Владимир Орлов - Распятие и воскресение Татьяны Назаренко
Случай с Назаренко не какой-то особенный и удивительный. Вовсе я не хочу выделить ее судьбу из сотен судеб. Просто удивительно положение художника (возьмем живописца) в нашем обществе и культуре. Постыдное для общества. Надо иметь "выслугу лет" или возраст ближе к пенсионному (неважно, хороший ты художник или плохой, на этот счет указующий перст у времени), чтобы получить возможность открыть себя публике или, если хотите, народу. То есть право на персональную выставку. Может, для самих художников это дело привычное и говорить о нем - дурной тон, но для людей со стороны, зрителей, все это странно. В литературе, выходит, проще? И без итогового собрания сочинений, по публикациям можно понять, что за писатель перед тобой. И был самиздат. Конечно, и в нашем деле есть несокрушимые стены, надзирающий глаз, прессы и гнеты, унижения, интриги, очереди и досады, но не четверть же века надобится для выхода к широкому читателю (естественно, при "мягком" климате эпохи). Причем Назаренко из мастеров относительно удачливых. На чей-то взгляд, может, и баловень судьбы. Да и напор свойствен ее натуре. Однако со дня ее дебюта до большой личной Московской выставки прошло двадцать три года. Очень мы прохладны и высокомерны к своим талантам. Сейчас мы по рельсу колотим, возмущаемся тем, что возведенных временем в классики десятилетиями не выставляли, а работы их, ценой ныне в миллион, раздаривали или расторговывали за копейки. Не придется ли лет через двадцать ахать и выклянчивать для выставок в Москве из музеев Нью-Йорка, Франции, Западной Германии полотна и скульптуры нынешних "гадких утят"? А сами-то где мы были и где мы есть? И в наши дни страна может потерять существенную часть своего художественного клада. Лучшие галереи наши либо на ремонте (заодно с библиотеками, театрами, консерваторскими залами), либо они для современных работ - запасники. У нас просто нет музеев современного искусства. Ни чужого, ни своего. Стыдно. Миллионер П.Людвиг (ФРГ), промелькнуло в печати, хозяин многих бывших московских и ленинградских полотен (в их числе и работ Назаренко), намерен такой музей в Москве устроить. Какая же мы, выходит, бестолковая и безрадостная провинция! И не в нашем ли городе жили Третьяков, Щукин, Морозов, Цветаев?
3
Но, может быть, тут отражение жизненной правды? Что людям сейчас до каких-то холстов, гобеленов, фигурок из бронзы или гипса? Среди живописцев ли искать властителей дум? Да и когда они ими были в последние полвека? Теперь-то и вовсе публика читает, читает, ну еще и слушает. Приключения с подпиской прошлой осенью вызвали досаду, волнение в умах, страхи: не конец ли гласности, не сказано ли нам: "Обходитесь без мяса, обойдетесь без слова"? "Не обойдемся!" - прозвучало ответом. (А летом к слову добавилось и действо, телевизоры в пору съезда депутатов не выключали.) Да и в годы тихие, "равнинные", с утопленными страстями и надеждами, люди обращались прежде всего к слову, современников ли, редкому, но сохранявшему честь литературы, или к слову прошлому, упрятанному, закопанному, но и в тайниках и оковах - живому, благотворному. Честное, талантливое на сцене, на экране, в залах музыкальных тоже вызывало отклик в душах. Или хотя бы волны интереса. А рвались ли люди в залы выставочные? Случалось. Рвались.
Но чаще всего из-за произведений приезжих. Имеющих вековые репутации, доступных "простому" человеку для обозрения, возможно, раз в его жизни. Спасибо за те выставки и за угощения шедеврами. (Правда, в очередях на Волхонке всегда стояло много служивых дам, меньше - служивых кавалеров, вырвавших в учреждениях билет на сеанс, у картин они не задерживались, а утекали в магазины или куда надо, благо было время, но суету в толпе создавали.) Иногда разговоры в публике вызывали и выставки отечественных художников. В особенности, если гремели скандалы. Никиту Сергеевича, скажем, доставили на МОСХовский юбилей в Манеж, и случилось бушевание. Или бульдозерами отрецензировали выставку авангардистов. "Караул устал..." Или что-то там вышло на Малой Грузинской. Что - неизвестно, но вышло. При этом скандальные работы оставались от ведущих о них разговоры в отдалении, что они такое - никто и не знал. Есть, конечно, среди живописцев и личности, их немного, поднявшиеся в сознании их поклонников до уровня самих Юлиана Семенова, Валентина Пикуля, Анатолия Иванова и Иосифа Кобзона, у них происходили выставки в престижных залах, и там толклись. Но интересы и вкусы у патриотов тех выставок были специфические. На выставке Д.Левицкого я долго бродил рядом с подобными любителями. Блистательный Дмитрий Григорьевич оказался для них иллюстратором В.Пикуля. Только что вышел "Фаворит", и тут кстати подоспел какой-то Левицкий со своими картинками. Слышались реплики: "Вон та жена Гришки Орлова, невзрачная баба-то, а вон та, помните, мужиков пробовала для Екатерины, а вот тот по утрам опохмелялся щами из бутылки..." Прикасались к "истории", об искусстве речи не шло... Погруженные в мир обласканного рекламой собственного мастера купеческого портрета, ныне еще и названного художником коммерческо-благотворительным, восхищались ювелирными изделиями и мехами волос к волоску, как живые - влиятельных и "нужных" персонажей. Не об искусстве и сущности рассуждали и на выставках И.Глазунова. В раскрасках, многометровых и среднескромных, пытались углядеть известные лица, их символику и роли во внутрикартинных концепциях, намеки, толковали их не столь упрощенно и простодушно (как, скажем, поклонники В.Пикуля), а в стараниях возместить хотя бы и разговорах неутоленность в правде об истории Отечества и драматизме бытия. Но расчетливые иллюстрации к истории, снабженные потеками крови, в частности, и оттого, что жидкость в этих потеках казалась притворной, вишнево-клюквенной, чуть ли не сладкой, ощущение драматизма бытия не создавали. Суждение здесь, естественно, субъективное. Но убежден, что первичными в причинах горячности разговоров были - злоба дня, собственная неудовлетворенность явлениями жизни и культуры, а не самодостаточность, самоценность предложенного искусства.
За два года открылись сундуки и короба. И в истории, и в философии, и в литературе, и в кинематографе, и в музыке. И в искусстве изобразительном. Во всеобщем возвращении к здравому смыслу, к реальностям жизни и культуры происходили ломки установленного и высветления вершин. С иронией, увы, печальной, оглядываемся на клетки соцреализма, при которых, впрочем, в вольерах лояльности сытно и удачливо паслись И.Ефанов, Ф.Шурпин, А.Герасимов, С.Бабаевский, И.Пырьев и прочие. Случались нынче и крахи. Некто, скажем, числившие себя номером один, или два, или три среди духовных пастырей Отечества, а в реальности оказавшиеся в седьмом десятке, впадали в апокалипсические состояния, обнаруживали тут же гражданскую войну в искусстве и происки коварных вражин. Бог с ними. Таких и пожалеть стоит. Хотя они и теперь при секретарских эполетах и штанах с лампасами. Однако все ясней становится, кто есть кто и в ком есть в обществе потребность. Уровень ценностей приподнялся. И еще будет что достать из закромов. А ведь и теперь явили публике Лентулова, Шагала, Филонова, Малевича, Кандинского, по-иному будут поняты и канонизированные мастера (М.Нестеров, например, со вновь "рассмотренною" публикой "Душой народа", Кустодиев, Петров-Водкин).
Возвращаются долги прошлому ("отложенный штраф", по хоккейной терминологии), возвращается Отечеству пласт культуры, без которого движение к реальному существованию невозможно. Но как успеть нам, должникам, все достойное прочесть, прослушать, посмотреть и осознать? Как все в себе вместить и совместить со страстями и заботами дня летящего? Да еще имея под рукой свежие номера газет и журналов. Пытаясь переварить пропущенное, не отнесем ли мы то, что делается сегодня в литературе и искусстве, в свой следующий долг? Не вызовет ли это сегодняшнее лет через двадцать-тридцать запоздалые открытия? Тем более что можно успокоить себя, посчитав, что ничего путного сегодня и не делается. Разве есть тут уровни "Котлована" и "Реквиема", Мандельштама и Булгакова? Какое там. Сплошной электрический гром массовой культуры, наводнения растаявших ледников авангарда, "митьки" с ухмылкой питерских швейков, сочинения-чернухи на злобу дня. Ну, если только Шнитке...
4
При таких обстоятельствах и открылась выставка Татьяны Назаренко. (По соседству - французский авангард, этажом выше - Т.Яблонская, "через стену" долгожданный московско-ленинградско-мюнхенско-нью-йоркский В.Кандинский.)
Татьяна Назаренко - из "семидесятников". При этом она одна, сама по себе. Она из поколения "начитанных", иные ее полотна вызывают мысли об известных мастерах (Брейгеле, Ван Эйке, др.), но тут не заимствования и не подражания; обращения к мастерам необходимы ей в ту или иную пору для разговора с ними, или для опоры из них, или для смысловой цитаты ("цитировали" Моцарт, Чайковский, "цитируют" нынче Щедрин, Шнитке). Она беседует с мастерами, но она - одна, сама по себе. Она одна, но в ней множество Татьян Назаренко.
