Сергей Клычков - Князь мира
- Убежать нешто? - спрашивает сам себя. - Куда убежишь?.. Кругом темный лес!
Думается все Мишутке, что вот-вот сейчас придут с села мироеды, накинут на голову мешок, привяжут на ноги камень потяжельше и в воду куда-нибудь под корягу засунут…
А вода… страшно в нее взглянуть!
Но и со стороны села да и по всей округе тоже, куда ни обернешься, шороха даже никакого не слышно, такая тишина на всем и истома после петровского зноя, спит и птица без крыльев, уронивши их на сторону, и зверь ног не слышит, только лошади жупрят траву, подрезая ее зубами под корешок, словно кто спешит в валенках по морозцу, поскрипывает у них на зубах, -прислушивается Мишутка, нет - послышалось, только вон болотная курочка в мочажине у выгона похлестывает резким голоском по осоке, рядом с ней дергач в кусту важно хрипит, будто после долгого запоя муж урезонивает сварливую жену… и на небе такая ясность и чистота, облачка нигде не висит, и по небесному прекрасному лику тени даже нигде не проскользнет, разве лишний лучик с какой звезды оборвется…
Словно в хорошей избе перед праздником хозяйка-чистеха смахнула веничком изо всех углов паутину, вымела сор и навела на всем приглядность и порядок, встепливши в красном углу большую лампаду… встала над лесом луна, смотрит она немного боком на землю, и как-то без слов понятна несмышленому сердцу Мишутки ее скорбная горькая улыбка над миром.
Вода же в свету от луны как будто пуще того потемнела, как неживые чуть колышутся у берега водяные лилии и бубенчики, вода в такой час как колдунье лицо, ничего в ней не видно, но только чего-чего в ней не увидишь!
Но Мишутка, видно, еще с малых лет был такой человек, который во всем и всегда умел видеть то, что ему надо, отчего ему прямая выгода и самая нужная польза, а потому хоть и был в печальных чувствах и страхе после разговора с дьячком, а все же, когда пропели в Чертухине первые петухи и за ними тут же вдогонку, спеша справить свой петуший чин в недолгую летнюю ночь, - вторые; когда после них за колокольней небольшой щелкой чуть приоткрылось золотое окно, а с реки стал заметно завиваться парок, - все же правильно разглядел Мишутка и чуть было не вскрикнул от удивления и неожиданности, но по той же природной жилке только губу закусил: почитай, у самых ног Мишутки лежал на песчаной отмели большой сомина на боку, рот разинул, видно, что в воде стало тяжко, тяжело дышит, один ус совсем на берег вылез.
- Ба…тюшки! - прошептал только Мишутка.
Сторожко, чтобы не попугать сонного чудища, поднялся Мишутка с корточек, отошел от воды на цыпочках, поднявши над головой руки, словно шел по веревке, и, выбравшись на берег, со всех ног пустился в село…
"Скличу народ, - мерекает на бегу Мишутка, - покажу сома, может, пролежит до прихода… за такого сома, може, топить погодят, а то и вовсе не будут!"
*****
У самой околицы, еще не забегая в село, Мишутка наткнулся на Порфирия Прокофьича: стоял он, прислонившись горбом к поворе, уставившись недвижно в сторону Янтарного Брода, где он часто любил удить мелкую рыбу для живцов на жерлицы… на плече длинная палка, с конца палка расставила в самое небо прямые рогули, не узнал было сперва Мишутка дьячка: почему он тут в такую раннюю пору с своей острогой? С острогой он с вечера выезжает на лодке?..
"Должно, что где-нибудь к творогу лещей приучил".
Но обо всем где же было догадаться Мишутке: дьячок с вечера, после разговора с Мишуткой, проворочался зря на постели, то ли блохи к погоде раскусались, то ли и в самом деле неспокойство такое одолело - а вдруг ребятенку утопют? - вышел он в полночь к сельским воротам и на всякий случай прихватил с собой острогу, а то к чему она в такую неподходящую пору, известно, что Порфирий Прокофьич большой дока по рыбе и понимает тонко рыбную ловлю; в первые дни, как пройдет лед на Дубне, его от воды не оттащишь, развешает вокруг сторожки сети на изгородку, заштопает каждую дырку, настроит заездков в заводинах из разного лома, оставив только жерло - проход для рыбы, куда насует верш и мережек, на рыбу была у него большая удача…
- Дядь Порфир, а дядь Порфир? - шепотком окликнул его Мишутка, когда в упор набежал на дьячка.
- Ты чего, полуночник? - тоже почему-то прошептал Порфирий Прокофьич.
- Дядь Порфир, у берега сом! - еле передохнул Мишутка.
- Ну… какой сом… сомы теперь под берегом спят, где поглубже… небось бревно торчит из воды, а ты со страху за сома его принял!
- Ей-бо, дядь Порфир, слушай: усы лежат на песке!
- Усы? - удивился дьячок и шевельнул острогой.
- Ей-бо, вот такие! - Мишутка расставил на обе стороны руки.
- Если усы, так, пожалуй, и сом! Ну-ка, кати обратно! Показывай эти усы!
- Только ты тише, дядя Порфир, я нето народ позову! Може, лучше народом!
Но в дьячке уже заиграла охотничья кровь, не ответил он ничего Мишутке и с острогой на плече, заправивши полы подрясника сбоку, широкими шагами зашагал к ночному, откуда тилинькали колокольчики.
Подкрался Порфирий Прокофьич к берегу, в то место, куда указал Мишутка, рот разинул, словно языка лишился.
- Какой сомина! - шепчет он в Мишуткино ухо. - Давай сюда кнут, вот за этот пень завяжи, а я другой конец сварю с острогой, а то попадешь не в то место, и острогу да, гляди, и нас с тобой вместе утащит!
У Мишутки руки тряслись, боялся, как бы сом не ушел, но видно, что так уж надо было всему случиться: спустился Порфирий Прокофьич к воде, поднял острогу и со всего размаху всадил ее по черенок в большую голову, сом только хвостом над водой закинул, рванулся было от берега, но острога крепко засела в голове зубилами, а кнут был к случаю достаточно длинен и крепок.
- Не, брат, - крикнул Порфирий Прокофьич, - не-ет, не с дураками связался! Мишутка, беги скорей за народом, а то кнут, гляди, оборвет!
Но, видно, недаром был Порфирий Прокофьич с малых лет рыболовом, может, и горб-то у него произошел от застуды, засадил он сому острогу под самый его сомовий разум - отдал он последнее издыхание утренней, чуть позолоченной струе, повернулся скоро кверху лосным откормленным брюхом, Порфирий Прокофьич отпустил кнут с острогой, глядит - не шевельнется, только воду редко глотает; перекрестился дьячок и спокойно, по обычаю после удачи, полез в боковой карман, где у него лежал большой красный платок и в платке жестяная коробочка с нюхательным табаком, стукнул Порфирий Прокофьич весело по крышке желтым пальцем и уселся на бережку в ожидании мужиков.
"Да, - мекает он, - пудов десять будет… ай да Мишутка!"
Чудно дьячку смотреть на рыбину, сколько лет прожил, а такого чудища еще не видал, сколько, кажется, рыбы большой и малой за долгий свой век переловил, а такой не видывал…
- Не рыбина, а как купец хороший, только цепочки от часов через брюхо не хватает, - довольно улыбается Порфирий Прокофьич, забирая щепотку.
*****
…Солнышко золотым зайчиком вскочило из-под куста, где-то совсем, кажется, за Чертухиным близко выбивает красной лапкой веселую летнюю зорю, в лучах от него бегут к реке мужики, впереди всех Семен Родионыч, глаза -издали видно - выкатились, в руках большой топор горит лезвием к солнцу, остальные тоже простоволосые, всклоченные, рубахами без поясков на бегу полощут, издали кричат Порфирию Прокофьичу:
- Держи, Прокопич, держи его крепче!
- Не уйдет, - переминает губами Порфирий Прокофьич и сладко чихает.
- Где сом? - первый добежал Семен Родионыч.
- А эн он, - спокойно ответил дьячок, - что ж ты, не видишь?
- А я издали думал, что лодка!..
- Да, можно подумать, - равнодушно согласился Порфирий Прокофьич.
- Батюшки-и! - заахали подбежавшие мужики. - Матушки родимые, вот так сомина! Ну, и ловко, ай да Прокопич!
- Да и совсем не Прокопич… Это Мишуткино дело! - перебил их недовольно дьячок. - Ну, теперь, православные, полезай да кати его катком на берег, а то за кнут не вытянешь, да и не равно оборвешь!
Мужики ухнули в воду, подперлись под сома плечами и покатили по отмели на берег. И в самом деле, оказалась страшенная рыбина, главное дело, больно толст и мясист: брюхо в обхват не возьмешь и голова с разинутой пастью как окоренок.
- Не иначе, Прокопич, надо подводу, - говорит дьячку Семен Родионыч, - а то не снесешь!
- Это как есть, что подводу, а допрежь ему брюхо надо на улицу вывалить, а то сом разную пищу употребляет, как бы от него с нутра дух не пошел… дай-кась, Родионыч, топор!
Хрястнул дьячок со всего размаху сома в середину, и из него полилось молоко… у мужиков глаза вылезли на лоб.
- Это будет что же такое… какая пищия, Прокопич?..
- И-и-и, - протянул Порфирий Прокофьич, - вот кто доил на полднях молочко… Ай да и умник![11]
- Ай и в самом деле? - сперва не поверили мужики.
- Выпоек! - радостно опять замахнулся дьячок на сома. - Ишь, надулся, никак до главной кишки не долезешь!
