Николай Лейкин - Просветитель
Отъ земскаго начальника Самоплясовъ вернулся поздно вечеромъ. Лѣсничій былъ съ нимъ. Земскій начальникъ ничего не имѣлъ противъ устройства посидѣлокъ въ помѣщеніи волостного правленія и обѣщался даже самъ приходить на посидѣлки.
Тетка Соломонида Сергѣевна встрѣтила Самоплясова въ ужасѣ.
— Голубчикъ, что-жъ ты къ обѣду-то! Обѣщался въ шесть часовъ, а теперь ужъ одиннадцатый часъ. Вѣдь все переварилось и пережарилось. Лещъ засохъ, солонина измочалилась въ горохѣ.
— Давайте какое есть… Земскій позадержалъ — ну, у него и подзакусили. А теперь ужинъ будетъ. Вѣдь все-таки у васъ теплое? — спросилъ Самоплясовъ.
— Какое теплое! Даже горячее, а перепрѣло иное, иное позасушилось.
— Давайте, давайте скорѣй, тетенька. Я ѣсть хочу, какъ крокодилъ, — подтвердилъ лѣсничій. — У земскаго вѣдь грибки да селедка… ну, колбаса… А основательнаго ничего не было.
Столъ былъ уже накрытъ. Тетка полѣзла въ печь за котелкомъ съ горохомъ.
— А что Колодкинъ, негоденъ? — поинтересовался Самоплясовъ у тетки.
— Опять привели, Опять лежитъ у меня въ чуланѣ. Ночью, конечно, не убѣжитъ, потому винная лавка заперта, но онъ принесъ съ собой полъ-бутылки вина.
— Отнимите у него скорѣй, отнимите и спрячьте.
— Да что! Ему все равно ужъ не выходиться. Ну, протянетъ до завтраго, а завтра опять убѣжитъ въ винную…
— Запереть его! Запереть въ чуланѣ и не выпускать!
Ночью Колодкинъ переполошилъ весь домъ. Онъ проснулся, при свѣтѣ горѣвшей лампочки сталъ искать свою водку, унесенную уже Соломонидой Сергѣевной, и, не найдя водки, сталъ кричать:
— Караулъ! Ограбили!
Всѣ вскочили съ постелей и бросились къ нему въ чуланъ. Оказалось, что, кромѣ того, во время его странствованія по селу у него украли или онъ потерялъ часы. Онъ сталъ умолять дать ему водки становился на колѣна, кланялся земно, увѣряя, что его «жжетъ изнутри». Чтобы отвязаться отъ него Соломонида Сергѣевна поднесла ему стаканчикъ водки, напоила его квасомъ и опять уложила спать. Въ благодарность онъ цѣловалъ ея руки и говорилъ:
— Спасибо, спасибо, мать игуменья! Спасибо, мать командирша!
Соломонида Сергѣевна дождалась, когда онъ заснулъ, и ушла изъ чулана.
На слѣдующее утро Самоплясовъ хоть и былъ въ сообществѣ лѣсничаго, а загрустилъ о «баринѣ» Холмогоровѣ.
— Хоть и дрянь онъ человѣчишко, а все-таки было мнѣ съ кѣмъ переругиваться, — говорилъ онъ лѣсничему.
Отъ нечего дѣлать онъ сталъ показывать лѣсничему свои новыя ружья, уложенныя въ богатыхъ ящикахъ и чехлахъ. Ружья были дѣйствительно хорошія. Лѣсничій предложилъ Самоплясову сходить на охоту. Самоплясовъ тотчасъ-же одѣлся въ богатый охотничій костюмъ, состоящій изъ жакета на лисьемъ мѣху, шароваръ, сапогъ съ войлочными голенищами и особой очень оригинальнаго вида фуражки изъ тюленьей кожи — и они отправились на охоту. Костюмъ Самоплясова былъ такъ курьезенъ и необычаенъ, что лѣсничій про него выразился, что этимъ костюмомъ на охотѣ только дичь распугивать. И въ самомъ дѣлѣ за Самоплясовымъ бѣжало цѣлое полчище деревенскихъ ребятишекъ, когда онъ вмѣстѣ съ лѣсничимъ шелъ по деревнѣ на болото. Мальчишки смотрѣли на него, какъ на чудище.
Охота на болотѣ заключалась, впрочемъ, только въ томъ, что Самоплясовъ и лѣсничій сдѣлали по нѣскольку выстрѣловъ изъ новыхъ ружей, при чемъ одно изъ нихъ Самоплясовъ подарилъ лѣсничему. Однако имъ все-таки попался заяцъ. Они сдѣлали оба въ него по выстрѣлу, но заяцъ благополучно скрылся.
Вернувшись домой къ завтраку, они узнали, что Колодкинъ опять убѣжалъ. Самоплясовъ вспылилъ и началъ ругаться и упрекать тетку въ потворствѣ Колодкину. Тетка чуть не плакала и оправдывалась.
— Милый мой, голубчикъ ты мой родимый, — говорила она Самоплясову, — да какъ ты его удержишь, если онъ попросился выпустить его только на минутку. Вѣдь живому человѣку цѣлый день взаперти въ чуланѣ нельзя сидѣть. Я у него и сапоги убрала, а онъ въ опоркахъ удралъ. Ужъ ежели онъ испорченъ, ежели душа у него этого самаго винища проситъ, то ничего не подѣлаешь.
— Пошлите за нимъ кого-нибудь! Пусть его отыщутъ и сейчасъ-же приведутъ! — командовалъ Самоплясовъ,
— Пошлю, пошлю… Попрошу сейчасъ сосѣда Ивана Дмитрича, а только, повѣрь, толку никакого изъ этого не будетъ, — слезливо говорила Соломонида Сергѣевна. — Я знаю этихъ порченыхъ, возилась съ ними, свои родные такіе были, и ничѣмъ нельзя было ихъ спасти.
Черезъ полчаса Колодкина нашли и привели, но онъ былъ снова совсѣмъ пьянъ. Онъ былъ спокоенъ, не ругался, а напротивъ, только творилъ молитву и кряхтѣлъ.
— Обыщите его и отнимите у него деньги, — приказывалъ Самоплясовъ. — Не будетъ денегъ — въ винной лавкѣ въ долгъ водки не дадутъ.
Колодкинъ безпрекословно далъ себя обыскать. У него нашелся кошелекъ съ двумя рублями и мелочью, которые у него отняли и передали Самоилясову.
— Вѣдь не ѣстъ ничего, несчастненькій, — плакалась на него тетка Соломонида Сергѣевна. — Два дня прошло, а онъ хоть-бы окрупенился чѣмъ-нибудь, болѣзный.
— Поѣшь ты хоть щей-то, дьяволъ! — крикнулъ на Колодкина Самоплясовъ. — Все-таки легче будетъ.
— Не могу… претитъ… — еле могъ выговорить Колодкинъ.
Его снова заперли въ чуланъ.
— Какая тутъ облава! Богъ съ ней, съ облавой! Не на звѣрье и дичь надо дѣлать облаву, а на своего собственнаго мажордома… Что это, помилуйте, три дня отъ выпивки прочухаться не можетъ! — сердито говорилъ Самоплясовъ и поѣхалъ провожать лѣсничаго, который отправился послѣ завтрака къ себѣ домой, захвативъ съ собой подаренное ему ружье и астрономическую трубу, чтобы «наладить ее», какъ онъ выражался.
Самоплясовъ опять выѣхалъ на своей лошади въ новой сбруѣ, разсчитывая отвезти лѣсничаго, а на обратномъ пути заѣхать къ доктору Клестову и пригласить его къ себѣ, чтобъ на утро идти вмѣстѣ съ нимъ на охоту. Онъ съ тоскою помышлялъ, что съ отъѣздомъ лѣсничаго останется у себя дома глазъ-на-глазъ съ теткой.
«Учитель полъ-дня занятъ, вечеромъ то спѣвка, то тетради учениковъ просматриваетъ, а я сиди у себя дома и карауль пьянаго Колодкина. Очень весело!» — разсуждалъ онъ, ѣдучи съ лѣсничимъ, и вслухъ воскликнулъ:
— Ахъ, мажордомъ, мажордомъ! И какъ-же ты подкузмилъ меня, чортъ проклятый! Не въ часъ я пріѣхалъ сюда къ себѣ на родину, — прибавилъ онъ. — Вотъ теперь посидѣлки эти самыя… А безъ Колодкина я, какъ безъ рукъ.
— Справимъ… устроимъ твои посидѣлки. Чего убиваться и вѣшать носъ на квинту! Ахъ, ты, рохля! — ободрялъ его лѣсничій. — У богатаго человѣка горя нѣтъ, такъ онъ себѣ самъ надумываетъ горе. Дня черезъ два-три я къ тебѣ пріѣду опять, и-если хочешь, то такого тебѣ повара привезу, что онъ твоего мажордома за поясъ заткнетъ. Только извини — такой-же пьющій. Изъ-за этого его и на мѣстахъ нигдѣ не держатъ.
— А что-жъ, привезите, Иванъ Галактіонычъ… Я буду очень радъ, — сказалъ Самоплясовъ и оживился.
XXII
А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себѣ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ ѣхать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріѣхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской буркѣ и папахѣ. Входя по деревянной скрипучей лѣстницѣ къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:
— Повторяю: только потому иду къ тебѣ теперь, что уѣхало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго тебѣ клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…
— Но позвольте, Гордѣй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ! — обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.
— Клоунъ. Какъ говорилъ я тебѣ у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ тебѣ иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздѣваясь въ сѣняхъ. — Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смѣшно смотрѣть, и горько…
— Если вамъ такъ непріятно, Гордѣй Игнатъичъ, то я постараюсь… — бормоталъ Самоплясовъ.
— Тутъ и стараться нечего. Будь самимъ собой — и довольно. Будь прежнимъ Капитошей, которымъ ты былъ годъ назадъ — ничего больше и не надо. Не заносись.
— Слушаю-съ, Гордѣй Игнатьичъ… Только ужъ вы пожалуйста при тетенькѣ-то меня не очень ругайте.
Послѣднія слова Самоплясовъ произнесъ доктору тихо, на ухо.
— А это можно… Изволь… Я уже все сказалъ, что нужно было… — отвѣчалъ докторъ и вошелъ въ комнаты.
Феничка внесла его ружье, ягташъ и патронную сумку. Вошла и собака доктора, отряхиваясь отъ снѣга.
Докторъ прошелся по комнатамъ и опять произнесъ:
— Вѣдь вотъ у тебя теперь совсѣмъ другимъ духомъ пахнетъ, когда этого огороднаго пугала нѣтъ.
— Докторъ, вѣдь вы изволили обѣщать… — умоляюще замѣтилъ ему Самоплясовъ.
