Юрий Герман - Один год
Он надел шинель, сунул в карман дареный браунинг и сказал из двери:
- Ты микстуру пей, дурашка!
- Оревуар, резервуар, самовар! - сказал Вася. - Привези папирос, Иван Михайлович.
Лапшин и Жмакин
Когда он вошел в комнату, на лице Бочковой выразилось сначала неудовольствие, а затем удивление. Она стирала, в комнате было жарко и пахло мокрым, развешанным у печки бельем.
- Бочкова нет дома, - сказала она, - и он не скоро, наверно, придет.
- Я к вам, - сказал Лапшин. - И знаю, что он не скоро придет.
- Ко мне? - удивилась она. - Ну, садитесь!
Стулья были все мокрые. Она заметила его взгляд, вытерла стул мокрым полотенцем и пододвинула ему.
- Вы стирайте, - сказал он, - не стесняйтесь! Я ведь без дела, так просто заглянул.
Она ловко вынесла корыто в кухню, вынесла ведра, бросила мокрое белье в таз и очень быстро накрыла стол скатертью. Потом сняла с себя платок и села против Лапшина. Лицо у нее выражало недоверие.
- Полный парад! - сказал Лапшин.
Бочкова промолчала.
- А вы кто будете? - спросила она. - Я ведь даже и не знаю.
Голос у нее был приятный, мягкий, выговаривала она по-украински - не "кто", а "хто".
- Моя фамилия Лапшин, - сказал он. - Я начальник той бригады, в которой работает Бочков. А вас Галиной Петровной величать?
- Да, - сказала она.
Лапшин спросил, можно ли курить, и еще поспрашивал всякую чепуху, чтобы завязался разговор. Но Бочкова отвечала односложно, и разговор никак не завязывался. Тогда Лапшин прямо осведомился, что у нее происходит с мужем.
- А вам спрос? - внезапно блеснув глазами, сказала она. - Який прыткий!
- Не хотите разговаривать?
- Что ж тут разговаривать?
Он молча глядел на ее порозовевшее миловидное лицо, на волосы, подстриженные челкой, на внезапно задрожавшие губы, и не заметил, что она уже плакала.
- Ну вас! - сказала она, сморкаясь в полотенце. - Вы чуждый человек, чего вам мешаться... Еще растравляете меня...
Полотенцем она со злобой утерла глаза, поднялась и сказала:
- А он пускай не жалуется! Як баба! Ой да ай! Тоже герой!
- Герой, - сказал Лапшин. - Что же вы думаете, товарищ Бочков - герой!
- Герой спекулянтов ловить, - со злобой сказала она. - Герой, действительно!
- Ваш Бочков герой, - спокойно сказал Лапшин, - и скромный очень человек. Он по конокрадам работает, а лошадь в колхозе - дело первой важности. Он дядю Паву поймал, слыхали?
- Слыхала, - робко сказала Бочкова.
- А кто дядя Пава, слыхали?
- Конокрад, - сказала Бочкова, - лошадей уворовал.
- "Уворовал", - передразнил Лапшин. - Увел, а не уворовал.
- Ну, увел, - согласилась Бочкова.
- А что он в вашего Бочкова из двух пистолетов стрелял, это вы знаете?
- Нет, - сказала она.
- Не знаете! - как бы с сочувствием сказал Лапшин и загнул один палец. - Не знаете, - повторил он. - А что вашему Бочкову два года назад, когда вы спокойненько в школе учились, кулаки-конокрады перебили ногу и он в болоте, в осоке, восемь суток умирал от потери крови и голода, это вы знаете?
- Нет, - тихо сказала она, - не знаю.
- Так! И это не знаешь! - со злорадством в голосе, внезапно перейдя на "ты", сказал Лапшин и загнул второй палец. - Что же ты знаешь? - спросил он. - А, Галина Петровна?
Она молчала, опустив голову.
- Твой Бочков знаешь какой человек? - спросил Лапшин. - Знаешь?
Она взглянула на него. Он вдруг чихнул и сказал в платок:
- Нелюбопытная вы женщина, вот что!
Лапшин еще чихнул и крикнул, морщась:
- Понесли черти! У меня форточка в кабинете, и в затылок дует.
Отдышавшись, он сказал:
- Вот как!
И добавил:
- Так-то! Вы бы меня про него спросили. Ему лично со всего Союза письма пишут, он спаситель и охранитель колхозного добра...
- Я ж этого ничего не знаю, - сказала она, - он же мне ничего не говорит. "Поймал жулика, жуликов поеду поймаю, в колхоз поеду, в совхоз поеду, хорошего жулика поймал..."
- А вы спросите, - назидательно, опять перейдя на "вы", сказал Лапшин. - Чего ж не спросить?
- Да он не скажет.
- Чего нельзя - не скажет, а что можно - скажет. Я его знаю, из него всякое слово надо клещами вынимать. Он боится, что неинтересно, что подумают, будто он трепач, хвастун. Он знаете какой человек? Махорку всегда курит, а хороший табак любит, это мне известно. Премировали мы его, так он табаку себе все-таки не купил. Говорит - а чего там, подумают, Бочков загордился. А деньги небось вам отдал?
- Мне, - сказала Бочкова, - на пальто. У меня пальто не было зимнего.
- А вы ему табаку купили?
- Так он не хочет, - густо краснея, ответила она, - курит свою махорку.
- "Махорку", - передразнил Лапшин, - "махорку"! Эх вы, дамочка!
- Я не дамочка, - сказала Бочкова, - сразу же в дамочки попала.
Она заморгала, готовясь заплакать, и, несмотря на досадливый вздох Лапшина, все-таки заплакала.
- Сами плачете, - кротко сказал Лапшин, - а сами ему глотку переедаете. Нехорошо так!
- Я себе в Каменце жила, - говорила она, плача и пальцами вытирая слезы, - он приехал, в гостинице жил. Я с ним познакомилась. Говорят поедем, поедем! В опережу два раза сходили, на "Марицу", знаете, и на "Веселую вдову". Видали? И потом я как-то влюбилась в него, что он такой тихий, молчаливый. Смотрю - гимнастерку сам себе зашивает белыми нитками...
Она засмеялась, и слезы чаще полились из ее черных больших глаз.
- Жалко, так жалко мне стало! "Дайте, кажу, вашу гимнастерку..." И потом гуляли мы с ним до самого утра, а потом уже пошли расписались. Несчастье мое, поехала с ним в Ленинград. У нас, каже, театры, кино, опера, балет...
- Ну? - спросил Лапшин.
- От вам и ну! - плача все сильнее и сильнее, воскликнула она. - Чтоб она сгорела, тая жизнь. Знакомых у меня тут нет, родственников нет, ничего нет - одна эта комната, а он зайдет, покушает, поспит и пошел. А то уедет на месяц! Позвонит из Управления: "До свидания, Галочка, будь здорова, я в Петрозаводск уезжаю!" - "Уезжай, кажу, к свиньям, чтоб ты подох, чертяка!" Трубку телефонную як кинула об стенку, аж брызги полетели. Двенадцать рублей за ремонт отдала...
Закрыв лицо руками, она вышла на кухню, и оттуда послышались ее горькие, громкие рыдания.
Лапшин вспотел, уши у него горели. "Вот антимония!" - думал он, уставившись в полуоткрытую дверь.
- Чай будете пить? - крикнула она из кухни. - Мне мама варенья прислала вишневого.
- Буду, - сказал он.
Было слышно, как она на кухне наливала в примус керосин, как мыла что-то под краном, как сказала:
- Опять чайник утянули, холера вам в бок!
И как старушечий голос ответил:
- На! Задавись своим чайником!
Лапшин покрутил головой и вздохнул.
Она вернулась в комнату, напудрилась и сказала, садясь на прежнее место против Лапшина:
- Вот так и живу. Хорошо?
- Ничего, - сказал Лапшин, - надо лучше.
- А то гулять пойду, - сказала она и вспыхнула, - пойду и пойду...
- Очень вы себя жалеете, - сказал Лапшин. - Что тут особенного, подумаешь!
Он поднялся, сбросил шинель и прошелся по комнате из угла в угол.
- Я сама машинистка, - сказала она, глядя на него снизу, - я в Каменце в милиции работала - двести ударов в минуту делала, а тут уже не работаю. Если работать, тогда я его вовсе не увижу. Он прибежит, а меня и дома нет. Кто ему покушать даст? Вы?
- Почему я? - удивился Лапшин.
Она принесла чайник, масло, варенье и нарезала хлеба.
- Если хотите, - предложил он, - то я могу вас к себе взять в бригаду машинисткой. А нашу я тогда налажу к Куприянову - он просил. Будете вместе с Бочковым работать.
- Хочу, - тихо сказала она.
Чай они пили молча, изредка поглядывая друг на друга, и Лапшин видел, что глаза у Бочковой еще полны слез. Выпив два стакана, Лапшин объяснил ей, как надо заваривать чай. Она слушала его покорно и внимательно.
- И табаку Бочкову купите, - неожиданно сказал он. - Уважьте его. Есть табак под названием "Ялта", или "Особенный". Вы купите четвертку. Он и будет заворачивать.
Наклонившись через стол, Лапшин добавил:
- Время не такое. Неловко, с другой стороны, махорку курить. Поняла?
- Поняла.
Потом, покуривая папиросу и прихлебывая чай, Лапшин говорил о том, что им обоим - и мужу и жене - надо бы летом съездить на море или в Боржоми.
- О, брат, Боржоми! - говорил Лапшин, налегая на стол и тараща глаза. Лечение блестящее, но моря нет. Без воды. А? Помиритесь без воды?
- Нет, с морем лучше, - сказала Бочкова. - Я море обожаю. Разве может быть курорт без моря?
- А Кировск? - воскликнул Лапшин.
- Хорошо?
- Спрашиваете! - сказал Лапшин. - Конечно, хорошо.
- Нет, уж север это какой курорт! Это не курорт...
- Глупо говорите! - сказал Лапшин. - Не знаете - не говорите.
Он помолчал, потом вынул записную книжку и спросил, ставя карандашом точку:
- Ленинград?
- Да.
- А сюда Рыбинск. Раз, два, три - через Горький до Астрахани по Волге. Из Астрахани по Каспию до Баку. Из Баку в Тифлис. Раз! Из Тифлиса в Батум два! Из Батума на теплоходе до Одессы - четверо суток, представляете себе? Потом из Одессы в Ленинград - раз, два, три!
