Дмитрий Мамин-Сибиряк - Ната
На Валежном, кроме конторы, были выстроены казарма для рабочих, конюшни для лошадей и еще два амбара специально для хранения разного приискового скарба. Вечером: около конторы в живописном беспорядке около горевших огней располагались пестрые кучки рабочих, слышался веселый говор, тренканье балалайки и постоянно вставала длинная-длинная, как этот лес, проголосная песня, надрывавшая душу. Борис Борисыч любил по вечерам сидеть на своей террасе и без конца дымить сигарой, но сегодня он ушел к себе в комнату и весь вечер пролежал на походной кровати: ему хотелось остаться одному, чтобы с головой погрузиться в то созерцательное настроение, какое переживают по вечерам все старые холостяки. В самом деле, хороший летний вечер всегда напоминает нам картины тихого семейного счастья — самовар на столе, розовые лица детей, присутствие женщины-матери, маленькие семейные радости и большие заботы. Сегодня Борису Борисычу показалось особенно тяжелым его холостое одиночество, и его под пятьдесят лет давили, как пятьдесят кирпичей. С одной стороны, у самого неисправимого холостяка есть теплые детские воспоминания, с другой — в воображении рисуется бесконечный ряд картин чужого семейного счастья, освещенного и скрепленного трудом для семьи и детскими улыбками.
Когда Борису Борисычу делалось скучно, он открывал свой книжный шкаф, выбирал какую-нибудь умную книжку и убивал время чтением. Этим способом наполнялась сосавшая его пустота, но сегодня и это патентованное средство не помогло — книга полетела в угол, где стоял железный ящик с деньгами.
— Одно это свинство… — ворчал Борис Борисыч, раскуривая третью сигару.
Он подошел к раскрытому окну и долго смотрел на дымившееся туманом болото, на мерцавшие в небе ззезды, на потухавшие около казармы огни. Тянувшая в окно струя ночного воздуха несколько освежила его, по ему сделалось еще скучнее, точно он сегодня потерял что-то такое дорогое. Контора осветилась зеленой лампочкой, и со всех сторон выглянули такие знакомые и давно надоевшие предметы походной приисковой обстановки: железная касса, складная кровать, полки с книгами, карта на стене, письменный стол, вечно покрытый слоем пыли, дремавшая на ковре Ильза, английская двустволка на стене. Борису Борисычу было обидно главным образом то, что его взволновало и выбило из колеи совершенно ничтожное обстоятельство: увидел какую-то сомнительную женскую шляпу и затосковал.
О чем, спрашивается? Разве порядочная согласится ехать в эту медвежью глушь в сопровождении такого урода? Это, наверно, какая-нибудь куртизанка или просто потерянная женщина.
— Нет, она не куртизанка… нет, нет, нет! — протестовал внутренний голос.
Таинственная Ната заинтересовала Бориса Борисыча просто потому, что он уже целых три месяца, кроме деревенских баб, не видал ни одной женщины, а тут точно с неба свалилась настоящая цивилизованная дама в желтых перчатках и в соломенной шляпе. Нужно заметить, что Борис Борисыч питал большую слабость к женщинам и, в качестве старого холостяка, не стыдился признаваться в этом откровенно. Промелькнувшее, как в тумане, красивое и характерное женское лицо расшевелило в кем ту артистическую жилку, которая для людей этого сорта составляет истинное несчастье. Интерес увеличивался даже такими ничтожными обстоятельствами, как артистическое полуимя «Ната» и какая-то таинственная обстановка появления в обществе этого урода Агапа Терентьича.
— Странно, да, очень странно… — повторял Борис Борисыч, усаживаясь к столу проверять какой-то мудреный чертеж приисковой машины.
Ему пришлось с полчаса усиленно сосредоточивать свое внимание, пока встревоженная мысль не вошла в свою колею и на бумагу посыпались обычным чередом целые столбцы всевозможных вычислений и формул. Короткая летняя ночь сменилась серым и туманным утром, а Борис Борисыч все сидел за работой, пока не почувствовал той приятной усталости, которая дает мертвый сон. Он, не раздеваясь, бросился в свою постель и проспал богатырским сном до самого полудня, когда солнце начало сильно жечь ему свесившуюся с кровати руку. Борис Борисыч быстро вскочил на ноги, как это делают все старые военные, и долго не мог сообразить, что с ним случилось вчера, что заставило уснуть, не раздеваясь?
— Уж не напился ли я пьян? — соображал он, ощупывая свою голову. — Нет, не то… Черт знает, что такое!..
Вспомнив про Нату, он сам засмеялся своей сумасшедшей глупости и позвонил. Явилась Кузьмовна с умывальником и полотенцем.
— Ну, нянька, давай самой холодной воды!.. — весело заговорил Борис Борисыч, предвкушая удовольствие умывания.
— Ключевая вода, как лед!
— Отлично, нянюшка!
Борис Борисыч снял с себя куртку, расстегнул ворот рубашки, засучил рукава выше локтей и только хотел приступить к операции умывания, как Кузьмовна проговорила:
— А вас давно ждут…
— Кто ждет?..
— А вчерашний господин, который ехал с барышней… На терраске сидят вот уже второй час. Очень, говорят, нужно!..
— Что же ты меня не разбудила? Отчего не сказала сейчас же, как вошла?.. Ах, какая ты странная, нянька!..
III
Борис Борисыч бросил умываться, быстро натянул на себя куртку и вышел на террасу, где его, действительно, ждал Агап Терентьич, имевший сегодня такой убитый вид, что в первый момент Борис Борисыч даже не узнал его.
— Чем могу служить вам? — проговорил он стереотипную фразу с вежливостью светского человека.
Агап Терентьич как-то смешно заморгал своими свиными глазками, схватил обеими руками руку Бориса Борисыча и заговорил встревоженным, немного хриплым голосом:
— Спасите, спасите меня… то есть спасите ее, Борис Борисыч! Я совсем не знаю, что делать… Вероятно, это случилось с дороги. Ната не привыкла к дальним дорогам… да. Все было ничего, все была спокойна, даже радовалась, а как приехали на место… Там есть изба, — ничего, жить можно! Ну, с ней сейчас припадок…
— Какого сорта припадок?
— Ей-богу, не умею вам сказать… Раньше этого не бывало с ней, а тут вдруг! Сначала плакала и капризничала…
Агап Терентьич огляделся кругом и с выразительной улыбкой, лукаво подмигнув глазом, прибавил:
— Да-с, мы немножко бываем капризны… хе-хе!.. Может быть, мне не следовало бы говорить это совсем незнакомому человеку, но войдите в мое положение… Ужасный припадок: конвульсии, рыдания, столбняк. Я совсем потерял голову, доктора взять негде, и вот я бросился к вам…
Эта глупая болтовня неприятно подействовала на Бориса Борисыча, и он недоверчиво рассматривал мешковатую фигуру своего собеседника, его парусиновый балахон, круглую шапочку на голове, охотничьи сапоги, покрытые пылью, глупое жирное лицо с какими-то рыжеватыми, по-солдатски подстриженными усами и необыкновенно развитую нижнюю челюсть. Мешки под глазами, подозрительный цвет мясистого носа и жирные складки отвислых щек и трехэтажного подбородка придавали Агапу Терентьичу очень непривлекательный вид.
— Извините, я ничего не понимаю, а меньше всего — чем я могу быть полезным вам? — довольно сухо ответил Борис Борисыч, когда Агап Терентьич принялся неистово вытирать свое круглое лицо носовым платком сомнительной белизны.
— А что же я буду с ней делать в лесу?.. Я обратился к вам, как к образованному человеку… Может быть, у вас есть какие-нибудь капли или порошки. Это иногда очень помогает женщинам…
— Вы как сюда приехали?
— Верхом приехал… вот изволите видеть, какая пыль по дороге. Сломя голову мчался… Я не смею, конечно, вас утруждать, но если бы вы согласились лично навестить больную… Да, в этих случаях одно присутствие постороннего человека иногда помогает. Уверяю вас…
Борис Борисыч поднял плечи в знак удивления и только что-то промычал. У него была своя походная аптечка, но возиться с каким-то нервным припадком капризничавшей женщины… В смущении Борис Борисыч достал машинально сигару, раскурил ее и предложил такую же своему гостю.
— Благодарю, — ответил гость и сейчас же взял сигару с той особенной развязностью, с какой берут их подозрительные личности, привыкшие курить чужой табак. — А ведь Ната умирает… Может быть, она уже умерла… Ради всего святого, спасите ее, Борис Борисыч!.. Ведь это какая женщина, если бы вы знали… Едемте, ради бога!.. Это совсем недалеко…
Агап Терентьич опять схватил Бориса Борисыча за руку и по пути трагическим жестом смахнул навернувшиеся на глаза слезы.
— Хорошо, хорошо… — соглашался Борис Борисыч и велел Захару седлать своего гнедого иноходца.
Через полчаса с Валежного по дороге к Талым Ключам помчались два всадника. Борис Борисыч держался в седле молодцом и только сдерживал свою горячившуюся лошадь; Агап Терентьич галопировал рядом с ним на какой-то отчаянной кляче, подогнув коленки и смешно болтая локтями в воздухе. По сторонам широким махом неслась Ильза, обнюхивая по пути все кусты и кочки. Дорога шла по берегу болота, минуя большой лес; попадались гривки молодых березняков, одиноко торчавшие сосны, кусты жимолости и купы рябины. Во многих местах дорога шла по голому камню, и лошади выбивали подковами синие искорки. Солнце палило нещадно, но Борис Борисыч, увлеченный этой импровизированной поездкой, ничего не замечал, — через полчаса, самое большее, они должны были быть на месте, и он несколько раз хватался за свою дорожную сумку, в которой лежала аптечка.
