Сергей Семенов - У пропасти
И она вылила в рюмку остальную наливку, спрятала бутылку под стол и расставила рюмки Кидиновне, кухарке и себе.
– - Пожалуйте, -- потчевала Даша.
– - Ну, дай Бог здравствовать, -- проговорила Кидиновна, подымая рюмку.
– - Кушайте на здоровье да закусите хорошенько, не церемоньтесь.
И Даша, выпив сама рюмку, стала наливать всем чаю и продолжала свою речь:
– - А лучше уж так: приделю я ее на место, и пусть она устраивается чередом, а я меж тем справлюсь маленько, прикоплю деньжонок, сниму уголок и отдохну сколько-нибудь, хотя полгодика поживу без заботы.
– - Этак на что лучше, -- согласилась с Дашей и Аграфена; -- тогда тебе сколько хочешь можно жить: своих денег не хватит, она поможет.
Наступило молчание. Кидиновна, допив чашку, опрокинула ее вверх дном, перекрестилась и проговорила:
– - Ну, спаси Христос за угощенье, Дарья Павловна, и ты, Графенушка, много довольны.
– - Не на чем, голубушка, не на чем, -- молвила Даша. -- Теперь вам отдохнуть, чай, хочется, не спали ночью-то?
– - Не спали, родимая, не спали.
– - Ну, вот и уснете… Груша, можно им на твоей постели прилечь?
– - Конечно, можно, чего ж? -- сказала кухарка.
– - Ну, вот пока и ложитесь, а на ночь-то я Полю к себе возьму, а Кидиновна-то на сундуке примостится.
III.
Даша, убравши посуду и остатки угощения, пошла наверх и пробыла там часа два и когда вернулась, то застала Аграфену занятой чисткой кастрюль, а гостей спящими. Кидиновна завалилась к стене и, уткнувшись лицом в мягкую подушку, сладко похрапывала, а Поля лежала навзничь, закинув руки за голову, и спала тихо, спокойно; на щеках ее сквозь густой слой загара горел здоровый, молодой румянец, отчего все лицо ее дышало свежестью и красотой. Даша подошла к постели и долго молча любовалась ею.
– - А какая она у тебя хорошенькая, -- молвила кухарка: -- должно быть барской крови капелька попала?
Даша отошла от постели и, вздохнув, проговорила:
– - Нет, свой брат был.
– - Из прислуги? -- полюбопытствовала Аграфена.
– - Артельщик какой-то…
– - Как же ты спозналась с ним?
– - Очень просто; на одном дворе жили, на одной лестнице, -- я в горничных у господ, а он в магазине внизу.
Я еще тогда молоденькою была, только второй год как приехала в Москву, ничего еще путем не понимала… Заметил он меня и стал гоняться, а мне это лестно показалось… Он такой бравый был… Иду мимо, вижу, он с меня глаз не сводит, возьму да улыбнусь, а он этому и рад. Дальше -- больше, он все смелее стал; один раз на гулянье меня пригласил; я испугалась, не пошла. Он другого раза дождался, подговорил няньку нашу, да через нее стал меня звать. Не вытерпела я -- пошла и погуляла с ним чередом. После этого стал он ко мне в гости ходить, я к нему бегала. Месяца три мы с ним хороводились, потом он меня бросил, на другую променял…
– - Что ж, ты тужила по нем?
– - Как же не тужить! -- вздохнув, сказала Даша. -- Как узнала-то, думала, и жива не останусь… С месяц ходила и свету Божьего не видала, а как очувствовалась и стала на старую линию находить, вижу, во мне перемена во всей какая-то начинается: сладкая еда не мила, чаю хоть бы не было, ноги судорогой начало сводить, поясницу ломит. Вижу, дело плохо, а от чего, понять не могу… И только добрые люди глаза открыли… А как узнала я, еще тошней мне стало. Господи, думаю, Царица небесная, что мне теперь делать? как быть? От одних слез, кажется, опухла, в Москве реке топиться собиралась, не знаю, как и утешилась. Подошла вторая половина; до этого я скрывала, что я брюхата-то, ну, а потом нельзя стало скрывать. Господа как догадались, сейчас же отказали. Добилась я кое-как до родов, родила, опять добрые люди присоветовали мне ее в деревню отдать, ну и отдала, да и работала вот на нее до этих пор.
– - А если бы тебе ее в госпиталь отдать? -- сказала Аграфена.
– - Жалко было; тут, думаю, в моей воле, а там, пожалуй, и не разыщешь.
– - Ну, это ты такая жалостливая, другая бы и вожжаться не стала, по крайности прожила бы в свое удовольствие.
– - Мне никаких удовольствий не надо было… А мужчин-то этих после этого я и видеть не могла; зарок дала не глядеть на них…
– - Так и жила все время?
– - Так и жила.
– - Терпеливая ты!.. -- с удивлением сказала Аграфена.
IV.
На другой день утром Даша, страшно робея, просила у господ себе жалованья за этот месяц да еще за месяц вперед и отпрашивалась на весь день со двора.
Господа дали ей денег и отпустили со двора. Даша пошла в город и купила большой шерстяной платок Кидиновне, кумачу на рубашку ее мужу, четвертку чаю и два фунта сахару. Отдав все это Кидиновне, она вместе с Полей вызвалась ее проводить до вокзала.
Кидиновна при прощании с Дарьей Павловной и своей питомицей растрогалась до слез и, в пятый раз уж обнимая и целуя их, говорила:
– - Родимая ты моя! може, сохрани Господи, твоей дочке незадача какая выйдет или не по душе придется ей московское житье, присылай ты ее опять к нам безо всякой опаски; зимой ли, летом ли -- примем мы ее без всякого разговору.
– - Хорошо, спасибо, спасибо вам за все, благодарствуйте! -- говорила горничная.
Проводив Кидиновну, мать и дочь пошли домой. Поля была отчего-то грустна. Дарья Павловна заметила это и, чтобы порассеять грусть девочки, пошла не спеша и, встречая все, что Поле казалось диковинным, разъясняла ей.
Поля глядела на все и дивилась: дивилась огромным богатым домам Москвы, дивилась нарядам дам и мужчин, дивилась, глядя на блестящих лошадей и дорогие экипажи проезжавших по улицам, равно как и на удивительную форму деревьев, растущих перед домами, и на всю роскошь и блеск, встречавшиеся на каждом шагу.
– - Что, здесь не так, как в деревне? -- любуясь удивлением и восхищением дочери, спросила Дарья Павловна.
– - Не так, -- прошептала Поля и растерянно улыбнулась.
– - А погляди, что тут пьют, едят, -- проговорила Дарья Павловна и подвела дочь к окнам богатого колониального магазина.
За одним окном виднелись группой расставленные разных форм разноцветные бутылки с винами; за другим красовались различные заморские фрукты, которые назвать не знала как; за третьим лежала красиво расположенная копченая и жареная дичь, дорогая, вкусная рыба…
У Поли слюнки потекли, глядя на все это. "Эва, как тут живут-то, -- думалось девочке, -- а мне еще не хотелось из деревни ехать". И ей стало весело, и грусть, охватившая ее давеча на вокзале при прощаньи с Кидиновной, вдруг исчезла; она бодро взглянула на мать и весело улыбнулась.
– - Хорошо? -- спросила Дарья Павловна.
– - Хорошо, -- молвила Поля.
– - Поживешь в Москве, еще не то увидишь.
V.
Вернувшись с Полей домой, Даша принялась за свои обычные дела, но делать их попрежнему спокойно она уже не могла. Забота окончательно не снялась с нее. Правда, прежняя забота теперь миновалась, но явилась другая в новой форме. Новая забота была о том, куда ей девать свою дочь. Знакомства у ней не было, а без знакомства нельзя было надеяться скоро найти места, держать же у себя неудобно. Правда, господа ничем не стесняли ее за приют у себя девочки и охотно отпускали для приискания места, но Даша все-таки чувствовала себя неловко.
Поля мало-по-малу стала привыкать к Москве. Она помогала Аграфене мыть посуду, чистила кастрюли, самовары, сапоги и калоши по утрам, выносила помои. Даша старалась, чтобы девочка делала как можно больше дела и не для помощи себе и кухарке, а для "науки", как говорила она. Она брала ее по утрам, когда еще господа спали, наверх и заставляла подметать пол и чистить платье.
Дела были нехитры и нетрудны; и Поля все делала охотно и ловко; но иногда ей вдруг почему-то становились страшно скучны все эти дела, она с радостью стала бы лучше заниматься какой-нибудь деревенской работой. "Зачем это, -- думалось ей, -- каждый раз чистить сапоги, кастрюли, за обедом перемывать по два раза одну и ту же тарелку, на что это? только людей мытарят"; и ей вдруг делалось так трудно и тошно, что ни на что руки не поднимались.
И в такие минуты ей было страшно жалко и мать, и Аграфену, и себя, страшно жалко своей деревенской жизни, деревенских подруг и свободы; при мысли, что ей придется постоянно жить в этой проклятой Москве, рыдания подступали к ее горлу и сдавливали его, а слезы лились ручьем по щекам ее.
"И зачем только она вытребовала меня? -- думала она про мать. -- Зачем я ей понадобилась? Жила бы да жилая по-старому в деревне, а то вот майся здесь, как сама мается".
Но не всегда так думала Поля. "А как здесь все нарядно ходят-то, барыни, барышни, на что похоже! Маменька -- прислуга, и то у ней шерстяные платья есть с оборками. Вот бы мне нарядиться так да в деревню показаться!"
И она мысленно представляла себе, как она поступит на место, наживет платья, пальто, полусапожки с калошами и поедет в деревню. "Подруги-то, подруги как будут завидовать мне!"
