Михаил Гоголь - Мертвые души
<ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ>
Пока[Между тем как] приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки. [Большой] Чемодан из белой кожи несколько потемневший, который тащили[Далее было: кучер Сели<фан>] вдвоем кучер его Селифан, низенький, дюжий человек в тулупе и лакей Петрушка, малый лет тридцати, чрезвычайно[Петрушка человек отчасти] сурьезный в широком коричневом сертуке, как видно с барского плеча, [Далее было: а. и с несколько крупными чертами лица, особенно губами и носом; б. с <1 нрpзб.> несколько крупными] малый лет тридцати, очень сурьезный, с крупными губами и носом… После чемодана внесен был небольшой ларчик, портфель зеленого сафьяна, сапожные колодки и завернутая в синюю [сахарную] бумагу жареная курица. — Когда всё это было внесено и кучер Селифан принялся возиться около лошадей и в конюшне, а лакей Петрушка стал устроиваться в маленькой передней [очень] [совершенно] темной конурке, куды уже успел принести свою [душистую] шинель, которая имела свой особенный запах [узелок] и мешок с туалетом [который он] имевший тот же самый запах так что всякой нашедший без сомнения [сейчас бы его] доставил бы ему в собственные руки. Тут же он приладил трехногую кровать <с> тонким как лепешка и вовсе не эластичным <тюфяком?> А приезжий господин приказал проводить себя в общую[Весь этот отрывок, относящийся к первой главе, написан на отдельном листке, вклеенном в начале рукописи. ]
Вошедши Чичиков зажмурил глаза. Потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный, всё пахнуло, сверкало [и] блистало и тонуло в свете. Черные фраки [носи<лись>] мелькали и носились там и там как мухи на белом [све<ркающем>] сияющем рафинаде [в жаркое] порою жаркого июльского лета, когда [рубит] старая ключница в доме колет и рубит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все столпились вокруг ее, внимательно[Дети вкруг внимательно] следят всякое движение загорелых темных<?> рук ее, подымающих молоток, [глотая между тем слюнки, ] а воздушные эскадроны мух [пользуясь подслеповатостью], поднятые легким воздухом, влетают смело как полные хозяева и пользуясь подслеповатостью и старухи и солнцем биющим<?> ее [прямо] жмурить глаза, обсыпают лакомые куски [то густою столпившеюся кучею] в одних местах, где в разбитную, где совершенно густою черною [кучей], в других в рассыпку и не столько для того, чтобы [поесть] наесться, но насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу представляющим им лакомые блюда, как чтобы показать себя, пройти взад и вперед по сахарной куче, потереть одну о другую тонкие<?> задние или передние лапки, а иногда ими обеими повернуться и опять улететь и опять прилететь с новым докучливым эскадроном[Отрывок этот, относящийся к первой главе, также написан на отдельном листке, вшитом в начале рукописи. ]
<весе>лыми разговорами расположил к себе почти всех и оставил весьма приятное впечатление в сановниках города.
На другой день Чичиков отправился на обед и вечер к полицмейстеру, где с трех часов после обеда засели в вист и играли до двух часов ночи. Там между прочим он[Вместо “он”: Чичиков] познакомился с помещиком Ноздревым, человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех или четырех слов начал говорить: ты. С полицмейстером и прокурором Ноздрев тоже был на ты и обращался по-дружески, но когда сели играть в большую игру, полицмейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, [Вместо “следили ~ картою”: приглядывались к колоде карт] с которой он ходил. На другой день Чичиков провел вечер у председателя палаты, который принимал гостей своих в халате несколько замасленном, и в том числе двух каких-то дам. [Далее было: одну в сателетюрковом, а другую в ситцевом платье] Потом был на вечере у вице-губернатора, на большом обеде у откупщика, на небольшом обеде у прокурора, который впрочем стоил большого, на закуске после обедни, данной городским главою, которая тоже стоила обеда. Словом ни одного часу не приходилось ему оставаться дома и в гостиницу приезжал он с тем только, чтобы засыпать. [Вместо “на большом обеде у откупщика ~ засыпать”: у прокурора и еще у кого-то, так что решительно ни одного часу не сидел он дома, и приезжал в гостиницу только заснуть. ] Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного и светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе — он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, — и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему не безъизвестны и судейские проделки. Было ли рассуждение о биллиартной игре — и в биллиартной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели — и об добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина — и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках[Вместо “о таможенных ~ чиновниках”: шло ли дело о винных объезчиках и таможенных надсмотрщиках] — и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. [Вместо “и чиновником и надсмотрщиком”: и надсмотрщиком и объезчиком вместе. ] Но[Далее было: что] замечательнее, что он умел всё это облекать какою-то солидностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо и совершенно так, как следует. Словом куды ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники города были довольны приездом нового лица. Губернатор о нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор, что он очень дельный человек, жандармский полковник[Далее было: который проживал единственно из удовольствия в этом городе, ] говорил, что он ученый человек; председатель палаты, что он знающий и почтенный человек; полицмейстер, что он почтенный и любезный человек; жена полицмейстера, что он любезнейший и обходительнейший человек. Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: “Я, душенька, был у губернатора на вечере и у полицмейстера обедал и познакомился с надворным советником Павлом Ивановичем Чичиковым; преприятный человек!”, на что супруга сказала: “Гм” и толкнула его ногою.
Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и предприятие, или как говорят в провинциях пассаж, о котором читатель скоро узнает, не привело в совершенное недоумение почти весь город.
ГЛАВА II
Уже более недели приезжий господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя, как говорится, очень приятно время. Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича, которым дал слово. Может быть к сему побудила его и другая, более существенная причина, дело более сурьезное, такое, которое было несравненно ближе к его сердцу… Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную и раздвинущуюся[Так в подлиннике. ] потом шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.
Кучеру Селифану отдано было приказание с раннего утра заложить лошадей в известную бричку; Петрушке же приказано было оставаться дома смотреть за комнатой и чемоданом. Для читателя будет не лишне познакомиться с этими двумя крепостными человеками нашего героя. Хотя конечно они лица не так заметные и то, что называют [лица] второстепенные, если даже <не> третьестепенные, хотя главные ходы и пружины нашего романа на них не утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их — но автор любит чрезвычайно быть обстояте<льным> во всем, что ни есть в его поэме, и в этом отношении, несмотря на то, что сам человек русской, [но] он хочет быть аккуратен, как немец. Это займет [однако ж] впрочем немного времени и места, ибо немного останется прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сертуке с барского плеча и имел по обычаю людей своего звания крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого, имел даже благородное побуждение к просвещению, т. е. чтению книг, [Далее начато: которых впрочем содержание он] содержанием которых он впрочем вовсе не затруднялся. Ему было совершенно все равно: похождение ли это какого-нибудь влюбленного героя, [описание ил<и>] молитвенник, или просто букварь — он всё читал с равным вниманьем. Если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, [что он] о чем читал он, но больше самое чтение, или лучше процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чорт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней на кровати и на тюфяке, сделавшемся от этого убитым, тонким, [тоненьким] как лепешка. [И потому] И так, оставаться где-нибудь одному ему вовсе не было скучно, напротив, даже поучительно. Кроме страсти к чтению он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характеристические черты: спать всегда не раздеваясь, так, как есть, в том же сертуке и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух особенного запаха, отзывавшегося несколько жилым покоем; так что достаточно было ему только пристроить свою кровать где-нибудь, хоть в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда свою шинель и пожитки, и уже казалось в этой комнате лет десять жили люди. Чичиков, будучи человек весьма деликатный, иной раз поутру на свежий нос потянувши к себе воздух, только поморщивался да встряхивал головою и произносил:
