Николай Лейкин - В родном углу
Раиса подошла къ нему, взяла его подъ руку, помогла приподняться изъ-за стола и повела въ сосѣднюю комнату. Старикъ еле переступалъ. Вернувшись оттуда, она съ легкой улыбкой сказала Сухумову:
— Не въ здравомъ умѣ вѣдь у насъ дѣдушка-то. Давно вѣдь ужъ такъ… Иногда, вѣрите-ли, какъ дитя…
— Да это видно, — кивнулъ Сухумовъ.
— А только и блажитъ-же иногда! Мученье. На весь домъ тоску наводитъ, — прибавила она и опять сѣла.
— Я, кажется, совсѣмъ помѣшалъ вамъ, — началъ Сухумовъ. — Вы дѣтей учили…
— Да… Но это что! Можно и въ другой разъ… Можно и послѣ обѣда… У меня и у нихъ времени всегда много… — говорила она. — Да къ тому-же я и учу и что-нибудь другое дѣлаю… Вотъ сейчасъ… Они читали, я слушала и салфетку вязала.
И Раиса кивнула на лежавшее на столѣ вязанье.
— Скажите, но отчего-же они въ училищѣ учиться не хотятъ? Вѣдь у васъ есть здѣсь училище, — проговорилъ Сухумовъ.
— А я-то на что? Вѣдь и я могу… такъ зачѣмъ-же имъ ходить и студиться на морозѣ? — спокойно отвѣчала Раиса. — Кромѣ того, и мнѣ это практика… Вѣдь я кончила на церковно-приходскую учительницу. У меня свидѣтельство… Я мѣсто ищу… Когда-нибудь и придется учить въ школѣ.
Вошла попадья Настасья Сергѣевна и сейчасъ-же въ прихожей раздались шаги отца Рафаила, вернувшагося съ урока. Его привѣтствовалъ радостный лай пса Гусара.
XXIV
Сухумовъ передалъ отцу Рафаилу вино, посидѣлъ еще съ четверть часа, выкурилъ папиросу и сталъ отправляться домой. Семья священника радушно удерживала его остаться обѣдать, попадья сообщала ему, что у нихъ и сегодня пирогъ, но онъ не остался даже и чаю выпить, хотя Раиса и внесла уже на подносѣ два стакана чаю.
— Во-первыхъ, чай мнѣ запрещенъ, а во-вторыхъ, боюсь я простудиться на морозѣ сейчасъ послѣ чаю, — оправдывался Сухумовъ.
Вся семья священника вышла провожать его въ прихожую.
— Чай запрещенъ! — дивился отецъ Рафаилъ. — Вотъ ужъ это удивительно! Что можетъ быть безвреднѣе чаю! Мудрятъ доктора, прямо мудрятъ. Докторъ Кладбищенскій мой пріятель, а ужъ и у него умъ за разумъ зашелъ.
— На нервы дѣйствуетъ, — говорилъ Сухумовъ, надѣвая калоши.
— А вы отъ нервовъ попейте черничнаго листа. Прелесть. Какъ рукой сниметъ. Я, кажется, говорилъ вамъ о черничномъ листѣ. Попробуйте. Вѣдь у насъ есть много-народныхъ средствъ, которыя доктора не любятъ употреблять. Хуже не сдѣлается, а авось и облегченіе получите.
Надѣвъ на себя шубу, Сухумовъ сталъ звать отца Рафаила къ себѣ въ гости.
— Соберитесь какъ-нибудь вечеркомъ всей семьей. Вы, супруга ваша, племянница.
— Ей? — удивился отецъ Рафаилъ, кивнувъ на жену. — Да развѣ ей можно куда-нибудь отлучиться на цѣлый вечеръ! Да у насъ крыша съ дома слетитъ, вотъ какой кавардакъ надѣлаютъ. Да и тестъ старикъ. Онъ хуже ребенка!
— Кажется, ужъ вы очень преувеличиваете. Но если это такъ, то хоть съ племянницей пожалуйте. Она просила прислать ей что-нибудь почитать. Библіотека у бабушки очень старая, книги все старинныя и я, право, затрудняюсь выборомъ, такъ вотъ кстати она что-нибудь и выберетъ.
— Ахъ, Боже мой! Но если ничего нѣтъ для чтенія, такъ будемъ читать что-нибудь и старое, — сказала Раиса.
— Ну, вотъ и прошу васъ придти выбрать. А мнѣ своимъ посѣщеніемъ вы доставите большое удовольствіе.
Сухумовъ сдѣлалъ общій поклонъ и, нахлобучивъ шапку, вышелъ въ сѣни.
— Гостинца-то не забудьте прислать, что обѣщали, — послышался ему вслѣдъ голосъ младшаго сынишки священника.
— Пришлю, пришлю, мой милый, — откликнулся Сухумовъ, не оборачиваясь и тутъ-же услыхалъ визгъ ребенка, очевидно получившаго подзатыльникъ отъ кого-нибудь изъ родителей.
«Дѣвушка не мудрая, но миленькая, очень миленькая, — разсуждалъ Сухумовъ, возвратившись къ себѣ домой. — Имѣетъ свидѣтельство на сельскую учительницу, читать любитъ. Но ей — я воображаю, какъ скучно здѣсь, хотя она и привыкла къ деревнѣ! Вѣдь молодостью дышетъ, жизнью.»
Вторая поѣздка къ священнику произвела на него пріятное впечатлѣніе. Онъ какъ-то сталъ еще бодрѣе, ѣлъ недурно за обѣдомъ, шутя съ камердинеромъ и разсказывая ему, что «вотъ онъ возьметъ да и женится здѣсь».
Улыбнулся и Поліевктъ, никогда неулыбающійся.
— Было-бы на комъ, ваше высокородіе! Здѣсь уголъ медвѣжій, — сказалъ онъ.
— Знакомиться буду. Отыскивать знакомства. Управляющій говоритъ, что здѣсь ближе пятнадцати верстъ теперь и благородныхъ помѣщиковъ нѣтъ, да и то старухи. А все вокругъ сѣрыми купцами скуплено.
— А купцы развѣ не люди?
— Благородному-то помѣщику отъ такого отродья невѣсты не подходятъ.
— Какой вздоръ! Я въ бѣлую и черную кости не вѣрю. Да и вообще… Ну, не на купеческой дочкѣ, такъ на какой-нибудь земской акушеркѣ женюсь, на учительницѣ.
— Тоже подъ фасонъ не подойдетъ. Какая- же это супруга для барина! Нѣтъ…
Поліевктъ покрутилъ головой.
— А я читалъ записки бабушки, такъ она въ одномъ мѣстѣ говоритъ, что мой прадѣдъ былъ женатъ на крѣпостной дѣвушкѣ, - сказалъ Сухумовъ.
— Позвольте… А развѣ это хорошо? Совсѣмъ ужъ нехорошо. Это все равно, если-бы я былъ женатъ на княгинѣ.
— Ну, однимъ словомъ, знакомиться буду. Буду знакомиться со всѣми… А послѣ знакомства выберу лучшую, какую-нибудь этакую пупочку, да и того… Вотъ ты тогда и смотри на меня, какъ на неизлѣчимаго больного! — закончилъ Сухумовъ.
Послѣ обѣда онъ прикурнуль на кушеткѣ и подремалъ съ часъ.
«Надо знакомиться, непремѣнно надо знакомиться съ здѣшней сельской аристократіей, — думалъ онъ, расхаживая по спальнѣ. — Завтра поѣду школу осматривать, познакомлюсь съ учителемъ. Какой ни есть. но все-таки учитель… деревенская интеллигенція. Послѣзавтра къ доктору… А тамъ кто еще есть? Становой, лѣсничій, акцизный… Ну, станового по боку… Не люблю нихъ… А до лѣсничаго доберусь… Надо посмотрѣть, какой такой лѣсничій есть. Буду знакомиться, буду знакомиться…»
И Сухумовъ, маршируя по спальнѣ, сталъ даже напѣвать послѣднюю фразу.
Ночь была проведена безъ кошмаровъ. Это уже была вторая спокойная ночь. Сухумова это несказанно радовало.
— Поліевктъ Игнатьичъ… А вѣдь портреты-то дѣдушекъ мнѣ сегодня опять не снились, — весело сказалъ онъ своему камердинеру, подававшему ему утромъ парное молоко.
По имени и по отчеству онъ его звалъ очень рѣдко, когда бывалъ въ исключительно веселомъ настроеніи духа.
Поліевктъ сейчасъ-же сдѣлалъ строго-серьезное лицо.
— Оплюйтесь, ваше высокородіе, оплюйтесь… Нехорошо такъ говорить. Словно опять вызываете… — пробормоталъ онъ и самъ сталъ плевать. Тьфу, тьфу, тьфу! — Какъ вы на языкъ праздны! — покачалъ онъ головой. — Вѣдь я и безъ разговоровъ вашихъ все это чувствую, а ничего не говорю.
— Какой ты суевѣрный, Поліевктъ! — покачалъ головой Сухумовъ.
— Будешь суевѣрнымъ, коли все въ точку приходится. Шестой десятокъ на свѣтѣ живу и вижу, какъ потрафляется. А панихидку-то вы все-таки по нимъ отслужите, не пренебрегайте этимъ. Ну, что вамъ стоитъ! Священникъ теперь у васъ знакомый. Онъ живо отслужитъ.
— Отслужу, отслужу… Будь покоенъ, — отвѣчалъ, улыбнувшись, Сухумовъ, рѣшивъ и въ самомъ дѣлѣ почтить своихъ предковъ панихидой, такъ какъ въ это время у него мелькнула мысль, что это составитъ лишній поводъ побывать у священника и повидаться съ Раисой.
Раиса ему нравилась. Она нравилась уже потому, что производила оба раза на его нервы какое-то особое успокаивающее дѣйствіе.
Послѣ завтрака Сухумовъ велѣлъ закладывать лошадь и поѣхалъ осмотрѣть школу и познакомиться съ учителемъ.
Школа находилась на церковной, она-же и базарная, площади, на противоположной сторонѣ отъ домика священника Тиховздохова. Когда Сухумовъ проѣзжалъ мимо жилища священника, его такъ и подмывало свернуть къ нему хоть за тѣмъ, чтобы переговорить о задуманной панихидѣ, при чемъ въ воображеніи мелькнуло миловидное личико Раисы, но онъ удержался, сказавъ себѣ мысленно: «не ловко-же каждый день подъ-рядъ», и свернулъ на противоположную сторону площади къ школѣ.
«Сухумовское земское училище», какъ гласила вывѣска, помѣщалось въ большомъ ветхомъ одноэтажномъ сѣромъ деревянномъ домѣ, сѣромъ не отъ окраски обшивки, которая была когда-то желтой и вся облиняла, а отъ дождей, снѣговъ, непогодъ, десятки лѣтъ осаждавшихся на этомъ домѣ, котораго не касался ремонтъ. Входъ былъ со двора. Нужно было войти черезъ калитку тоже очень ветхихъ и даже покосившихся воротъ, затѣмъ обогнуть домъ и ужъ войти на крыльцо въ сѣни, что Сухумовъ и сдѣлалъ.
Сѣни училища имѣли самый неприглядный видъ. На полу былъ натасканный ребятишками на ногахъ снѣгъ. Пахло карболовой кислотой въ смѣси съ хлористой известью и камфарой. Въ квартиру училища вела обитая рогожей дверь. Сухумовъ отворилъ ее и уже въ прихожей, гдѣ на гвоздяхъ висѣла ветхая одежда учениковъ и ученицъ, его обдало самымъ тяжелымъ жилымъ запахомъ людской скученности. Изъ сосѣдней комнаты, составляющей классъ, черезъ не вполнѣ притворенную дверь доносилась диктовка. Диктовалъ мужской тенористый голосъ, прерывался и спрашивалъ:
