Михаил Федотов - Богатый бедуин и Танька (книга романтических рассказов)
БОГАТЫЙ БЕДУИН ВЫСЛЕЖИВАЕТ ФРАДЖА
Когда богатого бедуина вместе с его мужским потомством уволили из бульдозерных сторожей и на его место заступил Фрадж, начался период нестерпимой слежки. Сам Хялед и весь его стриженый выводок по очереди лежали за холмом и следили за Фраджем. Иногда им удавалось выследить, что Фрадж уезжает вечером домой или оставляет бульдозеры среди ночи и едет на другую работу. И вот эти странные отношения в бедуинской среде не давали мне покоя. Я много раз выспрашивал Фраджа, что будет, если один бедуин донесет на другого бедуина. И ответ Фраджа был всегда категоричным и однозначным. Бедуинский суд. Такие преступления разбирает шейх. И виновный должен сейчас же заплатить деньги. Иногда Фрадж, манкируя работой, оставлял вместо себя нас. Или просил переночевать около бульдозеров Салямку. Я предупреждал Фраджа, чтобы он был внимательнее с богатым бедуином, и даже иногда сильно удивлялся, что Хялед проявляет такую вероломность и приходит днем докладывать начальнику строительства. "Бывают такие бедуины, - осторожно отвечал мне Фрадж, - не часто, но случается". Когда Фрадж в первый раз оставил вместо себя враля Салямку, я приступил с допросом к нему. - Да Хялед вовсе никакой не бедуин. Рыжих бедуинов не бывает. Это обыкновенный джинджи - рыжий феллах из Газа, - сказал мне Салями. Это было довольно неожиданным для меня ударом. - Они двадцать лет назад переехали в Беер-Шеву и живут в двухстах ярдах от нашего дома. Я у них во дворе каждую курицу знаю. Все-таки такая сложная система отсчета в ярдах меня тоже не убедила. - Но Фрадж! - сказал я. - Ведь Фрадж считает его бедуином! - Фрадж, конечно, не считает его бедуином, - засмеялся Салямка, - знаешь, что Фрадж сказал мне перед отъездом? Он сказал: "Будь поосторожнее с этим феллахом". Хялед просто мамзер. Ну вот, посмотри, ты видел, как одета его жена? Она в яркой рубашке и в юбке. У нее открыта шея. Бедуинка так никогда не оденется. Смотри, сколько у него коров, а у бедуинов редко бывают коровы. В крайнем случае, одна, а не десять. У него в доме каменный пол - у бедуинов не бывает каменного пола. При чем тут верблюд? Он просто умный. Он знает, что евреи лучше относятся к бедуинам, и выдает себя за бедуина. Все могут купить себе верблюда. Ты тоже можешь купить себе верблюда. Я вижу, что ты мне не веришь, - недовольно добавил он. Я, действительно, ему ни капельки не верил. Мне целых уже три месяца Хялед повторял, что он - бедуин. Он носил бедуинский праздничный наряд и кинжал с серебряной ручкой. - Может быть, он хоть женат на бедуинках? - спросил я с надеждой. - Мне дедушка сказал, что они не бедуины, - презрительно покачал головой Салямка, - бедуины не думают столько о деньгах. А женат он на своих племянницах - бедуины не отдают своих дочерей за феллахов. Бедуин, если захочет, может жениться на феллашке, но наоборот не бывает никогда. Такой закон. Его жены из Газы. Они все из Газы, они там все мамзеры, но это очень хитрый мамзер. И прислушайся, как он говорит: мы говорим "не хочу" "ма удди", а феллах всегда скажет "беддыш", мы говорим "он ушел" -"гоотар", а феллах скажет "рах". Для нас "рах" - это значит "потерялся". Ты спроси его что-нибудь, когда он придет завтра. И имена: феллаха зовут Хялед, а бедуина Алей, или Фрадж, или Цлиман, или Хусейн, или Хлейель, или Модеан, или Ауде, или Ауад, или Эйд, или Салями. Моего дедушку тоже зовут Салями, - с гордостью добавил Салямка, - бедуина не зовут Махмуд, или Ясер, или Фарид, или Ахмед, или Сухейль... - Хватит, - закричал я, - махмуд, драхмуд, брахмут, сохнут, хватит! Я уже больше ничего не слушал. Я записал, как по-бедуински "он ушел" и стал поджидать Хяледа. Но назавтра Хялед не пришел: он был должен нам четыре тысячи шекелей и дожидался нашего отъезда, поэтому к нашему домику он не подходил и на глаза старался не показываться. Один раз мы с ним почти столкнулись нос к носу, когда я возвращался из Ашдода по берегу, но он вышел из положения, стянув с себя саудовское платье и белое трикотажное белье и нагишом уйдя от меня в воду. Только через неделю, когда Хялед понял, что мы пока не уезжаем, он прислал нам с сыновьями десять долларов, а потом явился сам. Хялед сказал "РАХ". Он не отдал нам другую десятку. Он все время одалживал у нас по десятке, надеясь, что мы уедем. - Ицхаки - мамзер, - повторил Салями, - хоть бы еще утром сказал, я бы успел доехать до дома. - Клади руку в огонь и клянись, что он тебе вообще ни одной копейки не заплатил!!! - Ицхаки сказал, что я приехал на отдых и три раза в день с ними ел. Если бы он предупредил меня утром, то я бы не работал весь день на солнце. Мальчишка посмеялся и пошел купаться. - Он отлично себя ведет, - сказала Танька, - но он даже не удивился. Похоже, что они в этом живут. Чем особенно неприятна позиция эмигранта - даже самый убежденный борец за справедливость, проживая на чужой земле под угрозой выгона с полицией, не может бороться с кибуцом "Ницаним" за сорок долларов, которые кибуц не отдал балаболу с желтыми зубами, читавшему "Робинзона Крузо " Даниеля Дефо.
ЭЛЕГИЯ ("НИЦАНИМ" - КИБУЦ ДУРАКОВ)
На пороге кибуцного ресторана весь день сидел грустный повар. К кибуцам в Израиле люди относятся очень несправедливо. Кибуцы всегда хотят всем людям сделать хорошее, но у них очень закрытая система, и окружающий кибуцы мир они представляют себе неправильно. И люди из окружающего кибуцы мира всегда пытаются кибуцы обмануть. Вот даже Амрам, на что он любит заливать про дедушку, а и он говорит, что для себя он дорогу никогда бы так не строил, а за эту дорогу он спокоен: за зиму ее обязательно размоет морем, и в будущем году они снова обеспечены работой. Когда на море не приезжает ни одна машина, Танька из сострадания ходит покупать сигареты в кибуцный ларек. Хоть я ей это строго-настрого запретил из-за высокой наценки. Повар, отпуская Таньке сигареты, успевает ей по ходу дела что-нибудь рассказать: "Раньше были не такие кибуцы, - говорит он. - Раньше люди даже гулять парочками стеснялись. Вбегает, помню, моя дочь в столовую и спрашивает: "Где ВСЕ?" А я ей отвечаю: "ВСЕ" только что ушёл!" Повар - старый кибуцник, он даже голосует за левых. Вечером за поваром и за выручкой приезжает крытая кибуцная автомашина. Каждую Божью пятницу кибуцный колесный трактор со стальной волокушей покрывает береговую линию узорной строчкой. Получается очень-очень празднично. И они просят до субботы по пляжу никого не ходить. Даже в субботу, когда первые гости приезжают и начинают делать в песке неаккуратные глубокие следы, актив кибуца переживает и старается на это не смотреть. Было бы справедливее, если бы купальщики приезжали все вместе, чтобы все могли ощутить эту прелесть целинного песка под стопой. Но вход на пляж платный - и пока с этим ничего не поделать. Через двадцать минут восемьдесят четвертый год по еврейскому календарю подходит к концу. Если за эти двадцать минут не начнется война, то нужно признать, что самым большим дураком на свете оказался все-таки я. Я все лето с маниакальным упорством ждал здесь высадки морского десанта. Сентябрь кончается. Мы насобирали небольшие деньги, которых нам должно хватить на дорогу и месяц жизни. Теперь нужно следить, чтобы у Таньки не разболелись зубы. Ее стоматолог сказал, что если у Таньки разболится правый нижний мост, то нам придется раздеться. Стоматологи - идеалисты. Пора уже с пляжа выметаться. Ничего нет глупее, чем выражение лица человека, который последние двенадцать минут старого года ждет, пока начнется мировая катастрофа. Дорогу достроили. Перед окончанием строительства на десять дней работы трамбовочных катков сторожем взяли меня. И заплатили мне за десять дней тридцать семь долларов. Надо честно признаться себе, что я просто неудачник. Я даже в Иерусалим прощаться с родственниками съездил нескладно. Племянница радостно заорала в трубку: "Мамы нет, она в микве!" И я постеснялся заходить. Похоже, что война не начнется. Это все Танька. - Бывало с тобой, Танька, - говорю я ей, - что ты любишь Отечество, но какою-то странною любовью; в душе царствует тайный холод, и нет веры людям. Она иссякла. Бывало с тобой, что человек, которому ты верил, как писателю, как человеку, пишет тебе, этот человек, что для журнала "Грани" ты не вышел рылом. Бывало ли с тобой, Танька, что ты чувствуешь, что любишь одного товарища, женщину, чувствуешь, что любишь, чувствуешь, что любишь, как можешь, а эта женщина, хоть и потащилась с тобой на Средний Восток... - На Ближний! - Не перебивай, а то я могу потерять мысль. И вот ты чувствуешь, что она, этот товарищ, уже не предана тебе, как раньше, и хоть формально она с тобой, а не формально она, я это чувствую, думает о благополучной жизни с другим товарищем, от которого она в свое время понесла. И принесла. И вот то, что она принесла, этот подарок любви, своим беспрерывным криком напоминает мне о моей душевной ране сердца. - Держи подарок любви, - сказала Танька, - у нее замерзли ноги.
Каждый рассказ я пытаюсь написать о любви. Но когда начинаешь уже в неконкретном возрасте, твои ум и воображение успевают основательно подсохнуть. И нужные слова, которыми ты хотел бы воспользоваться, не оказываются на своем месте. И на поверхности мозга обычно флоатирует куцый набор медицинских сведений, а части тела, которые я мог бы описать более или менее ярко, оказываются подкожно-жировой клетчаткой или желчным пузырем, печенью, спавшейся веной - краски, которыми очень трудно описывать людей, особенно женщин. Любимых. А мне очень хотелось написать настоящий цветной рассказ, чтобы не было многозначительного медицинского налета, чтобы пышную арабскую лепешку не сравнивать с липомой и краски были бы не бриллиантовой зеленью, не тинктурой Люголя, не раствором Кастеллани, а были если не настоящие живые цвета неизощренного раннего средневековья (с легкой блеклостью или стертостью, которой непонятно как добиться, того средневековья, в котором в Европе было еще немного людей и страшно много неба), но хотя бы было ярко-слащаво, брюллово и полно жизни. Я даже не мог дикий виноград сравнить с черным янтарем - это совершенно Танькина идея. Я в жизни не видел черного янтаря. Я видел янтарь с мухой. Даже торговал таким янтарем где-то на эмигрантских базарах. Ну как можно в каждый рассказ вставлять эту муху?
