Михаил Арцыбашев - Санин (сборник)
Это «большое» принимало каждый день новое выражение: то это была картина, то – ряд статей, которые, незаметно для самого Юрия, должны были доказать всему миру, какую глубокую ошибку сделали социал-демократы, не предоставив Юрию Сварожичу первой роли в партии, иногда это было общение с народом и живая непосредственная работа в нем, но всегда все было важно и сильно.
Но день проходил так же, как приходил, и не приносил ничего, кроме скуки. Раза два приходили к нему Новиков, Шафров, сам Юрий ходил на чтения и в гости, но все это было чуждо ему, разбросано, не имело связи с тем, что томилось внутри его.
Один раз Юрий зашел к Рязанцеву. Доктор жил в чистой и большой квартире, и в его комнатах была масса вещей, предназначенных для развлечения здорового и сильного человека: гимнастические приборы, гири, резины, рапиры, удочки, сетки для перепелов, мундштуки и трубки. От всего пахло здоровым мужским телом и самодовольством.
Рязанцев встретил его приветливо и развязно, показал ему все свои вещи, смеялся, рассказывал анекдоты, предлагал курить и пить и, в конце концов, позвал его на охоту.
– У меня ружья нет, – сказал Юрий.
– Да возьмите у меня, у меня их пять, – возразил Рязанцев.
Он видел в Юрии брата Ляли, и ему хотелось сойтись с ним поближе и понравиться ему. Поэтому он так горячо и настойчиво предлагал Юрию взять любое из его ружей, так весело и охотно притащил все, разбирал их, объяснял устройство и даже выстрелил на дворе в цель, что наконец и Юрий почувствовал желание так же весело смеяться, двигаться, стрелять и согласился взять ружье и патроны.
– Ну вот и отлично, – искренно обрадовался Рязанцев. – А я как раз собирался завтра на перелет… Вот и поедем вместе, а?
– С удовольствием, – согласился Юрий.
Вернувшись домой, он, сам того не замечая, часа два возился с ружьем, рассматривал его, пригонял ремень к своим плечам, вскидывал приклад, целился в лампу и сам старательно смазал старые охотничьи сапоги.
На другой день, к вечеру, на беговых дрожках, запряженных сытой гнедой лошадью, приехал за ним веселый и свежий Рязанцев.
– Готовы? – закричал он в окно Юрию.
Юрий, нацепивший уже на себя ружье, патронташ и ягдташ и неловко путающийся в них, смущенно улыбаясь, вышел из дому…
– Готов, готов, – сказал он.
Рязанцев был просторно и легко одет и с некоторым удивлением посмотрел на снаряжение Юрия.
– Так вам тяжело будет, – сказал он, улыбаясь, – вы снимите это все и положите вот сюда. Приедем на место, там и наденете.
Он помог Юрию снять вооружение и уложить его под сиденье дрожек. Потом они быстро поехали, во всю рысь доброй лошади. День был к концу, но было еще жарко и пыльно. Колеса дробно потряхивали дрожки, и Юрию приходилось держаться за сиденье. Рязанцев без умолку говорил и смеялся, а Юрий с дружелюбным удовольствием смотрел в его плотную спину, обтянутую пропотевшим под мышками чесучовым пиджаком, и невольно подражал ему в смехе и шутках. Когда они выехали в поле и по ногам их легко защелкали полевые жесткие травы, стало прохладнее, легче, и пыль упала.
У какой-то бесконечной, плоской, с белевшими по ней арбузами, бахчи Рязанцев остановил запотевшую лошадь и заливистым баритоном долго кричал, приставив ко рту обе руки:
– Кузьма-а… Кузьма-а-а…
Какие-то крошечные люди, еле видные на другом конце бахчи, подняли головы и долго смотрели на кричавших, а потом от них отделился один и долго шел по рядам, пока не стало видно, что это высокий и седой мужик, с большой бородой и свисшими вперед корявыми руками.
Он медленно подошел и, широко улыбаясь, сказал:
– Здоров, Анатолий Павлович, кричать-то!
– Здравствуй, Кузьма, как живешь?.. Лошадь у тебя пусть, а?
– Можно и у меня, – спокойно и ласково сказал мужик, беря лошадь под уздцы. – На охоту, гляди?.. А это кто ж такие будут? – спросил он, приветливо присматриваясь к Юрию.
– Николая Егоровича сынок, – весело ответил Рязанцев.
– А… То-то я гляжу, ровно на Людмилу Николаевну лицом схожи… Так, так…
Юрию почему-то было приятно, что этот старый и приветливый мужик знает его сестру и так просто, ласково говорит о ней.
– Ну идем, – весело и возбужденно сказал Рязанцев, доставая из передка и надевая ружье и сумки.
– Час добрый, – сказал им вслед Кузьма, и слышно было, как тпрукал на лошадь, заворачивая ее под курень.
До болота пришлось идти с версту, и солнце уже совсем село, когда земля стала сочнее и покрылась луговой свежей травой, осокой и камышами. Заблестела вода, запахло сыростью, и стало смеркаться. Рязанцев перестал курить, широко расставил ноги и вдруг сделался совершенно серьезен, точно приступал к очень важному и ответственному делу. Юрий отошел от него вправо и за камышами выбрал нетопкое и удобное стоять местечко. Прямо перед ним была вода, казавшаяся чистой и глубокой от светлой зари, отражавшейся в ней, а за нею чернел слившийся в одну темную полосу другой берег.
И почти тотчас же, откуда-то неожиданно появляясь и тяжело махая крыльями, стали по две, по три лететь утки. Они внезапно появлялись из-за камышей и, поворачивая головки то туда, то сюда, отчетливо видные на еще светлом небе, пролетали над головами людей. Первый, и удачно, выстрелил Рязанцев. Убитый им селезень комком перевернулся в воздухе и тяжело шлепнулся где-то в стороне, всплеснув воду и с шумом приминая тростинки.
– С полем! – звучно и довольно прокричал Рязанцев и захохотал.
– А он, в сущности, славный парень! – почему-то подумал Юрий.
Потом выстрелил сам, и тоже удачно, но убитая им утка упала где-то далеко, и он никак не мог найти ее, хотя и порезал себе руки осокой и попал в воду по колено. Но неудача только оживила его: теперь все, что бы ни случилось, было хорошо.
Пороховой дым как-то особенно приятно пахнул в прозрачном и прохладном воздухе над рекой, а огоньки выстрелов с веселым треском красиво и ярко вспыхивали среди уже потемневшей зелени. Убитые утки тоже красиво кувыркались на фоне бледно-зеленоватого неба, по которому расплывалась заря и слабо поблескивали первые бледные звездочки. Юрий чувствовал необыкновенный прилив силы и веселья, и ему казалось, что никогда он не испытывал ничего интереснее и живее.
Потом утки стали лететь все реже и реже, и в сгустившихся сумерках трудно уже было целиться.
– Э-гей! – прокричал Рязанцев. – Пора домой!
Юрию жаль было уходить, но он все-таки пошел навстречу Рязанцеву, уже не разбирая воды, шлепая по лужам и путаясь в тростниках. Сошлись, блестя глазами и сильно, но легко дыша.
– Ну что, – спросил Рязанцев, – удачно?
– Еще бы! – ответил Юрий, показывая полный ягдташ.
– Да вы лучше меня стреляете! – как будто даже обрадовался Рязанцев.
Юрию была приятна эта похвала, хотя он всегда думал, что не придает никакого значения физической силе и ловкости.
– Ну где же лучше! – самодовольно возразил он. – Просто повезло!
Уже совсем стемнело, когда они подошли к куреню. Бахча утонула во мраке, и только ближайшие ряды мелких арбузов, отбрасывая длинные плоские тени, белели от огня. Около куреня фыркала невидимая лошадь, потрескивая, горел маленький, но яркий и бойкий костер из сухого бурьяна, слышался крепкий мужицкий говор, бабий смех и чей-то, показавшийся Юрию знакомым, ровный веселый голос.
– Да это Санин, – удивленно сказал Рязанцев. – Как он сюда попал?
Они подошли к костру. Сидевший в круге света белобородый Кузьма поднял голову и приветливо закивал им.
– С удачей, что ли? – глухим басом из-под нависших усов спросил он.
– Не без того, – отозвался Рязанцев.
Санин, сидевший на большой тыкве, тоже поднял голову и улыбнулся им.
– Вы как сюда попали? – спросил Рязанцев.
– Мы с Кузьмой Прохоровичем давнишние приятели, – еще больше улыбаясь, пояснил Санин.
Кузьма довольно оскалил желтые корешки съеденных зубов и дружелюбно похлопал Санина по колену своими твердыми, не сгибающимися пальцами.
– Так, так, – сказал он. – Анатолий Павлович, садись, кавунца покушай. И вы, панич… Как вас звать-то?
– Юрий Николаевич, – несколько предупредительно улыбаясь, ответил Юрий.
Он чувствовал себя неловко, но ему уже очень нравился этот спокойный старый мужик с его ласковым, полурусским, полухохлацким говором:
– Юрий Миколаевич, так… Ну, знакомы будем. Садись, Юрий Миколаевич.
Юрий и Рязанцев сели к огню, подкатив две тяжелые твердые тыквы.
– Ну покажьте, покажьте, что настреляли, – заинтересовался Кузьма.
Груда битой птицы, пятная землю кровью, вывалилась из ягдташей. При танцующем свете костра она имела странный и неприятный вид. Кровь казалась черной, а скрюченные лапки как будто шевелились.
Кузьма потрогал селезня под крыло.
– Жирен, – сказал он одобрительно, – ты бы мне парочку, Анатолий Павлович… куда тебе столько!
– Берите хоть все мои, – оживленно предложил Юрий и покраснел.
