Николай Гарин-Михайловский - Том 2. Студенты. Инженеры
Он весь охватился своей новой мечтой жить на Петербургской стороне, где так тихо, уютно, где все так напоминает родину, где он будет читать классиков, будет работать над своим образованием… Он приедет домой, к матери, блестящим, образованным…
Глаза его загорелись от новой, пришедшей ему вдруг мысли.
— Васька, я бросаю курить.
— Да ты хоть не сразу все это, а то навалишь на себя разных обуз и сам же себя сделаешь несостоятельным…
— Ничего… — ответил Карташев, — даю честное, благородное слово, что бросаю курить…
— Ну… — огорченно махнул рукой Корнев.
— Васька, смотри…
Карташев открыл форточку, вынул кожаный портсигар, показал Корневу и весело швырнул его за окно.
— Послушай… Ну это уж глупо… Отдал бы кому-нибудь…
— Черт с ним… Теперь шабаш…
Карташев сидел немного смущенный, но довольный.
— Рыло, — спутал ему волосы Корнев. — Ну, теперь закури…
— Нет…
На другой день Карташев прямо от Корнева отправился на Петербургскую сторону искать квартиру, все в том же возбужденном, удовлетворенном настроении.
Ему хотелось курить, и Корнев подзадоривал:
— Покури…
Но Карташев с видом мученика твердо повторял:
— Нет, нет.
— Ну, молодец… — говорил ласково Корнев.
XVI
На Кронверкском проспекте, против Александровского парка, на воротах чистенького деревянного домика с мезонином Карташев увидел билетик о сдающейся комнате и, войдя во двор, позвонил у подъезда.
Ему отворила молодая горничная с большими черными глазами, которые смотрели с любопытством и интересом.
— Здесь отдается комната?
— Здесь, пожалуйте…
Карташев вошел в прихожую и, пока раздевался, слушал звонкие трели разливающихся канареек. Было тихо и уютно.
Там дальше кто-то играл на рояле, и по дому отчетливо неслись нежные звуки «Santa Lucia».
На Карташева пахнуло деревней, когда, бывало, под вечер, Корнев и его сестры где-нибудь у пруда пели среди догорающей зари и аромата вечера:
Лодка моя легка,
Весла большие…
Sa-a-nta Lu-ci-a.
«Вот хорошо, — подумал Карташев, — и музыка, и какая прекрасная».
Его ввели в нарядную, потертую, но опрятную гостиную, где стояла очень пожилая, как будто усталая, худая дама, с наколкой, в нарядном темном платье, точно в ожидании гостей.
Карташев неловко поклонился под внимательным взглядом дамы.
— У вас комната сдается.
— Позвольте узнать, с кем имею честь говорить?
Карташев отрекомендовался.
Карташев сел и выдержал целый экзамен.
Может быть, он влюблен? В таком случае она не может допустить никаких дамских посещений. Может быть, он курит? Тогда, к сожалению, она тоже не может, потому что свежий воздух дороже всего. Может быть, он пьет, кутит, играет в карты; может быть, у него товарищи слишком шумные?
Ответы оказались удовлетворительными.
— Ну, в таком случае вам и комнату можно показать… Пожалуйте…
Комната, куда вошел Карташев, была очень оригинальна. В ней стояли старинные бархатные кресла, старомодный с громадными ручками диван, как будто открывавший свои объятия, зеркало с высокими стеклянными подсвечниками в бронзовой ажурной оправе, массивный письменный стол со множеством ящиков. Только кровать да два-три стула говорили о чем-то более современном и своей скромностью составляли резкий контраст с остальной обстановкой.
Карташев с удовольствием прошелся по комнате, заглянул в окно, а хозяйка стояла у дверей и, казалось, с высоты своих каких-то мыслей пренебрежительно смотрела и на эту комнату, и на юного Карташева, который чему-то радовался, волновался, чего-то точно искал и ждал там, где она уж ничего не искала и не ждала. Ее слегка меланхоличный, слегка пренебрежительный вид как бы говорил: «Не такие, как ты, искали… в свое время и тебя все та же пыль времени покроет…»
Она вздохнула.
— Мне очень нравится комната… Можно узнать ее цену? — спросил Карташев.
— Десять рублей.
— Я согласен… Вот деньги…
Он подал десять рублей.
Карташев отдал деньги и вышел с хозяйкой из комнаты.
— Верочка! — крикнула хозяйка.
И когда явилась уже знакомая горничная с хорошеньким лицом и большими бархатными, какими-то пустыми глазами, дама сказала:
— Проводи господина… Он теперь наш… комнату нанял, — пояснила она.
Верочка подарила Карташева выразительным взглядом, но хозяйка, заметив этот взгляд, опять задумалась.
— Еще два слова. Верочка, выйди… — И, когда та, вильнув хвостом своих юбок, вышла, она сказала Карташеву: — Верочка, в сущности, моя воспитанница и очень порядочная девушка. За нее сватался лавочник здесь… может быть, я и соглашусь… Я ставлю условием, чтобы никаких ухаживаний у меня не было в доме.
Карташеву показалось, что слишком много условий уже поставлено ему, и он уже не с такой охотой, а значительно суше, но согласился и на это.
— Ну, тогда пожалуйте, с богом.
Верочка проводила его.
— До скорого свиданья!.. — ласково сказала она.
— До свиданья, — ответил Карташев. — Я часа через два приеду.
Карташев ехал и был очень доволен: так патриархально и так не похоже на все окружающее. Оригинальная хозяйка… оригинальная Верочка и комната оригинальная, старинная… а в кабинете хозяйки, через который он проходил, громадный камин, вроде тех, которые попадаются на гравюрах вальтер-скоттовских романов… Да, будет уютно и хорошо.
Дома на столе Карташева застала повестка на семьдесят рублей. Эти двадцать рублей прибавки были как нельзя более кстати. Шацкий спал еще. Карташев отправил повестку к дворнику с просьбой сейчас же засвидетельствовать и начал поспешно укладываться.
Когда принесли повестку, он съездил получить деньги и, возвратившись, приказал выносить вещи.
Шацкий, неумытый, скучный, ходил по комнате.
— Позволь с тобой рассчитаться.
— Мой друг, к чему же торопиться.
— Я получил деньги и уезжаю.
Карташев отсчитал ему сорок рублей.
— Прощай, Тёма, — сказал грустно Шацкий, — можно навещать тебя?
— Пожалуйста, очень рад буду…
— А то оставайся… в оперетку…
Карташев только рукой махнул. Шацкий шутил, но в голосе его звучало сожаление. Жаль вдруг и Карташеву стало и Шацкого, и всю прожитую с ним жизнь, и на мгновение потемнела яркая тишина Петербургской стороны. В памяти встала вся налаженная жизнь их вдвоем, театр Берга, итальянка. Карташеву хотелось и возвратить все это назад, и какая-то сила уже толкала его вперед. Он шагал в раздумье по лестнице, искал в голове какого-нибудь утешения и вдруг вспомнил:
— Сейчас же абонируюсь и возьму «Консуэло».
XVII
Карташев, перебравшись и пообедав у хозяйки, осведомился о библиотеке и, несмотря на метель, отправился пешком, абонировался и, взяв «Консуэло», возвратился домой. От непривычной ходьбы и всей окружавшей его обстановки он ощущал в себе тоже что-то деловое и, раздеваясь, озабоченно и деловито попросил Верочку подать ему самовар.
Войдя в комнату, он зажег лампу и, присев в бархатное кресло у стола, с удовольствием и в то же время с грустной покорностью судьбе открыл книгу.
Там, за окном, все стонала буря, а там, за бурей, где-то ярко горели керосиновые лампочки деревянного театра, где пела итальянка.
Прости-прощай, веселая жизнь. Теперь кто-то играл за перегородкой… теперь Верочка смотрела своими бархатными глазами; теперь он далеко от соблазнов в своей уютной комнате, и уже выступают перед ним из книги чужие места красивого яркого юга, какой-то загорелый с голыми ногами юноша, хижина девушки, смуглой красавицы юга, с красным платочком на голове. Еще глуше завывала буря, и точно дальше уносила она и итальянку и Шацкого.
Напившись чаю, Карташев продолжал чтение. Вдруг он вспомнил, что надо написать письмо к матери и, оставив книгу, с удовольствием сел за письмо.
За большим письменным столом так удобно было сидеть и так хотелось писать. Теперь он знал, что письмо выйдет и большое и задушевное, вышло и веселое. Его подмывало еще писать, описать свои похождения с Шацким, но он не знал, как отнесется к этому мать… писать же хотелось, и Карташев, взяв на всякий случай новый лист, начал писать, не зная сам, пошлет или нет это новое письмо матери.
«Какие глупости я нишу, однако, — мелькало в его голове, — а главное, все выдумываю».
Карташев продолжал писать, думая: «Все равно, я потом порву».
Он писал о себе и о Шацком. Но как-то выходило, что это был не он и не Шацкий, и это было так смешно, что Карташев иногда фыркал, стараясь удержаться, чтоб не услышали его за дверью, чтоб не увидала его смеющимся, войдя вдруг, Верочка и не приняла за помешавшегося.
