Александр Вельтман - Светославич, вражий питомец Диво времен Красного Солнца Владимира
Скачут гонцы к Симиградскому стану, вызывают на бой. Велит Марко петь ратные песни, возглашать хвалу богам. Высыпают его воины из цветных шатров, наступают на силу вражью, Семиградскую… сыплют стрелы, мечут сулицы, принимаются за крутые сабли, ждут помощи, а в помощь им только туча седого праха тянется с горы и стелется вдоль по равнине.
Не быть тут добру.
А Светославич уже на пути в Византию. Переплывает он широкий Дунай, конь его взвивается по скалам, по тропинкам. Светославич уже на хребте Балкана, взором окинул Фракийские скаты. Светло! так светло, что очи подернулись мраком и темные пятна кругом заходили.
Закрыл юноша очи, не может смотреть на день белый… и конь его встрепетнулся, нейдет, приподнимается на дыбы, опрокинулся назад. Светославич грохнулся на землю; пес взмотнул головой, лапами очи скребет, закатался по траве.
— Кто тут? — раздалось позади юноши.
Оглянулся Светославич, очи прозрели… видит седого старика, в долгой одежде, вервою опоясан, клюкою подпирается.
— Куда путь держишь, храбрый могучий Витязь? — спросил старик.
— Еду в Византию, дедушка…
— На службу Царю?.. добрый путь!
— Не добрый; огнем палит, проезду нет.
— Померещилось тебе; перевалишь Балкан, перекрестись и ступай с богом, служи верой и правдой Царю Грецкому; сам господь тебе путь укажет.
— Где ж он, дедушка?
— Господь на небеси, сударик; око недозрит Его, ум недомыслит: сотвори знамение крестное, Он придет к тебе на помощь.
— А как творить знамение, дедушка?
— Ох, дитятко, да ты не крещеный! Ну, смотри, вот, сложи персты так… клади на чело.
Светославич сложил уже персты, вдруг в очах его потемнело, голова закружилась.
— Постой, дедушка, сон клонит, мочи нет, дай отдохнуть…
— Зайди в пещерку мою, я напою и накормлю тебя духовною пищею.
У Светославича сомкнулись уже очи, ноги подкашивались; старец ввел его в пещерку; и он, обессиленный, припал на дерновую лавку, устланную свежими листьями.
— Спи, бог с тобою! — произнес старец, перекрестив его.
"Не принимай, не принимай креста!" — говорил чей-то голос на ухо Светославичу.
— Что? — произносит он во сне.
— Спи, бог с тобою! — повторяет старец, поправляя перед распятием светильню и подбавляя елею в череп человеческий, заменявший лампаду.
"Не принимай, не принимай креста!" — слышит опять Светославич, и кажется ему, что голос вьется из красного терема… терем плывет по воздуху… Видит он, в окошечке сидит девица, повторяет: "Не клади креста!.. морочит, разлучит нас с тобою!"
Светославич с умилением смотрит на образ девы. "Постой, радость моя!" — хочет он произнести… но терем исчез уже в отдалении, только слышится еще голос: "Добудь скорее череп отца!.."
И Светославичу кажется, что он уже мчится под гору, по пути к Византии. Вот светлый день заволокло туманом… Стоит посреди темного леса ветхий город, стены как копоть, черны, люди как тени, в широких одеждах, в черных покровах, ходят, поклоны кладут да молчат. "Где Византийский Царь?" — вопрошает Светославич. Ведут его в мраморные палаты… Сидит на пристольце старик с костылем, четки перебирает.
— Что, друг, — говорит, — не послом ли к нам?
— Послом! — отвечает Светославич.
— От кого?
— От Царя Днепровского Омута.
— Что, каково поживает?
— Сидит себе мирно в пучине да бурколов ловит.
— Доброе дело. Подайте же гостю сладкого меда испить из чаши, что Марко в гостинец на поклон прислал.
Вот два старичка, борода, словно белая пелена, до колен расстилается, несут на подносе куфу великую с медом да чудную чашу: белее рыбьего зуба, вышиной в три ладони, обделана в жемчуг да в яхонт румяный. Наливают в нее шипучий мед, подносят гостю незваному, Послу нежданному. Взял Светославич чашу в руки… так кровь в нем и закипела от радости. "Ее-то мне было и надобно!" — думает он, да как хлестнет вином по лицу старичков-виночерпиев Царских, да тягу… с крыльца, на коня, через город, давит людей, крик и вопль, гонит за ним погоня, а он от погони стрелой да стрелой, все втору да в гору… утёк!.. устал, утомился, зной градом с чела, взобрался на высь Балкана…
— Зайди в пещерку мою! — говорит ему знакомый старец.
Рад он приюту, соскочил с коня, входит в пещеру и бух на прилавок…
Очнулся… Смотрит кругом: в камне темная келейка, стены от времени черны как копоть, в уголку на камне крест, перед крестом в черепе теплится светло.[46] Подле, на лавке, лежит старичок, руки крест-накрест, не дышит; а на полу валяется псиная шкурка.
Привстал Светославич, ищет около себя чаши… нет ее! Окинул снова взорами пещерку, увидел череп… в черепе теплится свет!.. чело в три ладони, только края как пила, и нет вокруг них ни жемчугу, ни светлых камней! — обгрыз с него обод жемчужный!.. "Старен, седой!" — произнес Светославич с досадой; схватил череп, выплеснул из него елей.
И вот любуется он черепом, доволен, что наконец добыл его. Припоминает, с каким трудом он ему достался; особенно поездка в Византию показалась ему тяжела. Припоминает погоню за собой, и холод пробегает в первый раз по членам его; боится он, чтоб у него не отняли злые люди черепа. Не поклонясь за ночлег отжившему своему хозяину, Светославич выбегает из пещерки; конь его пасется на лугу, он на коня, хвать вожатого пса — нет его!
Нечего делать, едет без пути, без дороги, долой с высоких гор в широкие долы. "Назад найду путь", — думает.
Вот проезжает Дунай. Лежит на берегу Дуная сила побитая. Долина устлана людьми ратными, а Жупан Гетманище Марко, выпучив глаза, мотается на высоком дубу, посреди холма; вокруг него висят вящшие мужи и воеводы. Носится по полю, в густом тумане, Морана с хищными птицами, считает, сколько легло.
Подъехал Светославич к высокому холму, узнал Жупана Марку в лицо, говорит к нему:
— Эй, Жупан Марко! Где путь к широкому Днепру? Спугнул его звонкий голос стаю черных воронов, а Жупан Марко молчит, вытулил очи, высунул язык, словно дразнит Светославича, закачался, отвернулся от него.
Слез Светославич с коня, толкает ногой лежащих на земле ратников.
— Эй, добрые люди!.. поведайте, где путь к широкому Днепру?
Лежат, не отвечают, только стаи грачей каркают, да сороки трескочут, перелетая с трупа на труп, да псы с кровавым рылом издали лают.
— Правду молвил Он, что нет добра в людях! — прошептал с досадой Светославич; вскочил на коня и понесся лётом на полночь.
Видит, вдали сидит кто-то, при дорожке под ельничком, бренчит ладно на звонких гуслях. Подъезжает к нему.
— Эй, добрый человек, куда путь лежит к широкому Днепру?
— Беспутный! — произносит сердито Гусляр, продолжая побрякивать молоточками по звонким струнам, напевает:
Вьется вран над его головою, Тощий вран накликает братью: "Ей, слетайтесь, братики, недолго пождать, Горюн молодец истоскуется".
— Радо, Радо! откуда ты взялся! — вскричал Светославич.
Гусляр вздрогнул, гусли выпали из рук у него.
— Нет Радо, — произнес он, — да, был Радо да сгинул!.. недавно младовал Радо, змея уязвила его!.. Скинь машкару, садись, споем ему конечную песню.
— Нет время, Радо; укажи мне путь на полночь.
— Иди к Вояне, она и тебе путь укажет, и тебе скажет: беспутный!..
— Ну, веди к ней.
— К ней?.. Вояна молвила грозно: "Иди от меня в темную полночь!" Иди к ней, она и тебя изгонит, а люди вслед за тобою пойдут, проводят тебя за город лозою, с честью, с бубнами да с дудками… прощай, скажут, великий Пан Жупан, ладно на гуслях играл!..
— Вояна изгнала тебя? — произнес Светославич задумавшись. — За что ж изгнала она тебя? — продолжал он.
— А вот как было. Жупан Марко дал мне Вояну, дочь свою, и Царство свое дал. Вот и взял я за себя Вояну, и Царство хотел взять же. Говорю ей: "Ты моя, и Царство мое же…" А она говорит: "Нет, ты мой, и Царство мое же. Я, говорит, буду править Царством, а ты играй на гуслях, и пой, и тешь меня". И стала править Царством. Играл бы я себе, жил бы припеваючи, да нет! раднее камень долотить, железо варить, измирать смертями, да не жить бы под властью жены! жена — мирской мятеж! Вояна взялась рядить по закону, а по закону Царю дается Царица, да семь жен, да триста положниц; и Вояна захотела, кроме меня, Царя, еще семь мужей, да триста положников. Заголосила тоска в душе! "Не могу!" — сказал я ей. "Беспутный, — промолвила она, — иди от меня! не пойдешь, велю проводить!" И проводили меня. "Играй, говорят, по селам, в гусли!" Я заплакал да и пошел. Ой, горе, мое горе, не звучит радость на сердце, все струнки полопались!
Радо приподнял гусли, заплакал.
Вздохнул Светославич, жалко ему стало.
"Что, — думает он, — и меня изгонит от себя красная девица?.. Нет!.. не изгонит… я не умею играть на гуслях!" — отвечает он сам себе.
