Лазарь Карелин - Змеелов
- Со смертью разве потянешь?
- Можно, если очень нужно. Поехали, вы не бойтесь.
Павел поднялся, злой, что его понуждают, что опять куда-то тащат.
- Вас, что ли, мне бояться?
- Не меня, тетради.
- Тетрадь можно и захлопнуть. Вы где живете?
- Рядом с Садом имени Баумана. Улица Маркса.
- А я раньше жил на улице Чкалова. Тоже рядом с Садом Баумана.
- Видите, какое совпадение. Соглашайтесь.
- Хорошо, поехали. Но сначала надо заскочить на Рижский вокзал, в камеру хранения.
- Хорошо, заскочим на Рижский. Только на метро, ладно?
Они вошли в метро. Вступая на эскалатор, Павел взял Лену под руку. Так они и спустились, стоя рядом. Со стороны взглянуть, ехала куда-то парочка, но не совсем пара друг для друга. Мужчина был красив, отлично одет, загар его был загадочен, а женщина рядом с ним, хоть и была она молода, выглядела серенькой в своем белом, немодном платье, которое, наверное, сама и сшила.
В камеру хранения Павел пошел один. Лена осталась ждать его у входа. Она всю дорогу старалась не досаждать ему, не напоминать о себе, помалкивала. А он думал о своем, и хмурыми, злыми были его мысли, он там еще был, на этих поминках, где его высмеяли, вымарали.
Он вышел к Лене, помахивая чемоданчиком, стройный, поджарый, решительный, красиво-хмуроватый. Это со стороны если взглянуть, а на самом деле он был растерян, подавлен, чемоданчик в руке пугал его, чужим казался.
Лена жила в высоком панельном доме, еще новом и со всякими новыми затеями. Сперва надо было нажать на три кнопки, сообщив некоему устройству в ящике на двери тайный код, и тогда лишь дверь отворилась.
- Наш код - двести пятьдесят семь, - сказала Лена. - Запомнили?
- Двести пятьдесят семь, - машинально повторил Павел. - А зачем это мне?
На этаже, прежде чем очутиться у двери своей квартиры, Лена должна была отомкнуть дверь, которая впускала в коридор, общий для трех квартир.
- Соседи настояли, - сказала Лена. - У меня красть нечего.
- А невинность? - скверно пошутил Павел. Обозленный, обиженный человек всегда норовит кого-нибудь тоже обидеть, и почему-то чаще всего того, кто добр к нему.
Лена промолчала, только взглянула на него прямо, будто удивилась, а потом занялась замком.
- Вот мы и дома, входите, Павел Сергеевич.
Из крохотной передней вся сразу открылась квартира, вернее, квартирка. Шаг туда, шаг сюда - и Павел все сразу разглядел тут, весь мир этой женщины, мир ее дома, простой, без утаек. В передней висел вырезанный из "Огонька" и наклеенный на картон портрет Есенина. В комнате, на книжной полке, стояла в бедном окладе икона - женщина, склонившаяся над младенцем. Шкаф из недорогих, телевизор из самых недорогих, тахта с белоснежными подушками горкой, как убирают постель в деревне. Половички домотканые тянулись в комнату и в кухню. Павел шагнул в кухню, очень прибранную, где стоял холодильник, и тоже из самых дешевых. Кухня была крохотной, даже одному тут было тесновато, но у этой кухни во всю стену было окно, а за ним, в сумеречном небе, строго и близко стояли золоченые купола церкви на Старой Басманной.
Шагая, оглядываясь, Павел почувствовал, как разжимается в нем злая пружина. Эта церковь была видна и из окна его дома, он помнил эти купола с самого детства. Тогда они были темными, церковь была заброшена.
- Смотри-ка, позолотили купола! - обрадовался Павел.
- К Олимпиаде, - сказала Лена. - Большая вышла польза для Москвы от Олимпиады. Вы тут мальчишкой, наверное, бегали?
- В Бауманском саду есть старинный грот. Сохранился?
- Кажется. Я там всего раз один и побывала. Я ведь тут недавно. Эта квартира мне чудом досталась. Дежурила по ночам у одного больного, поправился он, кинулся мне помогать. Есть хорошие люди. Ну просто кинулся помогать. Утвердился в мысли, что я его спасла. Не я, доброта его живая спасла. Есть хорошие люди. А сейчас чайку попьем, и я побегу. До самого завтрашнего утра будете тут хозяйничать.
- Снова к какому-нибудь умирающему?
- Да, тяжелая больная. Мать одного знаменитого режиссера. Не хочет в больницу, никак ее не уговорят.
- Это ваша специальность, Лена, дежурить возле умирающих?
- Моя специальность отнимать их у смерти. Редко, но удается. Вместе с врачами, конечно.
- Те, что ходили к Петру Григорьевичу, показались мне шарлатанами. Ведь все же было ясно.
- Вы не правы. Надо всегда верить в чудо. Но если даже все ясно, то все равно надо помогать человеку жить, не торопить его. Вы какой чай любите? Крепкий? Гок-чай, он ведь крепкий?
- Как заварить. Но вообще-то крепкий.
- Обязательно раздобуду себе такого чая. Для дежурства, чтобы не хотелось спать.
- Трудная у вас работа, Лена.
- Да, она трудная. Но я легкой не ищу. От легкой работы тяжелые сны снятся.
Они подсели к маленькому столику, на который Лена поставила чашки с чаем.
- А как вышло, что вы стали работать медицинской сестрой? Призвание? И вот такой сестрой?
- Пять лет я выхаживала мать. У нее были парализованы ноги. Вот конфеты берите. Опять совпадение, конфеты называются "Кара-Кум". Потом муж у меня очень болел. Не отбила я его. У него был врожденный порок сердца.
- Так вы были замужем?
- Да.
- Тогда зачем?..
- Это я сама придумала. Так мне легче. После смерти мужа мне никто не нужен, а когда дежуришь по ночам в чужих домах, то так легче. Вот видите, Павел, как я вам доверилась. Петр Григорьевич тоже вам доверился. Не всякий может стать змееловом, я так думаю. Неужели они вас скрутят, неужели скрутят? - Она поднялась. - Ну, я побежала. Захотите есть, загляните в холодильник. Что-нибудь да найдется. Водка тоже там есть. Вдруг потянет. И, прошу вас, курите, не стесняйтесь. Да, сейчас я вам белье постельное достану. - Она вбежала в свою комнату. - Вот, на стул кладу. Только одна к вам просьба, Павел. - Лена стояла уже в дверях. - Если будет звонить телефон, не снимайте трубку. У меня ведь нет ни отца, ни брата. Условились?
- Хорошо. Спасибо вам, Лена.
- Побежала! - Дверь за ней затворилась, пробежали шаги по коридору, потом проскрипел лифт. И все стихло.
Не вставая, Павел дотянулся до чемоданчика, поставил его на табурет рядом с собой. Достал ключ, отомкнул замки, откинул крышку. Сперва он вынул из чемоданчика электрическую бритву, положил ее на стол. Потом вынул тысячерублевую пачку десяток, сунул ее в карман. Подумал, помедлил и вынул тетрадь. В клеенчатом переплете, распухшую от записей. На переплете сохранились следы от клейкой ленты. Видно было, что тетрадь много раз обматывали этой лентой, чтобы как бы замкнуть и от других, но и от себя. Потом ленту снимали, потом опять запечатывали ею тетрадь. Переплет у корешка был в белесых подтеках. Наверное, Петр Григорьевич много раз перепрятывал свою тетрадь, попадала она и в сырые тайники. То были очень тайные тайники, ведомые только одному человеку. Даже жена Котова не знала о существовании этой тетради. "Никому..."
- Что ж, приступим! - вслух сказал Павел, подбадривая себя, и открыл тетрадь.
17
Сперва он подумал, что это дневник. Не очень-то был похож Петр Григорьевич на человека, ведущего дневник, но он вот на мотоцикле гонял, странное занятие для его профессии. Котов вообще не вмещался в рамочки, возможно, что и вел дневник. Но если дневник, то какой-то загадочный. Страницы были испещрены цифрами, датами. Деловой дневник? Не про то, кого встретил, с кем время провел, где отдыхал, как болел, как поправился, что с женой, что с сыном. Дневник про то, как работал? Но тогда это очень недавняя затея, даты на первых страницах отбегали всего лишь года на три назад от нынешних дней, ко времени, когда, наверное, Петр Григорьевич начал задумываться не столько о своей работе, сколько о своем здоровье. Тетрадь, где подводились итоги? Чему - итоги? И почему в эти сроки?
Надо было вчитаться, войти в эти записи, вникнуть в них, не торопиться с догадками, с наскока что-либо понять было невозможно, требовалась расшифровка. Могло показаться, автор этих записей боялся самого себя. Он заносил их мелким почерком, часто обрывая слово, делая его непонятным. Много было заглавных букв, всего лишь буква и точка. Это могли быть фамилии, но могли быть и какие-нибудь обозначения. Ни одной фамилии на первых страницах Павел не встретил - только заглавные буквы. Но цифры были выведены четко, даты были выведены четко. Цифры пребывали не в одиночестве, они обозначали количество товара - в тоннах, в центнерах, реже в килограммах. Обозначалось число ящиков, когда речь шла о вине. Назывался товар, назывались сорта вин. На первых же страницах появились маленькие чертежики-схемы, скорее всего обозначавшие движение товара, стрелки указывали это движение. Но откуда, к кому, куда дальше, кто выдал и кто получил, про это говорилось буквами, лишь буквами. И так - страница за страницей.
Павел закурил, прошелся, вернее, шаг всего сделал по кухне, вошел, чтобы хоть чуть пошагать, подумать, в комнату. Комната была совсем небольшой, но там было мало мебели, даже отсутствовал стол, и можно было ходить от двери к окну, от окна к двери. Потемневшие в вечернем небе купола оживали от бликов очень где-то далеко вспыхивающих фар. От других машин, других фар ходили блики по стенам. Угадай попробуй, какая это машина, где пронеслась, от которой лег свет на купол, на стену. Угадай попробуй, что в этой тетради, лежащей на кухонном столике, зачем она, эта тетрадь. Пришла догадка: название товара надо увязать со схемой. У всякого товара есть свое место отправления, есть свой путь. Рыба не идет из Молдавии, вино не идет из Клайпеды.
