Николай Лейкин - Просветитель
Входившія на посидѣлки дѣвушки хихикали, прячась другъ-за-дружку, кланялись Самоплясову и тотчасъ-же садились на скамейки, стоявшія по стѣнамъ. Парни-франты почему-то входили, не снимая глянцевыхъ новыхъ резиновыхъ калошъ, считавшихся ими за предметъ праздничнаго наряда, но Самоплясовъ сейчасъ-же послѣ отвѣшиваемыхъ ему поклоновъ парнями отсылалъ ихъ въ переднюю снимать калоши. Боясь, что новыя калоши будутъ украдены или подмѣнены, парни возвращались въ залъ съ калошами въ карманахъ. Блюда и подносы съ угощеніемъ, какъ обѣщалъ учитель, были убраны гирляндами и вырѣзками изъ цвѣтной бумаги. Съ шести часовъ вечера игралъ аристонъ, ручку котораго поперемѣнно вертѣли два нанятые деревенскіе мальчика.
— Пойте, дѣвушки, пойте что-нибудь, — обратился къ дѣвушкамъ Самоплясовъ, когда зало правленія достаточно уже наполнилось гостями.
Но дѣвушки шушукались и не пѣли.
— Что-жъ вы, дѣвушки, не поете? — обратился къ нимъ Самоплясовъ вторично. — Тогда какія-же это посидѣлки, если дѣвушки не поютъ!
— Мы не знаемъ вашихъ питерскихъ пѣсенъ, — отвѣчала одна изъ бойкихъ дѣвушекъ. — Наши пѣсни простыя, деревенскія.
— Да и не надо намъ питерскихъ. Пойте ваши деревенскія, — уговаривалъ дѣвушекъ лѣсничій. — Деревенскія пѣсни лучше.
— Ну, вотъ… Посидѣлки на питерскій манеръ, а пѣсни деревенскія! Стыдно деревенскія пѣть.
Дичились и парни. Самоплясовъ поднесъ имъ по рюмкѣ водки, а дѣвушкамъ по стакану пива. Отъ бутербродовъ на закуску почти всѣ парни отказывались. Только нѣкоторые отщипывали по маленькому кусочку и клали себѣ въ ротъ какъ-бы нехотя. Вино сдѣлало свое дѣло. Начались переговоры между парнями и дѣвушками, и дѣвушки запѣли, но не деревенскую пѣсню, а «Стрѣлочка». Парни подхватили. Но и этой пѣсни не удалось до конца допѣть. Окончанія ея не знали и сбились. Одинъ изъ парней сталъ налаживать окончаніе, громко выкрикивая слова, но все равно ничего не вышло.
— Безъ гармоніи, Капитонъ Карпычъ, совсѣмъ невозможно, — сказалъ онъ. — А съ гармоніями, учитель говорилъ, чтобъ не приходить.
— Да, да… У насъ сегодня посидѣлки на особый фасонъ, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Гармонія это ужъ очень старомодный инструментъ, а я хочу, чтобы вы къ современному пріучились. У насъ аристонъ есть. Танцовать будете подъ аристонъ. Берите-же, дѣвушки, гостинцевъ-то. Кушайте на здоровье. Но скорлупой орѣховой прошу по полу не сорить. Вотъ чашечки полоскательныя есть… Возьмите ихъ, да туда скорлупу и кладите.
Лѣнивой вереницей потянулись дѣвушки къ столу за гостинцами. Гостинцы брали вяло и церемонливо себѣ въ платки и скоро зала огласилась пощелкиваніемъ разгрызаемыхъ орѣховъ.
Сдѣлалось еще скучнѣе, еще натянутѣе.
— Кто чаю хочетъ пить, идите въ ту комнату. Тамъ самоваръ стоитъ. Сами себѣ и наливайте. У насъ прислужающихъ сегодня нѣтъ, чтобъ разносить, — приглашалъ гостей Самоплясовъ. — И пожалуйста въ накладку пейте, а то и съ вареньемъ. Тамъ и варенье есть.
Охотниковъ до чаю также нашлось мало. Только трое-четверо отправились пить чай.
Самоплясовъ рѣшилъ поднести парнямъ еще по рюмкѣ водки. Къ водкѣ подбѣжаля почти всѣ и съ большой охотой. Но рюмки были малы і* неспособны были воодушевить парней къ веселью.
На предложеніе Самоплясова потанцовать также долго никто не откликался, хотя аристонъ и наигрывалъ кадриль изъ «Гейши». Только когда нарочный привезъ Самоплясову отъ земскаго начальника записку, что земскій не пріѣдетъ на посидѣлки, и это было оглашено, то стали образовываться пары для танцевъ — и то благодаря тому, что парни, воздерживаясь до земскаго отъ принесенной съ собой водки, вдругъ разрѣшили и выпили ее, одинъ за другимъ, выходя въ сѣни. Но тутъ Самоплясовъ рѣшилъ выполнитъ задуманную программу литературнаго вечера, выполненіе которой предполагалось начать въ присутствіи земскаго начальника.
Всѣхъ просили сѣсть. Изъ-за стола всталъ учитель и сталъ читать басни Крылова. Прочелъ онъ одну басню, поклонился позѣвывавшимъ парнямъ и дѣвушкамъ, прочелъ вторую и опять поклонился.
— Дѣвушки, парни! — возвысилъ голосъ Самоплясовъ. — Да чтожъ вы не хлопаете въ ладоши? Обязаны хлопатъ, если хотите петербургскимъ порядкамъ обучаться. Въ Петербургѣ всегда хлопаютъ послѣ каждаго пѣнія или чтенія. Ну, хлопайте!
И Самоплясовъ самъ подалъ примѣръ.
Послышалось нѣсколько жиденькихъ хлопковъ и у парней, и дѣвушекъ.
Учитель опять поклонился и сѣлъ за столъ, награждая себя стаканомъ краснаго вина. Выступилъ волостной писарь. Онъ сталъ читать стихотвореніе «Грѣшница» Толстого. Выходило скучно, монотонно, да и читалъ онъ плохо. Слушатели начали зѣвать, потомъ стали разговаривать. Какъ пчелиный рой жужжалъ въ залѣ. Самоплясовъ сталъ звонить въ стаканъ и останавливалъ говорящихъ.
— Ш-ш-шъ!.. — зашипѣлъ онъ и погрозилъ парнямъ и дѣвушкамъ.
Кончилъ наконецъ и волостной писарь, поклонился и сѣлъ за столъ, сопровождаемый аплодисментами только Самоплясова, учителя и лѣсничаго.
— Кажется, я металъ бисеръ, передъ свиньями, — шепнулъ онъ имъ.
— Да ужъ и панихиду-же вы затянули съ этой «Грѣшницей». Меня самого сонъ клонить началъ, — отвѣчалъ писарю Самоплясовъ.
— Показывать-ли ужъ имъ звѣздное-то небо въ астрономическую трубу? — спросилъ Самоплясова лѣсничій. — Кажется, ихъ этимъ тоже не заинтересуешь.
— Да пожалуй, что не стоитъ, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Ну, ихъ ко всѣмъ чертямъ! Надоѣли, Лучше выпьемъ. Дѣвушки! Танцуйте! Теперь можно! — обратился онъ къ гостямъ и крикнулъ мальчишкѣ у аристона:- Алешка! Верти! Жарь!
Раздались звуки кадрили. Начались танцы, но были очень вялы и безжизненны.
— Ходи ты! Ходи я! Ходи, милая моя! — началъ распѣвать въ кадрили какой-то парень, успѣвшій выпить изъ своей посуды секретно.
Взвизгнула также какая-то дѣвушка, но Самоплясову ужъ надоѣли посидѣлки, и онъ сталъ звать учителя, писаря и лѣсничаго къ себѣ домой.
— Тамъ у меня хорошія закуски есть, хорошее вино. Выпьемъ, закусимъ… А здѣсь что? Канитель, — говорилъ онъ.
И они покинули посидѣлки, поручивъ охрану аристона сторожу волостного правленія.
XXVI
Самоплясовъ на утро проснулся съ головной болью. Вчера гости просидѣли у него до глубокой ночи. Было много выпито, много съѣдено разныхъ соленыхъ и острыхъ закусокъ изъ консервовъ. Ужинъ дома некому было стряпать. Тетка Соломонида Сергѣевна и Феничка остались на посидѣлкахъ хозяйками. Кромѣ головной боли, у Самоплясова сосало подъ ложечкой и въ желудкѣ какъ-бы камень лежалъ. Когда-же утромъ отъ него уѣхалъ и лѣсничій къ себѣ домой, на него даже напала какая-то тоска. Отъ этой тоски Самоплясовъ нигдѣ не могъ себѣ мѣста найти, и его сильно потянуло обратно въ Петербургъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и не зналъ, что ему дѣлать, за что приняться. Идти къ учителю — тотъ въ школѣ ребятишекъ учитъ, идти къ писарю — тоже сегодня на дѣлѣ, со старшиной въ бумагахъ разбирается, идти къ священнику — скучно съ попами, да къ тому-же въ послѣдніе дни отецъ Іовъ сталъ насѣдать на Самоплясова, выпрашивая у него на позлащеніе главъ для церкви.
«Въ Питеръ, въ Питеръ скорѣй… — что-то какъ-бы колотило Самоплясову въ голову и отбивало эти слова. — Въ Петербургъ. Тамъ теперь и „Альказаръ“, и „Варьете“. Въ циркѣ, поди, новинки показываютъ, бенефисы начались по театрамъ, да и въ загородныхъ ресторанахъ, въ зимнихъ садахъ пѣвички запѣли. Туда, туда!»
Тетка Соломонида Сергѣевна, видя племянника скучающимъ и огрызающимся на ея слова, изощрялась, какъ-бы ей угодить ему своей стряпней, для чего къ завтраку сварила ему въ маслѣ съ солеными огурцами и груздями утенка въ горшкѣ, но Самоплясовъ даже за столъ не сѣлъ.
— Одинъ… Одинъ я… Ну, какъ я буду одинъ ѣсть? Припрячьте это къ обѣду. Припрячьте и потомъ разогрѣйте. Можетъ быть, къ обѣду-то кто-нибудь и зайдетъ… — говорилъ онъ ей.
«А что Колодкинъ?» — мелькнуло у Самоплясова въ головѣ.
Онъ накинулъ на себя пальто, взялъ шапку и отправился въ пріемный покой навѣстить Колодкина.
Колодкинъ пришелъ ужъ въ себя. Галлюцинацій больше не было. Водки онъ больше не просилъ, но и аппетитъ у него не являлся, не взирая на прописанную ему докторомъ хинную настойку. Колодкинъ лежалъ уже въ крахмальной повязкѣ на сломанной ногѣ. Онъ сильно похудѣлъ, осунулся, былъ блѣденъ, на когда-то бритомъ его лицѣ отросла сѣдая щетина, обыкновенью выпученные глаза ввалились.
Самоплясовъ подсѣлъ на табуретъ къ кровати Колодкина и сказалъ ему:
— Экъ тебя угораздило! Всю обѣдню ты мнѣ испортилъ своимъ запоемъ. И чего ты, лѣшій, полѣзъ на крышу!
Колодкинъ спокойно отвѣчалъ:
— Отъ нихъ полѣзъ-съ. Конечно, отъ нихъ не скроешься, вездѣ найдутъ, но все-таки душа-то думаетъ спастись — вотъ я и полѣзъ отъ нихъ прятаться.
— Да отъ кого отъ нихъ-то? — спросилъ Самоплясовъ.
— А вотъ отъ этихъ самыхъ… отъ неѵмытыхъ. Вѣдь они когда еще начали мнѣ показываться и тащить меня! Шепчутъ и тащутъ… Красные… черные… Другіе не видятъ ихъ, а я вижу… Я испорченъ… Ну, да не будемъ объ нихъ говорить, не будемъ… Боюсь я ихъ.
