Андрей Зарин - Казнь
Силин стоял на пороге балкона во всем великолепии своей персоны. Просторный чесучовый пиджак, широчайшие брюки, белый жилет и цветное белье с небрежно повязанным галстуком, концы которого виднелись из-под его густой бороды.
Он поклонился всем и потом, войдя на балкон, стал обходить всех по очереди. Сестру он нежно поцеловал в лоб; Елизавете Борисовне почтительно поцеловал руку; Вере пожал кончики пальцев и сказал:
— Хорошеете, барышня!
— Терпеть не могу этого слова! — ответила она.
— Ха-ха-ха! Вот и рассердил! — засмеялся Силин и, обмахиваясь шляпой, сел на свободный стул. — Вы простите, что я без зова. Так, знаете, соскучился; сестренку проведать захотел.
— Что вы, батенька, да мы всегда рады свежему человеку! — замахал руками Можаев.
Елизавета Борисовна вышла из своей меланхолии.
— Скука у нас тут! Мужчины за работой, мы все женщины и ничего, кроме усадьбы, не видим. Мы все рады вам. Говорите, что нового?
— Нового? — Силин обвел всех взглядом и, заранее предвкушая эффект, сказал: — Убийца Семена Елизаровича найден. То есть, вернее, сам открылся.
Анна Ивановна с замирающим сердцем обратила к брату свое побледневшее лицо. Вера порывисто обернулась к Силину. Лица всех выразили жгучий интерес.
— Кто же? — за всех спросила Елизавета Борисовна.
— Александр Никитич Захаров! Знаете его? Бухгалтер, — ответил Силин.
Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Анны Ивановны, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.
— За что? — еле слышно спросила она брата, но Можаев заглушил ее вопрос.
Он взволнованно поднялся с кресла и громко воскликнул:
— Захаров?! Да это нелепость! Я никогда не поверю этому.
Силин снисходительно улыбнулся.
— Могу вас уверить, Сергей Степанович! Он уже посажен, а я и корреспонденцию в Петербург послал.
— Что же из этого? — горячился Можаев. — Осудят его, я и тогда не поверю! Это человек из народа, с цельной и целомудренной душой, для которой не утрачены понятия добра и зла.
— Но, папа, — остановила его Вера, — ты не знаешь мотивов.
— Действительно, — сказала раздраженно Елизавета Борисовна мужу, — ты не даешь даже договорить Степану Ивановичу.
— Ну, ну, умолкаю и все равно не верю, — ответил Можаев и стал взволнованно ходить по балкону. — Какие же мотивы?
Но Силин так выразительно указал глазами на сестру и на Веру, что Можаев умолк тотчас и стал вполголоса напевать, хотя известие об аресте Захарова, видимо, волновало его. Его честная натура не могла легко смириться со своими разочарованиями.
Разговор как-то сразу пресекся. Вера, подметив выразительный взгляд Силина, не решилась настаивать на вопросе, хотя и сгорала от желания узнать таинственную причину. Анна Ивановна опять погрузилась в свои думы, но лицо ее уже было спокойно и глаза ясно смотрели в даль, которая уже не пугала ее страшными призраками. Елизавета Борисовна заговорила с Силиным о городских новостях и сплетнях.
— Никаких новостей, — отвечал Силин, — все только и заняты что убийством. Разбирательство назначается на сентябрь. Обвинять поручено Краюхину, и он преисполнился важности. Забавнее всего madame Колкунова.
— Это кто?
— Теща Захарова. Она…
Анне Ивановне тяжело было это слушать. Она встала.
— Вера, пойдемте к Лизе, — сказала она, и обе они ушли с балкона. В эту минуту на пороге показался старик конторщик с длинной седой бородой, в круглых очках, с серебряной оправой.
— Сергей Степанович! — почтительно окликнул он Можаева.
— Что еще?
— Пожалуйте на минуту в контору.
— Вы извините, — сказал Можаев Силину и вышел. Силин с Елизаветой Борисовной остались одни.
— Так что же эта Колк… — тотчас заговорила Елизавета Борисовна.
— Колкунова! — подсказал Силин и оживленно стал передавать сплетни и анекдоты про полковницу, а потом и мотивы убийства.
— Фи! — презрительно сказала Елизавета Борисовна. — Неужели он был так развратен?
— О! — Силин махнул рукою. — Если бы вы были мужчиною, я бы порассказал вам…
— Бедная Анна Ивановна! — вздохнула Можаева.
— Да, она натерпелась, — ответил Силин, и лицо его приняло грустное выражение.
— Ну, а еще новости?
— Еще? Да никаких! — опять оживился Силин. — Вот разве Анохов еще…
— Анохов? С ним что?
Будь Силин ненаблюдательнее, он увидел бы, как побледнела Елизавета Борисовна при имени Анохова, и услышал бы тревогу в ее вопросе, но Силин ничего не заметил и продолжал:
— В Петербург собирается, переводится на другое место.
— А! — Елизавета Борисовна улыбнулась, и лицо ее разом просветлело, так что перемену эту заметил даже Силин.
— Вы словно за него обрадовались! — сказал он с удивлением.
— О да! — улыбаясь, ответила она. — Я всегда говорила, что с его способностями ему место не здесь.
Силин нахмурился:
— Скажите, с его связями…
Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.
— Друг мой, что с тобою? — спросила Елизавета Борисовна.
— То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким-то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте-с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!..
— Пошли за становым!
— За становым — это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! — он опустился в кресло. — Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь — стон пойдет!.. Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал — все не в счет. На то ты и барин!.. И что это Федор Матвеевич не едет!
— Ведь он обещался к вечеру!
Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.
— Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?
— С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?
— Ну?
Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.
— Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.
— С наслаждением! — с готовностью откликнулся Силин.
— Ну, а я насчет чая и закуски! — весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.
Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много-много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!
Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.
Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.
В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою. Вера обняла ее за талию и говорила ей:
— Я догадалась сразу, еще тогда, что вас так убивает, а теперь, когда вы вдруг повеселели, я все поняла. Ну, видите теперь, это не он!
Анна Ивановна покраснела.
— И никогда не мог он этого сделать! — горячо продолжала Вера. — Уже одно то, что он писатель, говорит о его порядочности. Я не знаю, обвиняй все его, я бы не поверила. Это все равно что говорили бы про Федора Матвеевича!
Анна Ивановна пристально взглянула на нее и, увидав, как Вера внезапно вспыхнула, улыбнулась и обняла ее.
— Милая вы моя, — ласково сказала она, — если вы угадали мое тайное горе, то только отчасти. Я не могу его вам поведать, но оно велико, моя дорогая. Слава Богу, вы никогда не будете его знать.
Вера с тревогою посмотрела на нее, потом обняла ее и порывисто сказала:
— Вы все забудьте, и через полгода он женится на вас, а мы будем радоваться.
Лицо Анны Ивановны вспыхнуло в свою очередь, но она тотчас подняла свою руку, словно защищаясь.
— Нет, этого никогда не будет, — ответила она, — это могло быть!..
— Фу, какая вы похоронная! — капризно сказала Вера.
— Чай пить! — раздался с балкона звонкий голос Елизаветы Борисовны.
Солнце закатывалось, и облака, покрывавшие запад, казались лужами крови, бросая от себя красноватый отблеск.
В воздухе было душно, сгущалась вечерняя мгла, и как-то особенно приятно было сидеть на балконе и пить чай в эту пору. Анна Ивановна напоила Лизу и полусонную отнесла в кроватку.
Когда она вернулась и села подле Веры, Силин рассказывал о фельетоне Долинина. Он не помнил его точно. "Но там, — говорил Силин, — подпущено что-то мистическое и так близко касается этого убийства, что всех заинтересовало, а редактор прямо в восторге".
