Дмитрий Савицкий - Бодлер, стр 31
Они были дружны какое-то время в Париже." Даниэль был завсегдатаем ночного клуба, одного из тех, куда женщина может попасть лишь по ошибке. Да и то переодевшись. Годы женитьбы кое-как волочились по ухабам. Он был урнингом, в классическом смысле, и, если бы в Изе было бы хоть немного мужественности, упругости, прямоты, кто знает, может, они протянули бы еще несколько расплывчато-счастливых лет. Но она была как перезревший плод папайи. Ее мягкость, податливость, текучесть бесили его. То, что она принимала за сочувствие в самом начале их отношений, было действительно сочувствием, больше того - скорбью, но не по отношению к ней, а к самому себе. Незадолго до их первой встречи известный профессор, любивший резкость обхождения, пообещал Даниэлю скорую отправку в лучший мир. Набор слов, которыми он оперировал, напомнил Даниэлю приемы клерков из бюро путешествий. Короче, что-то происходило с кровью, и профессор, показывая отличный седой ежик, выписал ему крупными буквами транзитный билет. Первый раз в жизни Даниэль держал в руках билет "туда". Насчет "обратно", складывая чек вдвое, профессор развел руками. Поэтому в Изе Даниэля привлек именно траур. Она при жизни, ничего не зная, оплакивала его. Не слишком усердно, но достаточно драматично. К тому же ей шел черный цвет. Но через несколько месяцев головокружение, тошнота и странные оптические эффекты, которыми его снабжала щедрая на авансы смерть, исчезли. Тот же профессор опять разводил руками, опять складывая вдвое чек. Теперь Иза носила все светлое и слишком часто улыбалась. Она была умна, но ее чувственность делала ее абсолютной дурой. Даниэль не охладел, просто ему не нужна была больше чужая вдова, профессиональная сиделка. До нее это дошло с опозданием. И тогда ее начала раздражать его ухоженность, не чистота, а стерильность, не просто хороший вкус, а жеманность. Он отпустил бороду - она смотрелась как наклеенная. Его тело стало приобретать странную пухлость, обтекаемость. Он записался в спортивный клуб, несколько раз побывал в сауне, и на этом все кончилось. Назначение в Африку казалось ему выходом из положения, по крайней мере, географическим. Но вышло наоборот. Работа была до смешного незначимой. Платили за ссылку. У него была вилла, шофер, власть. Белая колония была небольшой, и жизнь шла на виду. Черные ловили рыбу и танцевали. Или изучали медицину и танцевали. Белые пили. Даниэль пристрастился к траве. Кокаин тоже был дешев. Его любовник, молчаливый, слишком молодой египтянин, присылал иногда вместо себя черных дружков. У них всегда были проблемы с деньгами. Даниэль по секрету от Изы снимал на пару с приятелем-дипломатом трехкомнатную квартиру в деловой части города. До виллы было пятнадцать минут езды берегом океана.
Валентин познакомился с Даниэлем в Париже, в клубе, куда он завалился с подкуренной, шляпу роняющей, известной старлеткой. Хозяин, выставив руки, словно он собирался обнять загулявшую парочку, бубнил что-то про правила клуба, двое худых мрачных парней выглядывали из-за его жирной спины, и все кончилось бы дракой, если бы в последний момент не появился невысокий человек с большими, навсегда удивленными глазами. Он что-то сказал на ухо хозяину, и их пропустили. Не в клуб, а к стойке бара у входа. Невысокий заступник, скучавший до этого в полутьме над третьим стаканом скотча, и был Даниэль. Ночь кончилась в дуплексе* актрисы за игрою в шахматы. Даниэль выиграл. Актриса спала в кресле, вытянув ноги, свесив руки. Шляпа, закрывавшая ей лицо, немного глушила ее юный храп.
Иза вообще не реагировала на новость. Ее волосы были туго повязаны косынкой. Она высыпала на стол целую пригоршню разноцветных пилюль. "Завтрак космонавта",- комментировал Даниэль. Бассейн наконец был пуст, и Мамаду мыл его из шланга. "Во сколько обещал быть Алекс?" - спросила Иза. Алекс был приятелем ее первого мужа, миллионером, страстным коллекционером живописи. Он жил на острове, напротив города, на расстоянии одной гавани. "Ты заметил,спросил Даниэль Валентина, - что люди с деньгами все чаще селятся на островах? У Алекса по крайней мере пять вилл в разных концах мира... Он обещал быть к аперитиву...
Знаешь, почему на островах? - Даниэль снял очки и почесал переносицу. - На маленькие острова не падают большие бомбы..." Иза смотрела на мужа, холодно улыбаясь. Невозможно было сказать, из чего состояла ее улыбка. Но и сочувствие, и презрение входили в компоненты. Мамаду бросил шланг и шептался с поваром. Даниэль, уронив салфетку, поднялся и подошел к ним. Валентин увидел, что черные тоже могут бледнеть. "Слушай, - Даниэль вернулся и, подняв салфетку, швырнул ее на плетеное кресло,- они просят разрешения положить Асинью в большой морозильник... Черт-те что... Говорят, что родственники смогут добраться до города лишь завтра к вечеру или послезавтра утром. Мне все равно. Мамаду уверяет, что места хватит и продукты не придется размораживать..." Иза подняла вытаращенные глаза. Валентин отвернулся, внимательно разглядывая отвесно по стене поднимающуюся ящерицу. Она была отвратительно серого, землистого цвета.
Джой опоздала. Полчаса ушло на то, чтобы отделаться от чеха. Он ничего не видел особенного в том, чтобы уложить ее в постель перед свиданием с Валентином. Он был прав, раньше так и было. Она выставила его. Десять минут ушло на то, чтобы набить ледник выпивкой и едой, погрузить в машину; еще десять, чтобы домчаться до виллы. У нее был старый военный джип, который она лихо развернула в тупике перед виллой. Джип был списан из американского посольства, первый секретарь в свое время помог ей с покупкой, один из тех рыжих чудаков, которые не могут загореть даже в Африке. Подходя к воротам, она вспомнила, что забыла купальник, и в этот момент бампер джипа сильно ударил ее чуть выше лодыжки - машина не стояла на тормозе. Не шепотом, а шипением выругавшись, она прохромала назад и с треском оттянула рычаг тормоза. "Первая травма",- хотела сказать она Валентину, имея в виду свое разбитое сердце, но ворота открыл слуга, сообщивший ей о несчастном случае. Джой была суеверна и боялась не только просыпанной соли, разбитых зеркал, гадания по руке, девятки пик рядом с девяткой бубен, наговоров, сглаза, марабу, гри-гри, танцев экзорцизма, но и любых скверных новостей. Словно она была счастлива незаконно и ожидала подлостей из внешнего мира. Валентин лежал в шезлонге, читал европейские газеты. Загар его был какого-то невероятного цыганского тона. "Что с ногой?" - спросил он. "Попала под колесо Фортуны",- улыбнулась она. "Нет, серьезно? - Валентин подозвал слугу. - Выпьешь, что-нибудь?.." Они уже садились в машину, когда вышла Иза. Она принесла две бутылки "мускаде" и купальную простыню для Валентина. "Ужин в холодильнике,- сказала она,- не спешите возвращаться". И посмотрела на Джой с любовью.
Сторож сидел на корточках в тени пальмы. Лук и короткие стрелы лежали на соломенной подстилке. Как всегда, на небе не было ни облачка. Грязная собака стояла, разглядывая мертвую землю.
* * *
На выезде из города она свернула к аэродрому, проскочила, несмотря на запрещающий знак, узкой, колючей проволокой отгороженной дорогой и остановилась на обрыве. Чья-то яхта делала ленивый поворот. Чье-то радио играло рэгги. Гора ржавых консервных банок была свалена у последней рогатки заслона. Джой посмотрела на часы, и почти в тот же момент, еще не обросший звуком, весь размытый тепловыми волнами, словно они смотрели на него сквозь видоискатель телеобъектива, вдали показался самолет. Его клюв качался на разбеге, потом выровнялся, грянул гром, и прямо над ними, так низко, что можно было попасть камнем в брюхо, ушел в небо "Конкорд". Валентин открыл холодную, под штопором скользящую бутылку. Они отпили по глотку, потом друг от друга, потом опять - холодной, смородиной отдающей влаги, и джип резко взял с места, оставляя за собой шлейф розовой пыли.
Дорога на юг спотыкалась об одноэтажные поселки. На обочине мальчишки торговали кокосовыми орехами, у автобусных остановок роились импровизированные базары, все было раскрашено лубочно-розовым, голубым, ярко-желтым. Рейсовый автобус, набитый до предела, тяжело переваливаясь, обогнал их. Он был разрисован пальмами, облаками морской воды, гигантскими бабочками и ампутированными руками над тыквами барабанов. "Счастливого пути",- было написано над задней дверью. "И веселого также дня" - ниже. Через час, проскочив навылет приземистый колониальный городишко, где дома по старинке далеко отстояли друг от друга, а деревья с огромными кронами легко закрывали раскаленное небо, они свернули на пустынную дорогу, кое-где отороченную пыльным кустарником. Редкие голые баобабы лениво тащились обочиной, земля была розового, временами почти красного цвета. Дорога уперлась, в озеро, в недостроенный причал, возле которого паслись диковатые мальчишки. Заросший грязными волосами, в рубахе до колен, белый толстяк ловил что-то на отмели. Валентин выбрал пацана поздоровее, подозвал; его пальцем и дал монету. "Ты!" сказал; он. Даже в таком пустынном месте целые толпы набивались сторожить машину. Лучше уж было выбрать сразу. Они наняли моторную пирогу. Джой, сморщившись от боли, прыгнула на сиденье. Взвыл, чихнул и опять взвыл мотор. Впервые за много дней стало свежее. Озерцо переходило в озеро, скрипел высокий тростник, от воды шел пресно-сладкий запах. На повороте в пятое или, Бог его знает, шестое озерцо лодочник выключил мотор и крепко прижал пирогу к зарослям тростника. Под прикрытием этой зеленой стены они мягко выскочили на широкий поворот, и Валентин сжал маленькую руку, лежавшую у него на коленях. Озеро, от края до края, было забито розовыми фламинго. "Будете фотографировать?" - тихо спросил лодочник.
