Сергей Каледин - Коридор
- Вы у него как крепостной был?
- Ну-у... Я работал у него. Очень много работал. С утра до вечера. Потому что отец мой умер, а у матери нас было четверо. Я - старший. Я должен был заботиться обо всех.
- А вы какой институт кончил?
- К сожалению, я института не кончал. Мне пришлось уйти из последнего класса реального училища, чтобы работать и, как я уже сообщил тебе, содержать всю семью.
- А после революции Высоцкого в тюрьму посадили?
- - Одних посадили, других прогнали. А все их состояние, капиталы стало достоянием народа...
-- А после революции вы что стал делать? Стал начальником?
Александр Григорьевич посмотрел на часы.
---Та-а-ак, ну, тебе, по-моему, уже пора. Сейчас я тебя провожу до остановки... На конку есть?
-Ага-- засмеялся Ромка, он всегда смеялся, когда упоминал про неведомую конку, которую по
Москве таскали по рельсам лошади.- Я уже есть хочу.
Александр Григорьевич тщательно скрывал свое послереволюционное прошлое. Работал он в кооперации "начальником", как говорил Ромка. От этого времени осталась пожелтевшая фотография: вилла на море, Александр Григорьевич, Александра Иннокентьевна, Оля и крохотный Лева - все в белом, прислуга... Потом в его жизни произошел неожиданный поворот: товаровед в "Галантерее", маленький оклад и всеобъемлющий страх... На вопросы детей, тревожащих его по необходимости при заполнении анкет: "Папа, какого ты сословия?" - он начинал неистово топать ногами: "Какое, к черту, сословие!.. Ваш папа умер!.."
О буржуазной юности Александры Иннокентьевны тоже старались не упоминать. Иногда возникали курьезы.
Александра Иннокентьевна с воспитательной целью рассказывала Оле, что в детстве она сама мыла пол в доме. Александр же Григорьевич без злого умысла спросил невзначай: "Это в каком же доме, Шурочка? Где у вас белый рояль в вестибюле стоял?"
Александр Григорьевич вернулся домой, когда бронзовые часы пробили шестой раз. Шесть часов вечера. Александра Иннокентьевна по-прежнему сидела в кресле, казалось, она так ни разу и не отрывалась от стола. Александр Григорьевич разделся, потер руки, как будто собирался приняться за какое-то нужное дело, которому подоспел наконец черед, или по крайней мере поделиться событиями дня, рассказать о любознательности внука, но в комнате было тихо, только скрипело перо в неутомимой руке Александры Иннокентьевны.
Александр Григорьевич уселся в угол дивана, пододвинул телефон. Подумал - куда бы позвонить. Набрав номер, он прокашлялся и уже через несколько секунд мирно вещал в трубку, прикрыв глаза:
- ...Зять профессор, известный микробиолог,- мерно выговаривал он.Дочь историк, редактор в крупнейшем издательстве...
Александр Григорьевич говорил как бы в полусне. Говорил он по телефону часами, а его семидесятилетний организм, сегодня вдобавок усугубленный долгой прогулкой по Москве и нелегким общением с внуком, требовал отдыха, и потому, не прерывая разговора, он заснул, посапывая собеседнику в ухо. Тот в это время, по всей видимости, говорил сам и на сонное посапывание не реагировал. Но вот собеседник кончил говорить, и пришел черед включиться Александру Григорьевичу. Он вздрогнул, наполовину вышел из сна и, не открывая глаз, для разгона начал с повторения:
- Зять профессор, известный микробиолог...
Речь действительно шла о зяте, муже Ольги Александровны. Геннадий Анатольевич вошел в семью уже несколько лет назад, но для отсутствовавшего Александра Григорьевича замужество дочери было еще свежей новостью, о чем он подолгу и охотно рассказывал по телефону.
. Ольга Александровна вышла замуж в возрасте тридцати восьми лет и, в отличие от своих сверстниц, которых война обделила мужьями, отнюдь не считала свой запоздалый брак с умным, нестарым и довольно красивым мужчиной выигрышем "ста тысяч по лотерейному билету", как выражался Александр Григорьевич.
- Так-так,- довольно пробурчал Александр Григорьевич, положив трубку.Прекрасно.
- Прошу потише,- ровным голосом напомнила Александра Иннокентьевна. К телефонным разговорам она относилась снисходительно, но всему есть предел.
- Извини, Шурочка.- Александр Григорьевич понимал причину столь сдержанного отношения к себе Александры Иннокентьевны и даже в какой-то степени ей сочувствовал. Пока он все еще виноват: оформление документов задерживается. Он послушно положил трубку.- Чайку, что ли, попить? маскируя просительную интонацию, сказал он, потирая озябшие руки.
Александра Иннокентьевна промолчала. Она пишет. Пишет она всегда только за обеденным столом в центре комнаты, несмотря на письменный - у окна. Может быть, пиши она за письменным столом, комната не была бы так безнадежно до краев заполнена ее писаниной.
- Холодновато у нас все-таки, ты не находишь, Шурочка?- Александр Григорьевич не теряет надежду завести разговор.
" Надо теплее одеваться,- не отрываясь от бумаг, замечает Александра Иннокентьевна.- Видишь, я в пледе. Накинь пальто.
Но Александр Григорьевич не хотел накидывать пальто. Он хочет чаю. Ему сегодня исполнилось семьдесят лет, чем Александра Иннокентьевна напрочь забыла, а напомнить он ей не решается; он плохо видит, позади все невзгоды; ему не нужны роскошь и комфорт - он хочет чаю и чтобы было тепло.
- Доклад, Шурочка?
- Не мешай мне,- рассеянно отвечает Александра Иннокентьевна.- Займись чем-нибудь полезным.
- Пойду чаек поставлю,- вздыхает Александр Григорьевич.
Идти на кухню ему не хочется: на кухне может оказаться Глафира Николаевна. Глафира Николаевна в связи с многолетней болезнью сына всегда настороженно относилась к Александру Григорьевичу, а тем более се-годня, после того как Алик окончательно, по всей видимости, сошел с ума. Наверняка Глафира Николаевна и этот прискорбный факт увяжет с проживанием в квартире Александра Григорьевича. Но может быть, даст бог, Глафира еще на работе. Александр Григорьевич взял чайник и осторожно, щупая свободной рукой стену, побрел по полутемному коридору.
На кухне Кирилл Афанасьевич в сотый раз рассказывал Доре и жене Тоне, как Алик начинал сходить с ума и как сегодня - сошел. Значит, Глафиры нет, решил Александр Григорьевич. Он поставил чайник на огонь, решил подождать, пока он закипит.
- Глафира Николаевна на работе? - на всякий случай поинтересовался он.
- В больнице она,- успокоила его Дора.
- ...Я шкафик выпиливаю, ага,- вспомнил Кирилл,- смена у меня в ночь, петушка на дверке кончаю...
- Какой еще петушок? - мрачно, как всегда, спросил старичок Михаил Данилович, зашедший на кухню ополоснуть заварочный чайник.
- Вы в раковину-то напрасно, Михал Данилович, опивки-то. В унитаз надо,-одернул а соседа Тоня.- И кстати сказать, там опять после вас мокро было. Аккуратней надо. Вон после Александра Григорьевича всегда сухо, ничего не скажешь, а ведь он и возрастом старше вас, и глазами.
- Мордой об мостовую!..- пробурчал Михаил Данилович привычную, не обидную для соседей свою присказку, но чай из раковины выскреб и понес в туалет.
- Вспоминай, Кирюша,- ласково сказала Тоня мужу и напомнила: - Шкафик выпиливаешь...
- Ага, шкафик выпиливаю, петушка на дверке кончаю. Вдруг говорят... Думаю, может, Коська пришел денег у Глафиры просить на похмелку. Лобзик отложил, слушаю: не похоже. Я в комнату к Ожогиным стучусь, заглянул. Алик. Один сидит. Сам с собой разговаривает и руками вот так делает.
- Чего говорил-то хоть? - поинтересовалась Дора.
Кирилл напрягся, но не вспомнил.
На кухню, опустив глаза, вошла Глафира. Она кивнула, стараясь, чтобы в поле действия кивка не попал Александр Григорьевич. Александр Григорьевич засуетился, не зная, как поступить: с Глафириных глаз бы долой, да чайник вот-вот закипит...
- Чего вы чухаетесь, Александр Григорьевич? - пришла на помощь старику Дора.- Как вскипит, Маня принесет.
- Вот-вот,- забормотал Александр Григорьевич, боком выбираясь в коридор.
- Как сынок-то, Николавна? - спросила Дора.
- Как-как. Сядь да покак. Тут любой тронется,- она обернулась в сторону удаляющегося Александра Григорьевича.- Узбеком задразнили...
Насчет "узбека" Александр Григорьевич ни при чем. Это уже относится к Ольге Александровне. Когда Алик был нормальный или почти нормальный, он в белых кальсонах напоролся на нее в коридоре, и та, чтобы снять неловкость, сказала в шутку, что в таком виде он похож на мусульманина, они тоже ходят в белых штанах. Потом "узбек" фигурировал в заявлении, которое Глафира подала в милицию не только на Олю, но почему-то и на Александра Григорьевича.
А в больнице Глафире сказали, что соседи не виноваты, сын ее, по всей вероятности, болен давно и болезнь его, шизофрения, излечивается с большим трудом и в редких случаях. Кроме того, врач долго выяснял, не было ли в роду душевнобольных. Про род свой Глафира ничего плохого сказать не могла, про старшего сына, Коську, живущего отдельно, призналась, что пьет тот и бьет ее, если не дает денег на опохмелку. А на опохмелку ей дать нечего, потому что и зарплата уборщицы невелика, и пенсию за погибшего мужа ей перестали платить, как только Алику исполнилось восемнадцать лет. Еще врач сказал, что пьянство старшего сына прямого отношения к болезни младшего не имеет, и посоветовал в следующий раз, когда тот начнет хулиганить, обратиться в милицию.
