Станислав Шуляк - Лука
Особенно же там, в комитете, мутит воду его жена, которая - весьма занозистая особа, с неведомым происхождением ее сомнительной неистовости, и нам, знаете, Лука, обычными методами иногда бывает затруднительно бороться с нею. И тысяча Цицеронов с их самым лучшим моровым глаголом не сумели бы точно ничего объяснить ей одной только.
Полет - не всегда ремесло крылатых; иные более предпочитают ничтожество и приземленность держать в уме и цели.
А однажды Платон Буев открыл Америку. Ну, то есть, конечно, Америку открыли уже до Платона, но он открыл ее совсем другую, и мы потом все согласились, что, может быть, она такая и есть. И академик Валентин, который был в Америке (и мы его, собственно, для того туда и посылали), как-то подтвердил нам, что все это действительно похоже на правду. Так что видите, как и мы можем быть справедливы, как и мы умеем признавать правильность чужих мнений.
Но все равно - повторю я еще раз - пусть Платон будет даже тысячу раз прав, или - нет: чем чаще он вообще будет прав перед нами, тем большей он все-таки будет оставаться тогда невообразимой, неприличной, скверной, отвратительной личностью.
Если верно, что раскаяние - есть лучшая из способностей души человеческой (и его нужно исполнять с удовольствием. А иным из смертных я бы вообще давал слово только для раскаяния.), то какими же они тогда - что Платон, что жена его Зилия - выходят безобразными, ненужными людьми, что никогда не воскликнут раскаянно: "Ах, какие же мы были подлецы!" О, они-то всегда себя считают правыми!
Однажды (совершенно неожиданно) дунул вдруг сильный ветер в Академии, такой сильный, что нас всех сразу подняло на воздух. Я так лечу себе спокойно, придерживаю только рукой клобук и вижу, как мимо меня пониже пролетает и поменьше меня народишко тоже. Я тогда кричу им: "Придерживайте клобуки, придерживайте!" Они стали придерживать, и вроде тогда стало все довольно сносно. Потом ветер утих неожиданно, и мы все опустились на землю практически без повреждений. Причем, заметьте,: мы все летели - и я, и академик Валентин, и моя секретарша (она даже вверх тормашками; немного неприлично), и ваш друг Марк (о, Марк проявил настоящее мужество в этом полете!), и только Платон Буев один не летал, уж не знаю, как это ему удалось, тоже, должно быть, при помощи какого-нибудь изобретения. Он, должно быть, вообще все свои изобретения делает специально для того, чтобы скрыть перед нами, какая же он все-таки скверная личность. Честное слово: все его достоинства - это для того, чтобы скрыть свое разложение.
Причем, не подумайте, что я вам это рассказываю для обоснования моей ненависти к Платону, уж она-то не нуждается ни в каких обоснованиях, она всякому человеку беспристрастному будет совершенно понятна. Даже если и не принять во внимание, что ненависть к ближнему - суть, вероятно, ценнейщая составляющая позитивного идеала дружелюбия. Но вы подумайте, Лука, когда все летали, он один не летал и укрылся в своем безобразном логове. Представьте себе только, как много в таком поступке непорядочного, неуважительного, злонамеренного, как много он хотел показать нам презрения.
А знаете ли, Лука, что внешностью вы совершенно вылитый Платон Буев, вот просто вас даже не отличить от Платона; особенно, если на лицо приделать нос деревянный (свой-то у него еще в молодости взрывом оторвало при эксперименте). По счастью, только внешностью похожи, ибо иначе было бы к вам разве возможным прежнее мое благоприятное расположение?! И я даже размышлял прежде о нравственном обосновании такого сходства. Но так ничего и не заключил. Должно быть, случайность.
Я совершил это открытие о вашем сходстве на том небезызвестном собрании, когда решался вопрос о последующем пребывании вашем в Академии в качестве непритязательного, невидного, обыкновенного студента, вы тогда повернули свою скорбно склоненную голову (с несомненной значительностью в чертах) в мою сторону, и я даже внутренне вздрогнул от внезапного озарения. "Вот ведь просто уже... - мысленно проговорил я сам себе. - Ведь этот Лука просто вылитый Платон Буев. Природа, кажется, даже своим недомыслием, своим неизобретательным однообразием взялась помогать нам".
И я даже тогда огляделся по сторонам - не заметил ли кто-нибудь того, что заметил я. Я ожидал какого-нибудь перешептывания, какого-нибудь ропота, каких-нибудь выразительных взглядов. Но - нет, не заметили. Я тогда наклонился к академику Остапу, который сидел рядом. "Скажите, - говорил я ему, - не напоминает ли вам этот Лука кого-нибудь?" Он пригляделся и говорит, что действительно кого-то напоминает, но он вот никак не может вспомнить - кого. Он отговорился, что страдает выпадениями памяти.
Какие именно шаги мы предприняли дальше, вам известно. Вы теперь руководите Академией. Вы знакомы с нашими лучшими учеными. Вам известен образ мысли наших славных, уважаемых академиков. Вы сможете сами быть одним из них; а тем или другим - не все ли это есть совершенно равно!
Дело наше теперь, конечно, значительно осложнилось тем, что жена Платонова - Зилия - заявила уже вскоре после того злополучного собрания своему безобразному Платону: "О, я непременно должна пойти в Пассаж, чтобы купить себе для волос заколок. Мне совершенно, Платон, необходимы заколки", - заявила она. Заколки ей, говорит, понадобились. Было бы ей, дуре, что закалывать. И я тут даже теперь не собираюсь скрывать своего гнева. Пускай уж скорее это так и останется - не самыми лучшими и высокими страницами моих объяснений.
Все: круг замкнулся! Цель совершенно определилась, она ясна теперь нам во всех своих омерзительных звеньях. Все теперь перевернулось в наших глазах, ничего нет здесь случайного, все преднамеренно и уродливо: и Платон Буев с его склонениями к загранице, и жена его - Игуменьева-Стернина заноза и лицемерка, и бывший армянин из сапожного киоска, выявленный агент это все одна враждебная зловещая сеть, хотя иные из них и гордятся уверенно своей чрезмерно высокой рентабельностью души (а уж заколки, конечно, только повод; возможно, разве этим кого-нибудь обмануть! Уж, разумеется, не нас.).
Платона Буева мы давно уже "тормознули" и заменили тоже своим человеком, так же, как и вы, весьма похожим на Платона. Нет, вы все-таки похожи больше. Его же самого мы пока содержим в застенке, точнее - за стенкой, близко под рукой, и вы даже можете как-нибудь постучать ему в стенку, и, если он к тому времени окажется в настроении, то может быть, что и он тогда ответит вам тоже.
Беда только в том, что у того человека уже вышел срок годности, и он более не в состоянии исполнять роль Платона Буева. И в этом нет ничего удивительного. Нас ведь не удивляет, когда мы с тем же самым встречаемся в часах. Или, например, в электрической батарее.
Лука! Считайте это мое доброжелательное послание также и частью некоей строгой инструкции. Вы непременно должны заменить нашего человека, и некоторое время самому исполнять роль Платона Буева, но только везде: и в Академии, куда он приходит специально для исполнения своих козней, и дома, с женой его - Зилией (о, это-то совсем змеиное гнездо!), и в кругу разнообразных знакомых Платона, в котором он, несомненно, разносит свое зловредное семя, и перед заграницей (этим обожравшимся братством), не оставляющей Платона своим корыстным попечением, и тоже перед отчизной, которая по недомыслию почитает все еще его своим уважаемым академиком; вы, разумеется, сами понимаете, насколько нам важно ни единого ничтожного движения не упустить ничего из планов врага.
Вы, конечно, можете теперь усомниться в уме: возможно ли это, чтобы жена Платона - Зилия - не отличила бы вас от мужа, которого она, безусловно, хорошо знает, и как сделать так, чтобы не отличила?! Отвечу вам: пусть даже и так, пусть Зилия и отличит вас от Платона, вы зато можете сказать ей: "Тихо, Зилочка, - (вы-то ее называйте Зилочкой, потому что это вы тогда будете Платоном), - тихо, Зилочка, потому что я знаю, что у тебя Марк ходит в любовниках".
Правда, она может возразить, что - нет, мол, не ходит (и это отчасти будет справедливо), но вы тогда скажете: ну не ходит, так будет ходить. И тогда уж ей точно придется замолчать, потому что она будет знать, что вам действительно о ней все известно. Хотя, может быть, она еще ничего не заметит. Особенно если там не будет хорошего освещения. Ведь это даже болезнь такая, которая в просторечии называется "куриная слепота".
У каждой пчелки в мире есть своя пища, а вы только, Лука, не ешьте этих ихних шпинатов; бог его знает, что они туда могут подмешивать. Такие уж люди, что неприятности другим для них сладостны.
Впрочем, я не собираюсь теперь регламентировать в самых незначительных подробностях все ваше обычное поведение, вам ведь еще не сегодня идти к Зилии. Но завтра, может быть, придется обязательно. Поэтому поддерживайте себя в мужественном состоянии, Лука, будьте готовы к непременному исполнению долга и чаще вспоминайте о новой, высокой, малоотдаленной, заманчивой цели, славно и возбудительно замаячившей теперь перед вами.
