З Вендров - Наша улица (сборник)
Здесь, около Захарчуков, я вижу, что-то шумят.
- Что вы говорите, реб Хаим, около Захарчуков...
Вы бы видели, что на базаре делается, просто страх! Только и слышно: евреи... христианское дитя... Уже объявились свидетели, которые собственными глазами видели, как еврей вел за руку плачущего Павлика...
- А настоятель монастыря как будто собирается разослать гонцов по всем окрестным деревням и устроить в воскресенье крестный ход. Бог знает, чем этот крестный ход кончится!
- Говорят, что Онуфриев, старший жандармский вахмистр, втихомолку уже ведет следствие.
- Онуфриев как Онуфриев, но вот пристав Батурин, этот уже наверняка бегает повсюду и нюхает, словно гонччя.
- Так что вы скажете, реб Хаим, вы же человек умный? Что, вы думаете, надо делать?
- Помочь искать Павлика или оставаться в стороне, как вы считаете, реб Хаим?
Отец собрал в горсть свою бородку и задумался. Тревога за Павлика теперь, очевидно, переросла у него в тревогу, за собственную судьбу и за судьбу всего еврейского населения города.
- Да, дело принимает совсем неприятный оборот, - подтвердил он. Должны ли евреи участвовать в розысках? - Он помедлил с ответом на поставленный им самим вопрос. - Нет. Не среди евреев он пропал, и не евреи должны искать его. Какие у вас гарантии, - посмотрел отец на собеседников, - что не скажут, будто мы испугались и подбросили мальчика?
- Как же все-таки быть, реб Хаим? Может, телеграфировать губернатору?
Отец снова собрал в горсть свою бороду, словно совещаясь с ней, а потом сказал сестре:
- Люба, пойди-ка позови сюда Захарчука. Скажи:
на одну минуточку.
Застав у нас чужих людей, Андрей неуверенно стал у порога, подвернул и засунул за пояс фартук и провел рукой по волосам, чтобы стряхнуть торчащие в них стружки.
- Садись, Андрей Иванович! - пригласил его отец.
- У нас времени нет, хозяин. Ну ладно, посидим минуточку. Что скажешь, Хаим Абрамыч?
- Что с Павликом, Андрей Иванович? Все еще не нашли?
- Да где его, дьявола, найдешь? - ответил Андрей скорее с досадой, чем с беспокойством.
- Я бы тебе посоветовал заявить в полицию. Пусть ищут.
Как большинство людей из народа, Андрей не питал особого доверия к полиции и добра от нее не ожидал.
- А ну ее к бесу! - махнул он рукой. - Лучше с ней не связываться, с полицией-то. Еще запутагт. Сами какнибудь найдем.
- Это, конечно, так, Андрей, но... - неуверенно заговорил отец, - в городе, понимаешь ли, шумят. Темные люди распространяют глупые слухи, сказки рассказывают, опасные сказки, надо сказать...
- И то правда, - как всегда, сразу согласился с отцом Андрей. Приходит ко мне сегодня какой-то паразит и начинает расспрашивать о товарищах Павлика: кто, мол, с ним играл до того, как он скрылся, и еще с какими-то дурацкими вопросами пристает. "С кем, - говорю я, - играть Павлику? Известно с кем, с Зямкой". А с каким таким Зямкой, надо ему знать. "Да с Зямкой, говорю, с сынком моего соседа. Их водой не разольешь, Павлика и Зямку". Тогда он меня спрашивает, не подозреваю ли я, что ты, Хаим, значит, заманил к себе моего Павлика.
Этот вопрос кажется. Андрею таким смешным, что при одном воспоминании о нем губы его растягиваются в широкую улыбку.
- А на кой черт он ему дался? - говорю. - Он свои собственные шесть ртов не может прокормить, зачем же ему мой пацан? "Заманил..." - Андрей снова показывает полный рот крепких зубов. - Так-то, Хаим Абрамыч, людям делать нечего, вот и болтают...
Отец и его гости переглядываются. Простодушный рассказ Андрея лишний раз убедил их в том, что дело не так просто, как ему кажется.
- Послушай, Андрей Иванович, - кладет отец руку на плечо соседа, - тебе нужно бросить все дела и как следует взяться за поиски Павлика. Если ты до завтрашнего утра его не найдешь, придется заявить в полицию. Так будет лучше и для тебя и для других.
- Хорошо, Хаим Абрамыч. Придется уж потерять полдня.
Притаившись как мышонок, я из своего угла прислушивался к разговору. Сути дела я, конечно, не понимал, но прекрасно видел, что и отец и чужие дяди чем-то сильно встревожены и даже как будто напуганы, и мне было очень не по себе.
Только один человек во всем городе знал тайну исчезновения Павлика, и этим единственным человеком был я - его лучший друг. Уже второй день я ношу в своем сердце эту тайну, и она давит меня, мучает, я сгораю от желания открыть ее. Мне тяжело видеть вокруг себя встревоженные лица, мне хочется положить конец поискам. Но как я могу?
Не выдать же товарища. Павлик мне наказал, чтобы я никому ничего не говорил, а то он больше не будет со мной водиться...
Подо мной скрипнул стул.
- Подойди-ка сюда, Зямка, - как бы вдруг вспомнив про меня, позвал отец.
Я задрожал. Отец словно прочитал на моем лице, что мне все известно про Павлика.
Неуверенно подошел я к столу и стал с опущенной головой.
Взяв меня за подбородок и приблизив мое лицо к себе, отец сказал:
- Подумай, Зямка, вспомни, может быть, Павлик всетаки говорил тебе, куда ему хотелось бы пойти, что он собирался делать.
- Смотри, - вмешалась сестра, - он то краснеет, то бледнеет. Не иначе что-то знает. Hу говори же, говори скорей, где Павлик!
Испытание было слишком велико, и мол верноаь тозарнщу его не выдержача.
- Боюсь, - заплакал я, - папа меня побьет...
- Не буду бить, - заверил меня отзц. - Рассказывай все, что знаешь.
- Я... я не виноват... Вчера после обеда Павлик уговорил меня пойти к Малянкевичу в сад нарвать яблок, мгу-гу...-рассказывал я, всхлипывая. Алалянкевнч увидал и натравил на нас собаку. Я удрал, а Павлика поймали, забрали у него шапку. Собака разорвала его новые штаны... Павлик боится идти домой... Отец его побьет.
И он спрятался, Павлик... - разревелся я уже во весь голос.
- Все дурное, что мне когда-либо снилось, пусть падет на головы наших врагов! - воскликнула сестра. - Почему же ты раньше не сказал? Видишь, что люди с ума сходят, ищут, а ты молчишь. - Она даже плюнула с досады.
Высунув голову в окно, сестра крикнула на всю улицу:
- Агафья, иди сюда скорее! Павлик нашелся!
Вытирая передником мыльную пену с рук, Агафья ни жива ни мертва вбежала в комнату:
- Где он? Где? Кто его нашел?
- Вот он, питомец твой, знает, где Павлик, и молчит! - указала на меня сестра, словно Агафья отвечала за все поступки своего питомца.
- Ой, золотко мое! - бросилась ко мне Агафья. - Ты знаешь, где Павлик? Почему же ты не сказал мне?
- Я боялся отца... И Павлика боялся... Он говорил, что убьет, если я скажу...
- Тише, тише, золотко мое, не надо плакать. Я не дам тебя в обиду. Скажи, где он прячется?
- Да, да, говори, - тормошили меня со всех сторон.
- Тише, не все сразу, - как обычно, взяла меня под защиту Агафья. Подойди сюда, золотко мое, мне ты скажешь... Где Павлик?
- На чердаке... под сеном... В сарае...
- То-то, я гляжу, голуби со вчерашнего дня не легят в голубятню, смекнул Андрей.
- Каков бездельник! Целые сутки ничего не ел, - сказала Агафья со смешанным чувством удивления и жалости.
- А я ему ночью хлеба отнес... и огурцов, - все еще всхлипывая, утешил я ее.
- Дай бог тебе здоровья, умница! - И Агафья расцеловала меня. - Ну, идемте, - обратилась она ко всем, - давайте снимем его с чердака, сокровище мое.
Агафья взяла меня за руку, и мы с ней вышли из дому, все остальные последовали за нами. На улице к нам присоединилась толпа зевак.
Подойдя к сеновалу, Андрей Захарчук задрал голову и крикнул:
- Эй, Павлик, а ну, слезай-ка!
На этот призыв ответа не последовало.
- Павлик, отец тебя не тронет. Не бойся! - заверила мальчика Агафья.
Но Павлик не подавал никаких признаков жизни.
- Может, он потерял сознание? Шутка ли, ребенок столько времени пролежал под сеном! - встревожилась моя сестра.
- Слезай, Павлик, баранку дам! - применила Агафья последнее испытанное средство.
Услышав про баранку, Павлик осторожно просунул в чердачное оконце растрепанную голову и, с беспокойством оглядев собравшуюся толпу, спросил:
- А бацька бить не будзе?
И только когда из собственных уст отца услышал, что не будет наказан, он, оборванный, с сеном в волосах, слез с чердака.
- Эх, и глупый же народ! Зря подняли шум! - недовольно проворчал человек со всклокоченной бородкой, который неизвестно откуда взялся здесь.
Со скрытой обидой на кого-то, словно обманутые, начали расходиться темные люди, толпившиеся во дворе Захарчуков.
1940
ЦЕЗАРЬ И НЕРОН
1
Мы с Ноткой, одним из моих лучших товарищей, вместе растили собаку.
Это была обыкновенная дворняжка, без роду и племени. Куском хлеба и обгрызенной костью мы однажды заманили ее во двор, так она у нас и осталась. Нашей первой заботой было - дать собаке имя. Когда у собаки есть хозяин, она должна иметь имя.
Собачьих имен мы знали много: Рыжик, Шарик, Жучка - для маленьких собачек, Барбос, Трезор, Полкан - для больших собак. Однако собак и собачек с такими именами и на нашей улице и на прилегающих к ней было в избытке, а так как на приблудную дворняжку мы с Ноткой имели особые виды, нам хотелось назвать ее именем, которое сразу выделите бы ее из всех собак.
