвила она ласково, — зачѣмъ же послѣ этого уѣзжать вамъ такъ скоро, если вамъ нуженъ отдыхъ и Сицкое кажется вамъ пригоднымъ для этого мѣстомъ?
Блестящій Петербуржецъ глянулъ на нее страстнымъ взглядомъ и тотчасъ затѣмъ опустилъ глаза.
— Нѣтъ, княжна, проговорилъ онъ сдавленнымъ голосомъ, — это было бы свыше силъ моихъ: уйти — можно; видѣть и молчать нельзя!
Лина заалѣла:
— На это я ничего сказать вамъ не могу, тихо промолвила она, и встала съ мѣста.
Онъ поспѣшно всталъ тоже, и съ глубокимъ поклономъ и тѣмъ же какъ бы разбитымъ отъ сдержаннаго чувства голосомъ сказалъ:
— Мнѣ остается одно послѣднее слово, княжна: если приведетъ судьба встрѣтиться намъ опять, смѣю просить васъ видѣть во мнѣ человѣка для котораго ваше счастіе будетъ всегда дороже его собственнаго, и который ничего такъ не желаетъ какъ имѣть случай доказать это вамъ на дѣлѣ!..
— Вы уже многое доказали сегодня, чего я не въ правѣ забыть! сказала въ мгновенномъ порывѣ благодарности Лина.
Онъ вздохнулъ уже теперь слышно, во всю грудь:
— Княжна, прошепталъ онъ, — я уѣзжаю отсюда съ сокрушеннымъ сердцемъ, но уношу съ собою слова ваши какъ высшее утѣшеніе… и лучшую награду за все что я… Онъ не договорилъ, какъ бы уже безсильный побороть свое волненіе, низко наклонился еще разъ передъ нею, и быстрыми шагами вышелъ изъ гостиной по направленію лѣстницы… Онъ уходилъ довольный собою такъ какъ еще рѣдко случалось ему въ жизни…
— Неужели все это искренно? спрашивала себя въ свою очередь Лина, — и тихо закачала головой…
XVII
Сцена другаго рода шла въ это время въ будуарѣ княгини Аглаи Константиновны между ею и ея деверемъ…. Князь Ларіонъ начиналъ терять терпѣніе:
— Вотъ уже битыхъ полчаса, говорилъ онъ, — какъ я вамъ объясняю что Hélène, что дочь ваша не безсловесное существо, не кукла, которую вы могли бы заставить садиться, пищать, ложиться или вѣнчаться съ такою же куклой, какъ дѣлаютъ это дѣти, по вашему произволу.
Аглая сидѣла вся багровая и злая донельзя. Какъ ни рѣшительно намѣренъ былъ князь Ларіонъ, по обѣщанію своему Софьѣ Ивановнѣ, «постараться сумѣть» въ разговорѣ съ любезною невѣсткой говорить съ ней такъ чтобъ она «поняла» и послушала, — но онъ былъ дѣйствительно не Зяблинъ: онъ не умѣлъ находить подходящихъ подъ ея пониманіе словъ, способныхъ произвести на нее впечатлѣніе и заставить ее уклониться отъ прямаго предмета ея хотѣнія, къ которому она, какъ рогатыя животныя, неслась неизмѣнно головой внизъ, не видя ничего по сторонамъ и топча подъ ногами съ безжалостною тупостью четвероногаго все что ни попадалось ей при этомъ на пути. Въ каждомъ его даже самомъ спокойномъ, самомъ миролюбивомъ словѣ она инстинктивно чуяла нерасположеніе его, его глубокое пренебреженіе къ ней, къ ея понятіямъ, къ ея «породѣ» — и чувствовала себя глубоко оскорбленною имъ. Она его и боялась, и ненавидѣла въ одно и то же время во глубинѣ своей, какъ выражался онъ, «рабской» натуры, и цѣплялась тѣмъ упорнѣе за рѣшеніе свое выдать дочь за графа Анисьева что (какъ далъ это понять ей однажды «бригантъ») общественное положеніе этого предполагаемаго будущаго зятя ея должно было быть настолько же блестящимъ насколько и положеніе ея beau frère, и что это давало ей возможность не нуждаться въ немъ болѣе, уйти отъ его гнета, отъ того что, говоря о князѣ Ларіонѣ графинѣ Анисьевой въ Римѣ, она называла «l'insupportable tyrannie de son grand air»…
— Моя дочь упряма, отвѣчала она хныча на его слова, — et volontaire comme l'était feu vôtre frère Michel, qui m'а rendu malheureuse pendant quinze ans de ma vie!..
— Ну, это еще неизвѣстно, кто былъ несчастнѣе, вы или мой братъ, такъ и вырвалось на это у князя Ларіона.
— Я, я, j'ai rendu Michel malheureux? возопила въ свою очередь Аглая, такъ и вспрыгнувъ на своихъ подушкахъ; — докажите это, докажите!..
— Ничего я доказывать не стану, сказалъ онъ сдерживаясь, — и готовъ даже признать что вы были несчастнѣйшею женщиной въ свѣтѣ и заслуживаете поэтому всякой жалости и слезъ, участія, если вамъ угодно… Но, признавъ это въ ваше удовольствіе, я осмѣлюсь спросить васъ далѣе: то именно что вы были несчастны сами не должно ли оно внушать вамъ самое горячее желаніе уберечь отъ такого же несчастія дочь вашу?
Аглая не поняла, и захлопала глазами:
— Но о чемъ же я думаю какъ не о ея счастіи, Larion?
— По-вашему, счастіе для нея — этотъ флигель-адъютантъ, а но ней — это смерть и гибель; какъ не хотите вы это понять?
— Mais ce n'est qu'un caprice de sa part, Larion. Почему бы ей было не любить се charmant jeune homme qui а tout pour lui?
— «Tout», презрительно сказалъ онъ, — кромѣ того что нужно чтобы заговорило сердце такого созданія какъ Hélène… Впрочемъ, дѣйствительно, вамъ этого не понять! проговорилъ онъ сквозь зубы, поспѣшно вставая съ мѣста и принимаясь шагать по комнатѣ, какъ дѣлалъ онъ это всегда когда одолѣвало его волненіе.
— И какъ она можетъ предпочитать ему ce petit monsieur de rien, du tout, продолжала не слушая Аглая, — qui n'а aucune position pans le monde, и за котораго она теперь вздумала вдругъ выходить замужъ!.. Развѣ можно позволить ей faire une mésalliance comme cela, Larion?
Онъ быстро повернулъ на нее изъ противоположнаго конца комнаты съ какимъ-то внезапнымъ нервнымъ порывомъ:
— Ну да, ну да, отрывисто, черезъ силу пропускалъ онъ слово за словомъ на ходу, — предпочитаетъ, любитъ, обожаетъ!.. И что же мы съ вами противъ этого сдѣлать можемъ!.. Что про-тивъ э-то-то сдѣлать можно? съ какою-то злобой отчеканивалъ онъ. — Никакого тутъ «mésalliance» нѣтъ, все это вздоръ и пустяки ваши, — онъ и по рожденію своему, и по воспитанію развѣ только въ вашихъ понятіяхъ не пара Hélène. Онъ молодъ, не жилъ, — вотъ единственное что можно развѣ сказать противъ него… Но будь онъ и не то что онъ есть, будь онъ негодяй, бездѣльникъ, отъявленный мерзавецъ, что же вы сдѣлаете, что сдѣлаете, повторялъ князь Ларіонъ неестественнымъ, крикливымъ голосомъ, — когда она его любитъ… любитъ… понимаете ли вы, лю-битъ!
— Elle ne doit pas l'aimer, Larion! упершись какъ волъ въ стѣну, возглашала на это Аглая.
— «Ne doit pas»! повторилъ онъ ея интонаціей, совершенно выходя изъ себя;- ну, подите, помѣшайте, упросите или заставьте ее не любить, не думать, не страдать по немъ!.. Ну, какъ, какъ, хотѣлъ бы я посмотрѣть, взялись бы вы за это?… Я знаю, вы способны на многое… но что же изъ этого? Ну, вы ее убьете, въ гробъ положите, а все же она за вашего селадона-іезуита въ аксельбантахъ не выйдетъ, а умретъ, съ именемъ этого Гундурова на устахъ и въ сердцѣ… Господи, какъ бы вдругъ осиливъ себя, заговорилъ онъ другимъ, почти спокойнымъ и насмѣшливымъ тономъ, — да неужели все это не дается понять собственному вашему разсудку?… Ну, вы бы хоть на себѣ когда-нибудь испытали, легко-ли сердце заставить отказаться отъ того что его влечетъ… Не велика сравнительно жертва, а попробуйте, напримѣръ, отказаться отъ удовольствія пить съ утра до вечера чай съ господиномъ Зяблинымъ вдвоемъ, какъ вы это дѣлаете каждый день!..
Этого Аглая не ожидала, и не въ силахъ была вытерпѣть; слова деверя били ее по самому, чтобы не сказать единственному, чувствительному мѣсту ея толстокожаго существа: они задѣвали ея чувство къ «бриганту», — а «бригантъ» не на шутку состоялъ уже теперь на положеніи кумира въ сердечномъ храмѣ нашей княгини. Князь Ларіонъ и не думалъ чтобы былъ такъ мѣтокъ нанесенный имъ ударъ… Она вся вдругъ облилась оцтомъ и желчью:
Я не позволяю вамъ говорить со мною такъ, князь Ларіонъ! Michel умеръ, и никто не имѣетъ права говорить мнѣ des impertinences… Je suis veuve и я могу дѣлать что хочу, pour-vu qu'il n'y ait rien de scabreux… Я еще не старая женщина, и, если захочу, je puis me remarier à monsieur Ziabline et avoir d'autres enfants, и тогда дѣтямъ вашего брата достанется только половина моего состоянія. Но я этого не хочу, parceque je ne veux pas changer de nom… Monsieur Зяблинъ est un vrai ami, и это правда что онъ всегда пьетъ чай со мною, parce qu'il aime le чай comme moi, но между нами il n'y a pas du tout ce que vous croyez, и вы это нарочно говорите чтобъ обижать меня, потому что сами вы, я знаю, amoureux fou de vôtre nièce, и не хотите чтобъ она выходила замужъ…
