Юрий Буйда - Город Палачей
Он бродил по окрестностям под присмотром дюжей бабы по кличке Полторы Жопы, которая в случае чего должна была бережно принести хозяина домой. Иногда же он умудрялся сбегать от надзирательницы, и по утрам его обнаруживали то на берегу реки, то в постели одной из обитательниц Африки, а то и в стволе Северной пушки.
Вскоре за Нелединскими-Охота в городок прибыл доктор Жерех. Он пытался лечить Евгения Николаевича, но все его усилия оказались бесплодны. Да и других хлопот у врача хватало. После Москвы и Петербурга он наконец-то дорвался до настоящей медицинской практики. Ведь в столицах женщина рассказывала врачу о своих недугах, пользуясь при этом указкой и восковым манекеном. В Африке же пациентки раздевались безо всякой ложной стыдливости, а если надо было раздвинуть ноги, делали это так, что доктор мог, помимо прочего, диагностировать начинающуюся ангину или запущенный кариес. А главное - он увлекся очисткой воды. Известковые породы, выходившие к Ердани, подвергались каолинизации, то есть превращались под воздействием воды в белую глину, из которой можно было выпекать прекрасный фарфор. Мужчины от такой воды все как один страдали болезнями почек и множеством других болезней, одна из которых и за болезнь не считалась. От избытка кальция их член превращался чуть ли не в кость, что не могло не нравиться многим женщинам, но зачастую в пылу страсти член этот либо ломался пополам, либо и вовсе рассыпался в крошку. Доктор Жерех убедил администрацию, и в Вифлееме спустя несколько лет была создана довольно неплохая система очистки воды. Тем не менее, с тех пор в лексиконе местных жителей навсегда сохранилось выражение "вот тебе и жерех", если человеку становилось плохо или ему угрожала смерть. А ведь жерех - совершенно безобидная карповая рыба, а не какая-нибудь страшная щука. Слово "жерех" пугало одним своим звучанием...
Наконец из Москвы пришла телеграмма, которой Андрей Евгеньевич (Феликсович) Нелединский-Охота-Бох извещал о скором своем прибытии в Ерданск.
Но если в Жунглях к этому известию отнеслись никак, то на Лотовом холме Анна Станиславовна заставила всех приводить в порядок дворы и крыши, стены строений и бастионов, драить пушки, чинить пристань, украшать Африку внутри и снаружи. Она так захлопоталась, что, когда наблюдатель на Голубиной башне ударил в колокол, извещая о появлении головного судна с Андреем Евгеньевичем-Феликсовичем на борту, даже не хватилась князя Нелединского-Охоты. Едва украшенная пестрыми флажками флотилия миновала высокий шест с крестом, установленный на берегу в полуверсте от Города Палачей, как по команде Анны Станиславовны бабахнули мортиры, а тотчас за ними с оглушительным и протяжным грохотом выстрелило орудие с северного бастиона.
Вся артиллерия стреляла холостыми, но лишь позднее обнаружилось, что северное орудие выпалило спящим князем Нелединским-Охотой (разможженную голову его и другие фрагменты тела впоследствии нашли разбросанными по берегам и в тихих заводях Ердани).
Пароход, за которым тянулись три баржи-гашпиля, наконец причалил, и на берег в паланкинах четыре зверовидных чернокожих силача снесли Андрея Нелединского-Боха. Он лениво возлежал в феске с кисточкой на шитых серебром подушках, курил кальян и с тоской наблюдал за матерью, которая во главе пестрой свиты встречала его на берегу. "Прекрасно, как встреча зонтика со швейной машинкой на хирургическом столе, - процитировал мысленно по памяти Лотреамона молодой князь. - Впрочем, все города - один город".
Багаж его состоял главным образом из разнообразных коллекций тропических жуков, пистолетов, жилетов, африканских амулетов и т.п. Но гордостью его была коллекция шляп: было их триста шестьдесят шесть штук, всех цветов и фасонов, - по одной на каждый день и одна - черного бархата с ослепительно-белой муаровой лентой на тулье - на високосный день. Только под эту коллекцию пришлось освобождать целый зал в Африке. А кроме того, он привез с собой три десятка тростей, три из них были сделаны из полупрозрачного желтоватого фарфора, и внутри фарфоровой тросточки можно было разглядеть тень ядовитейшей змейки, жившей в секретном бальзаме вот уже более ста лет.
Праздничное оживление, вызванное приездом молодого хозяина, вскоре, однако, сменилось столетней скукой такой крепости, что из нее можно было выковывать ножи или строить железные дороги. Князь Андрей разъезжал верхом по окрестностям в окружении вооруженных негров, поздно ужинал, после чего с кальяном устраивался у низенького письменного стола, на котором была раскрыта линованная тетрадь с тисненой надписью на кожаной обложке "Cahier intime" и изящно выписанным сонетом Арвера: "Ma vie a son secret, mon вme a son mystиre"1 в качестве эпиграфа, но дальше дело не шло, хоть тресни: никаких тайн Андрей Евгеньевич не обнаруживал ни в своей душе, ни в окружающей жизни. Разумеется, он посетил заведение в Африке, но стоило ли ехать из Парижа, чтобы встретить в этой глуши прелестницу в парижских панталонах? Он уже начал подумывать об экспедиции в Индию или о строительстве воздушного шара, как случилась встреча, решившая его судьбу.
В гости к княгине приехала дальняя родственница - неглупая и хорошенькая девушка Дашенька. Она поселилась отдельно, в гостевом флигельке, пристроенном к Африке. Девушку познакомили с тетушкиным сыном, который показался ей скорее странным, чем интересным (как, впрочем, и она ему). Да и девушки, которых тетушка прислала поухаживать за племянницей, тоже были странны. Ну да кого не встретишь в такой глухомани... Пока девушки мыли гостью в тазу, кто-то послал за чаем. Когда же юное создание разлепило глаза после мыла, перед нею стояли четыре мужичка с самоваром и подносом, заваленным сладостями. Карлики. Она даже не поняла, следует ли их бояться. Да и девушки ударились в смех: "Да это ведь карлы, уроды! Ну, а собачка б забежала - тоже испугалась бы?". Дашенька все равно была смущена, но сравнение с комнатной собачкой ее слегка успокоило. Да и карлики молодец к молодцу, в свежих рубашечках, коротких, до колен, панталончиках, в башмачках с бантиками - были забавны. Шаркали ножкой. Помогли гостье выйти из ванны на циновку, набросили халат, проводили в другую комнату, поставили самовар, чашки и прочее. Поднесли - как полагается - на круглом подносе рюмку божественного напитка, снимающего усталость и смягчающего воспоминания. Напиток и впрямь был хорош. Очень. И карлики вежливы, симпатичны и умны. Они развлекали ее рассказами о местной жизни. О своей жизни. Девушка впервые видела карликов живьем. Это ж не литература, не повесть о любимом карле Екатерины Первой, которому за услуги был пожалован аж баронский титут. Барон Лука Четихин! Барон и барон, и когда это было. А тут - живые. Вот их руки, ну и лапищи, и в то же время не лишены своеобразного изящества. Уши. Можно потрогать. Зубы как зубы. Она сама взяла вторую рюмку с подноса и с наслаждением ее выпила до дна. Она и не заметила, как занялась сравнением строения тел нормальных людей и тел карликов. Сравнения затянулись до утра. При этом она умоляла их не покидать ее, и уж они ее не покинули. Все четверо, по очереди, и она просила: и еще, и еще... Это же были мужчины в цвете лет. А она и не думала, что это так приятно.
Поутру княгиня-хозяйка про все узнала. Поахали, поохали, карликов хотели вообще закатать, но закатать, однако, их было трудновато: они были богаты и, кстати, числились не последними среди акционеров княгини Нелединской-Охоты. Дашенька слегла вмертвую, никого не хотела видеть. В положенный срок родила. Когда ребенка разглядели, зачесали в затылках: девочка могла испражняться, только взобравшись на жердочку. И вообще предпочитала жить в клетке. Вместо лопаток у нее были какие-то длинные остроугольные отростки - не крылья, карикатура, но птичьего в ней было достаточно. И красива была - божественно. Чудовищно красива. Сидела в клетке и пела. Ночью пела - весь город не спал. Ее, разумеется, держали взаперти, и только карликам раз в месяц дозволялось взглянуть на дите, когда девочка спала. Они приезжали вчетвером в огромной карете с восьмигранными фонарями на углах, при входе снимали башмаки. Всякий раз привозили дорогие подарки - скорее для матери, чем для девочки.
И вот когда болтающийся бездельник Андрей Бох как-то ночью увидел поющую чудо-девушку в клетке, он наутро пришел просить руки ее матери. После некоторых колебаний княгиня благословила их союз, хотя, говорят, карлики и были против. Но кто ж их спрашивать стал бы, мерзавцев? Во всяком случае, официально. Зато неофициально княгиня-матушка заставила лилипутов раскошелиться, да еще как. Сватовство, венчание - все как положено. Семейная жизнь. Вскоре родился мальчик, получивший имя Иван, - будущий Великий Бох. Жил в Африке, у бабушки, потому что батюшка его все время проводил с девушкой-птицей. И хуже всего то, что птичка эта безумно влюбилась в Боха. Она пела для него, она скучала по нему, она даже стихи сочиняла для него... Юность... Кровь-любовь и тому подобное. Он же демонстрировал ей свои шляпы, своих змей в тросточках, свои пистолеты, картины... В отличие ото всех других людей Бох относился к ней как к нормальной женщине. Когда старуха княгиня попыталась попенять ему, он удивился: "Что ж такого в наших отношениях? Она моя падчерица, и не более". Старуха растерялась: ну как же, крылатая девица, какает на жердочке... "Ну и что? Матушка, даже священник вам скажет, что чудо есть событие сверхъестественное, но не противоестественное". И относил клетку с девушкой в свою галерею, рассказывал о картинах. Или фигурял перед нею в своих шикарных шляпах. Завел для нее патефон. Одевал ее и всячески лелеял. Научил стрелять.
