Николай Помяловский - Мещанское счастье
— Елена Ильинишна, нам проститься надобно.
Она не отвечала.
— Не плачьте, Елена Ильинишна; простите меня.
— Егорушка, меня никто больше любить не будет.
Она бросилась к нему на грудь, обняла, поцеловала его. Рыдания ее надрывали душу Молотову… Жутко ему стало… слеза прошибла, и он с чувством отвечал на ее поцелуи… Жаль, невыносимо жаль стало ему этой бедной девушки… глупенькой, кисейной девушки… Она так жить хотела, так любить хотела и доживала последнюю лучшую минуту жизни. Впереди ее пошлость, позади тоже пошлость. Ясное дело, что она выйдет замуж, и, быть может, еще бить ее будут… Теперь она могла бы воскреснуть и развиться, но… суждено уже так, что из нее выйдет не человек-женщина, а баба-женщина. Молотов чувствовал это. Страшно ему было за Леночку. «Пропадет она!» — думал он.
— Леночка, прости меня, — шептал он…
— Я знаю, отчего ты не можешь любить меня…
Молотов целовал ее руки и сам не знал, что с ним творилось. Он сознавал, что не имеет любви к ней, но Леночка была дорога ему… не как сестра, не как друг… а за то, что она любила его… Никому и дела не было до него, а она?
— Я знаю, — повторила Леночка, — ты не можешь любить меня, потому что я глупенькая…
Молотов невольно закрыл лицо руками…
— Тебе жалко меня, потому что ты добрый.
— Боже мой!.. — проговорил Молотов, и по какому-то инстинкту он прибавил: — Так женщины не говорят.
— Нас много таких девушек, — говорила Леночка, — но, Егорушка, и такие, как Лизавета Аркадьевна, не лучше нас.
— Леночка, ты ревнуешь?.. Я не могу ее любить… я уезжаю отсюда… я ненавижу их… Эти аристократы обидели, обругали меня…
Молотов, будучи рад, что нашел человека, пред которым мог высказаться, вполне открыл свою душу. Он рассказал Леночке все, что он пережил в последние дни, и как подслушал разговор Обросимовых, и что он думал, как помещик помочь ему хотел, как гадал он по Лермонтову, и о письме друга своего, и как страшна для него будущность — все, все, точно Леночка подругой его стала… Она слушала его с увлечением, положив на его плечо свою хорошенькую головку. Тогда она не сказала ему свое оригинальное: «Да этого не бывает…»
— Я их не люблю, — сказала она горячо…
Молотов поцеловал ее, но это был не страстный, а добрый поцелуй.
— Бог с ними, — сказал он…
— Никогда их не буду любить… Я тебя люблю; я не сержусь на тебя.
. . . . .Они расстались добрыми друзьями, но Леночка всю ночь проплакала и все понять не могла, «отчего же нас любить нельзя?.. Отчего?». Прошли для нее хорошие, добрые дни; но ей было жалко не только добрых дней, тихих вечеров и ясных поцелуев, — она чувствовала какую-то особенную горечь на сердце и все спрашивала: «Отчего же нас любить нельзя?» У нас немало встречается таких женщин, как Леночка, и многие увлекаются их щечками, щечки целуют, и хорошо, если останавливаются только на том, на чем остановился Молотов… Иначе для них невозможна будет и бабья карьера. Что тогда?.. Молотову пришло в тот день на ум: «Обросимов не хочет меня признать полным человеком, как сам он, а я Леночку не хотел признать полной женщиной. Но дело сделано, теперь не воротишь!» Однако и Молотов эту ночь провел неспокойно, несмотря на то, что в тот день измучился и физически и нравственно.
Егор Иваныч немало услыхал добрых пожеланий от Обросимовых, когда они узнали, что он едет на службу по приглашению приятеля. Все были к нему внимательны, ласковы, добры. Вот уже в зале накрыт стол белой салфеткой, раскинут огромный дорогой ковер, из спальной комнаты принесена большая икона, свечи зажжены. Аркадий Иваныч настоял, чтобы отслужили напутственный молебен. Пришли священник и дьячок. Во время обряда, от которого Молотов хотел было уклониться, его посетили кротость и смирение. Ему представилось, что он, быть может, никогда не встретится с этими людьми, а после этого ему казалось дико и нелогично сердиться на них. Тогда возникло на душе его то чувство, которое создало афоризм: «О мертвых либо ничего, либо хорошо». «Все это прошло, — думал он, — а на прошедшее нечего сердиться. Все мертвое, все прошлое, все, что больше не встретится в жизни нашей, — не возбуждает злости».
— Ну, дай вам бог счастья на новом поприще, — сказал Обросимов, — не забывайте нас…
— Желаем вам всего хорошего; мы вас любили, — сказала Марья Павловна, — пусть все вас так любят.
Лизавета Аркадьевна подала ему руку.
— Прощайте, Егор Иваныч, — сказал Володя.
Молотов поцеловал его в голову…
Прислуга толпилась и тоже кланялась Молотову и от души желала ему всего хорошего.
Его провожали, как родного, и умилительна была эта картина, когда чужому человеку чужие люди желали всего хорошего. Ведь это редко бывает.
. . . . .Но не выдумывать же автору несуществующих пока примирений! Егор Иваныч все-таки ненавидел их, хотя и говорил: «О мертвых либо ничего, либо хорошо». «Так где же счастье? — спросит читатель. — В заглавии счастье обещано?» Оно, читатели, впереди. Счастье всегда впереди — это закон природы.
1860
Примечания
1
Марлинский — псевдоним писателя-декабриста Александра Александровича Бестужева (1797–1837), автора повестей «Испытание», «Лейтенант Беловзор» и др.
2
«Всех цветочков боле розу я любила» да «Стонет сизый голубочек» — песни-романсы поэта Ивана Ивановича Дмитриева (1760–1837).
3
Новый человек (лат.)
4
Варламов Александр Егорович (1801–1848) — русский композитор, автор песен и романсов.
5
«В минуту жизни трудную, теснится ль в сердце грусть…» — из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Молитва» (1839).
6
Фемида — в греческой мифологии богиня правосудия.
7
«Тряхнул кудрями — дело вмиг поспело» — из стихотворения А. В. Кольцова «Первая песня лихача Кудрявича» (1837).
8
Трансцендентальное — непознаваемое, сверхопытное.
9
Господин Арбенин — герой драмы М. Ю. Лермонтова «Странный человек» (1831).
