Василий Логинов - Шаговая улица
Откуда взялась эта поза?
На охоте, столь любимой им, и определявшей многие его привычки, это был малоэффективный способ передвижения - так долго не побродишь в поисках дичи.
Почему он докуривал сигарету до фильтра, ловко умел скручивать самокрутки и писал всегда трудночитаемым, мелким, убористым почерком? Откуда эта сверхэкономия?
Ведь табак и писчая бумага были тогда в достатке и дешевы.
Стоило ли, слушая коротковолновый транзисторный приемник, вплотную приникать ухом к динамику, наушники были тогда редки, и плотно прикрывать окна и двери?
Наверно за молочными облачками тумана, скрывающими другой конец моста и клубящимися сединой вокруг его висков, прятался ответ на эти вопросы, скрывался тот неизбежный семилетний сюрприз, когда маятник кроил своим обоюдоострым лезвием время на лоскуты и заново шил из них свое неповторимое одеяло.
Англоязычным шпионом Америки по пятьдесят восьмой статье он вошел туда, где приобрел странные привычки, в те семь лет, которые были на самом деле неумолимыми двадцатью пятью и закончились бы уже после его смерти, если бы, снова спрессованное время маятника, не странная сохранная сила яйца из зеленых щей, приобретенная дедом, еще молодым, в ходе полуденной трапезы с его отцом и двумя светилами мировой медицинской науки.
Он вернулся, чтобы сделать настил и перила на том бревенчатом мостике, и, сделав назначенное, опять ушел по росистым доскам в туман, чуть наклонившись вперед и заложив руки за спину.
И это вторая четверть движения маятника - эназер ван бридж форэва...
Вкус малины во рту. Кримсон.
Это какая-то необычная малина. Кримсон глори.
Ягоды-шапочки мелки внутренним объемом и ворсисты мягким бархатом выпуклых ячеек поверхности, скорее береты, чем колпачки.
И собака. Эсэлти.
Она ест малину с куста, аккуратно снимая языком те беретики, оголяя белеющие конические зубы основы ягод, а глаза ее карие, в них плещется остатками тот утренний туман и отражается край домика с крутой шиферной крышей и проолифленными стенами на другой стороне сшитого ниткой моста оврага Рип-Дельфин-Вита-Редди-Гера-Джон - это их глаза, они будут вновь и вновь возвращаться независимо от кличек, пола, породы и времени, передавая эстафету фотографической радужки друг другу, никогда не покидая меня - внук, если хочешь доставить псу удовольствие, то почеши за ушами - и крупносуставчатый палец проводит по коричневой шерсти, потом еще и еще, и животное жмурится, ловя чуткими вибриссами невидимые искры тепла с рук.
Эсэлти. Эсэлти дог...
Ирландского сеттера Рипа искали несколько дней. Говорили, он боялся грозы, а ночью была великая гроза, и он убежал, безуспешно ища укрытие от озверевших сверкающих молний и раскатов оголодавшего грома. Говорили, что потом его украли проходимцы-геологи, и якобы позже неделей на рынке в близлежащем райцентре бородатый полупьяный мужик в латаной телогрейке задешево продавал породистую охотничью собаку.
Но я-то знал, что это все не так.
Я-то знал, что он всего лишь ушел в предрассветный туман по тому самому мостику, виляя пером хвоста и полуобернув улыбающуюся рыжую до светло-коричневого морду.
Ведь как раз накануне грозы дед мне пересказал ирвинговскую новеллу о Рипе ван Винкле, про тридцатилетний сон-не-сон, вдруг вмиг пролетевший вздохом времени, а выдохом того же времени - маятник движется назад вперед возвращенного в переиначенные родные места.
И тем же предгрозовым озарниченным вечером я шептал в пахнущее землей и свежей травой вислое ухо: "Ну, что же ты, Рипушка? Ты проснулся или еще не засыпал? Твой сон впереди, как и мой?".
А он, кареглазый, слушал и не мигал.
Когда же Рип исчез, я понял, что все-таки тот полукнижный сон был у нас с ним впереди, но он проверяющим ушел в него первый и передал свой взгляд другим собакам, чтобы помнил я о трех начальных досточках туманного мостка.
Другие же, выполняя его завет, преданно несли свою ответственность все долгое тридцатилетнее время, пока дарованная мне жизнь накапливалась во мне, подобно электричеству в аккумуляторе, они же, эти глазастые псы и псицы, поддерживали зарядный ток на должном уровне.
Теперь три десятилетия истекли, маятник подходит к своей трети, и настал момент разрядиться той энергией, и в отблесках роковых разрядов-молний все чаще и чаще возникает в голове моей мостик, а по нему ко мне возвращаются собаки, и есть там сеттеры и немецкие легавые, и маленькая длинношерстная такса семенит сзади, смешно взбрыкивая мохнатыми ножками и беззвучно взвизгивая от обиды, что не может угнаться за длинноногими товарками.
И это, стало быть, третья складка до полного цикла колебания: эсэлти кримсон глори догс...
На протяжении второй половины тридцатилетия, сразу после того дня, когда, возвращаясь таганскими переулками с первой своей гражданской панихиды, в полубессознательном состоянии после поцелуя такого непривычно холодного, почти каменного лба мертвого деда, я отдал целых десять рублей за просто так лысому подвижному человечишке со свинячьими глазками, полуверя, полуневеря его вертким уверениям вернуть деньги в понедельник при встрече в метро на Привокзальной, куда я, конечно же, не поехал, часто во сне я видел деда.
И просыпаясь, чувствовал его близость, ощущал немое присутствие, и опротивореченный ощущением недавнего с ним общения, его только что виденным ликом и физическим отсутствием в этом мире, я путался в тенетах между сном и явью, тело мое отказывало в послушании, не хотело отличать активную действительность от мыслей и образов, а стремилось либо побыстрее вернуться туда, где еще недавно была встреча, либо остаться в этом сладко-зыбком состоянии, впитывая эманации воспоминаний недавней встречи, но резким заслоном появлялась комната без мебели со множеством разбросанных по полу вещей, и густо коричневая собака с висячими ушами и купированным хвостом, одна из тех, составлявших цепочку на мосту, бродила в хаосе хлама совсем ненужных разных предметов и что-то важно вынюхивала, впуская внутрь себя воздух, изредка вертко виляя волнистым остатком хвоста, смотря на меня знакомыми карими глазами. Тиэрс...
Я всегда тяжко возвращался из той комнаты в свое тело, с трудом опять овладевая разумом нужными для существования ЗДЕСЬ условными и безусловными рефлексами, как бы заново знакомясь с физическими проблемами и недомоганиями... эсэлти дог энд тиэрс...
Почти никогда во сне дед не разговаривал со мной, только смотрел и иногда улыбался уголками рта, наверное, так было надо, пока накапливалась энергия, пока раскачивался вдохом времени маятник, пока не настала пора выдыхать, потому что после того единственного раза, когда я услышал многобуквенное слово, произнесенное во сне его голосом, он перестал являться мне, а буквы в этой жизни стали приобретать свою внутреннюю смысловую оструктурированность, и по своим, определяемым лишь значащими кровоточащими остовами, законам стали складываться в слова, родные мои слова, отрезанные от меня слова...
Итак, в тот последний раз я легко вошел в его кабинет, и маятник качался, и воздух густел... да, совсем забыл вам сообщить, что в предыдущих снах дед был укрыт от меня прозрачной эллипсоидной сферой, а я толкался в эту глупую преграду, матово бликующую в сумеречной зелени не яви, то опять так странно проявлялись очищенные куриные яйца в зеленых щах, и я пытался проникнуть за эту преграду, но тщетно каждый раз.
И вот я в кабинете, и на письменном столе стопки бумаг, и книги в шкафу пыльными корешками застыли в псевдобалетных позах, а в кресле сидит, чуть откинувшись, дед, и наконец-то без укрытия-сферы, но почему-то он во гневе.
Я не мог тогда понять, почему он ругается, а он сердится все сильнее и сильнее, и даже встает, и начинает ходить по скрипучему паркету, этот звук был для меня первым и единственным, услышанным во сне, из скрипа деревянных намастиченных половиц возник голос, он говорил, гневясь до хрипоты, волнами модулируя интонацию - САЛБЕРЙОНРОШ, салберйонрош, САЛБЕРЙОНРОШ, салберйонрош перерыв, а потом снова, но частыми затухающими бурунчиками салБЕРйонРОШсалБЕРйонРОШ - и вдруг исчезло все, только вязкий сироп пота покрыл мое тело, дрожали в судороге предплечья и голени, рождая двупастную боль, которая, перегруппировавшись и сконцентрировавшись, стальными стержнями навстречу друг другу двинулась по позвоночнику, проникла внутрь меж лопаток и, пронзив трепыхающееся сердце, вышла наружу из грудины, медленно вращением описывая конус, и вращение то завершилось моим криком, который я услышал словно издалека.
С тех пор ко мне возвращаются лишь остатки тех снов: собака в комнате, заваленной хламом, пытается вилять обрубком хвоста с неаккуратной кисточкой на конце, заглядывая мне в глаза.
И это суть полный и замкнутый цикл движения маятника - эсэлти дог ин кримсон глори энд тиэрс перманент...
