Николай Лейкин - Апраксинцы
Первый часъ. Ѳомино воскресенье. Молодцы Таратайкина торговали только до двѣнадцати часовъ, до обѣда, какъ они выражаются, не смотря на то, что обѣдаютъ въ два часа. Они сейчасъ только возвратились изъ лавки; у нихъ сегодня разсчетъ съ хозяиномъ. Въ какомъ-то томительно-трепетномъ ожиданіи сидятъ они въ молодцовой и лишь изрѣдка перебрасываются между собою словечкомъ… «Что-то прибавитъ хозяинъ?» думаютъ они.
Одинъ изъ нихъ всталъ со стула, полѣзъ въ сундукъ и досталъ папиросу.
— Брось, Гаврило, не кури! Ты прежде меня пойдешь къ хозяину, услышитъ. что отъ тебя табакомъ пахнетъ, осердится, да на насъ и нападетъ.
Гаврила только улыбнулся, но этой своей всегдашней улыбкой и положилъ обратно папиросу.
Въ молодцовую вошелъ Ванюшка, мальчикъ, который съ сегодня будетъ считаться приказчикомъ. Онъ уже одѣтъ не въ отрепьяхъ, какъ-то было недѣлю тому назадъ, а въ порядочныхъ брюкахъ и въ сюртукѣ изъ хозяйскаго, — подарокъ къ пасхѣ.
— Вишь, собачій сынъ, ужъ теперь не Ванюшка, а Иванъ Иванычъ, говоритъ Гаврила. — Сегодня въ компанію примемъ, такъ угости!
— Хорошо, говоритъ Ванюшка и улыбается той улыбкой, которую можно замѣтить на губахъ статскаго совѣтника, когда его назовутъ вашимъ превосходительствомъ.
— Смотри, мнѣ одному полдюжины пива! пристаетъ Гаврила.
— Да оставь, братецъ, право не до того! замѣчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашенькѣ сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.
Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ залѣ ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надѣлъ новый сюртукъ и осѣдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправѣ.
Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При входѣ его молодцы повскакали съ мѣстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.
— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.
Старшій приказчикъ послѣдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.
Пришедши въ залу, Таратайкинъ сѣлъ за столъ и подвинулъ къ себѣ счеты.
— Садись! проговорилъ онъ приказчику.
— Покорнѣйше благодаримъ, Василій Ѳедоровичъ! — постоимъ.
— Садись же, братецъ.
Афанасій присѣлъ на кончикъ стула.
— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.
Фраза эта повторялась въ каждое Ѳомино воскресенье, въ продолженіе двадцатилѣтняго хозяйствованія.
— Точно такъ-съ! отвѣчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.
— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.
Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдѣлилъ нѣсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:
— Точно такъ-съ…
— За этотъ годъ я тебѣ кладу вотъ столько.
Опять отдѣлилось нѣсколько косточекъ.
— Покорнѣйше благодарю-съ! отвѣчалъ приказчикъ, всталъ съ мѣста и поклонился.
— Садись! По книгѣ ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмѣялся онъ и посмотрѣлъ въ глаза приказчику.
Афанасій улыбнулся.
— Теперь бы тебѣ только жениться! Что, я думаю, подумываешь?
— Конечно, Василій Ѳедорычъ, что же весь вѣкъ бобылемъ маяться: должно и о судьбѣ подумать. Ужъ это такъ самимъ Богомъ устроено.
— Что говорить! ну, а невѣста есть на примѣтѣ?
— То есть и есть, Василій Ѳедорычъ, и нѣтъ-съ.
— Какъ же такъ, а я тебѣ посватать хотѣлъ. Что же-съ, посватайте! и Афанасій улыбнулся;
Ему было пріятно, какъ коту, которому пощекотали за ухомъ. Онъ понялъ къ чему клонится дѣло.
Хозяинъ не замѣтилъ этой улыбки.
— А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!
Таратайкинъ отдѣлилъ нѣсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.
— Я больше ничего не желаю: мы люди маленькіе!
— Пять тысячъ кромѣ тряпокъ. Ты братъ ее знаешь: не знаю только нравится-ли она тебѣ?
Молчаніе.
— Я, Василій Ѳедорычъ, имѣю виды на одну дѣвушку и очень онѣ мнѣ нравятся; только не знаю, отдадутъ-ли ее мнѣ, повелъ дѣло приказчикъ. Онъ уже понялъ, какъ нужно дѣйствовать и приближался къ цѣли.
— А можетъ и отдадутъ, почемъ знаешь; попробуй? «Попытка не пытка, спросъ не бѣда!»
— Вы меня, Василій Ѳедорычъ, можно сказать, съ-измалѣтства знаете. Крохотнымъ парнишкомъ изъ деревни къ вамъ привезенъ, и вотъ теперь, почитай, безъ трехъ годовъ двадцать лѣтъ выжилъ; оно, конечно… я не говорю… но все-таки… во всякомъ случаѣ…
И Афанасій запутался.
— Это точно, что и говорить!
— Теперича, можно сказать, я всегда о вашемъ здравіи Бога молю, и уваженіе, значитъ, и почтеніе всегда душевно… И Анна Никитишна, можно сказать, была мнѣ второю матерью… Теперича, значитъ, Наталья Васильевна и Катерина Васильевна, всѣ, значитъ, на моихъ глазахъ выросли… именно хоть бы и объ Натальѣ Васильевнѣ сказать… я бы душевно…
И снова запутался Афанасій. Онъ все еще не могъ рѣшиться просить себѣ въ жены Наташеньку, хотя уже давно рѣшился на это и планъ совершенно созрѣлъ въ головѣ его, недаромъ же онъ большими шагами расхаживалъ по молодцовой. Минуту длилось молчаніе, Таратайкинъ побарабанилъ пальцами по стулу и началъ.
— Вотъ что я тебѣ скажу, Афанасій Иванычъ! я тебѣ сосватаю невѣсту. Хочешь жениться на моей Натальѣ, а я тебя не обижу, все что сказалъ, будетъ твое?
Онъ указалъ на счеты. Афанасій тяжело вздохнулъ, какъ-будто только сейчасъ внесъ въ пятый этажъ куль овса. «Слава Богу, самъ предложилъ!» подумалъ онъ и началъ:
— Я, Василій Ѳедорычъ, отъ всей души радъ, и самъ имѣлъ намѣреніе, но смѣлости не имѣлъ. Я, Василій Ѳедорычъ, для нихъ, для Натальи Васильенны, готовъ богъ-знаетъ что сдѣлать, только я не знаю, пойдутъ-ли онѣ за меня, — вотъ у меня борода-съ и все эдакое… конечно, можно подстричь…
Голосъ его сдѣлался печальнымъ.
— И не балуй! Я потому и отдаю ее за тебя, что ты не лодырь какой-нибудь, не щелкоперъ, а человѣкъ какъ есть. Что, съ бритымъ-то рыломъ нешто лучше? А на счетъ Натальи не сумлѣвайся: сказано выдамъ, и выдамъ. Ну, теперь, будущій зятюшка, поцѣлуемся.
Они обнялись, приказчикъ отеръ съ глаза что-то въ родѣ слезы.
— Только смотри, пока никому ни гугу; знай и молчи! А вотъ тебѣ мое слово, что выдамъ за тебя. Не будь я Василій Таратайкинъ, ежели не выдамъ.
Помилуйте, тятенька! ужъ будьте покойны, соблюду все, какъ слѣдуетъ.
— Денегъ не нужно теперь?
— Четвертную позвольте! искупить кой-что нужно.
— Ну, ступай съ Богомъ, позови Николая; вотъ тебѣ двадцать пять рублевъ.
Чуть не приплясывая, вышелъ Афанасій отъ хозяина, за дверью радостно потеръ руки, отправился въ кухню и выпилъ ковшъ воды.
Первая аудіенція кончилась, началась вторая. Въ залу вошелъ Николай. Онъ помолился образамъ, поклонился хозяину, всталъ въ довольно почтительномъ отдаленіи, заложа за спину руки и наклонясь корпусомъ немного впередъ.
— За прошлый годъ я тебѣ кладу двѣсти пятьдесятъ рублевъ, обратился къ нему хозяинъ.
Молодецъ поклонился.
— Забралъ ты двѣсти тридцать. Транжиришь много! смотри, все на сапоги, да на сапоги; неужто ты на пятьдесятъ рублевъ сапоговъ износилъ? Онъ ткнулъ пальцемъ въ книгу. — Пускай самъ сапожникъ ко мнѣ за деньгами ходитъ, али парнишку присылаетъ, а то вмѣсто сапожника-то къ полюбовницамъ таскаешь.
— Помилуйте, Василій Ѳедорычъ! какъ можно-съ… Оно точно-съ, я три пары въ деревню послалъ…
— Балуешься тоже много; кухарка жалуется; покою не даешь ей, говоритъ… Ежели я что увижу, такъ и въ волосное… Тоже вотъ франтишь, — не къ рылу! Палишь деньги, все папироски въ зубахъ… Вотъ тебѣ двадцать пять рублевъ на праздникъ кладу… Сто двадцать за мной останется.
— Благодарю покорно-съ!.. А вы, Василій Ѳедорычъ. Акулинѣ не вѣрьте, мразь баба, она сама ко мнѣ пристаетъ.
— Молчи! ужъ я знаю тебя… Тоже вотъ съ покупателемъ обращенія не имѣешь, снаровки нѣтъ; голова не тѣмъ занята; все дурачества; да пакость на умѣ. Ну, съ Богомъ! Посылай Гаврилу.
— Василій Ѳедорычъ, я, можно сказать, къ вамъ съ почтительною просьбою-съ. Позвольте послѣ Троицы въ деревню съѣздить.
— Давно-ли былъ?
— Два года не былъ.
— Ну, такъ что-жъ? не жену оставилъ?
— Это точно-съ, только всячески съ родными повидаться…
Таратайкинъ помолчалъ.
