Василий Аксенов - Миллион разлук
- Сеньорита руссо! - с удовольствием проскрипел попугай. Запрыгал вдоль ящичка с билетиками, клюнул, вытащил розовый билетик и, оттопырив крылышко, повернулся к Алисе. Она развернула билетик и с удивлением прочла:
Когда в жизни будут злые силы
Угнетать, душою теребя,
Пусть к тебе приедет друг твой милый,
Обогреет пылко и любя.
- Фантастика! - воскликнула весело Алиса. - Нет, это просто потрясающе! Как на Тишинском рынке после войны.
Она захлопала в ладоши, даже запрыгала, протянула старичку еще песо и тут заметила, что он плачет.
- Умный фогель, - бормотал старичок, засовывая палец под крыло попугая. - Старый амиго. Брависсимо, Алоиз!
Нечто подобное музыке - неизбывная жалость к старичку, к старой, лысеющей птице, ко всему смертному и живому, запах талого снега и голые ветви лип, стихи из розового билетика, воспоминание о сумерках на улице Герцена - все это и что-то еще не названное, не разгаданное, подобно музыке, тронуло сердце Алисы, когда она стала спускаться по лестнице к пылающему и шумному океану.
Она вспомнила, как шла в тех сумерках из нотного магазина и увидела Толпечню на условленном месте возле шашлычной.
Великий спортсмен и летучий человек явно нервничал, томился, заглядывал в окно, за которым безмятежно пировали такие же, как он, великие спортсмены. Она задержала шаги и даже как бы спряталась за фонарем. Толпечня вынул из кармана часы, посмотрел на них, потом спросил, который час у прохожего, подкрутил свой брегет, нервно поиграл цепочкой, рванул, порвал, чертыхнулся, сунул в карман, сделал было шаг в сторону, но остался...
Это было их второе свидание, и он еще не знал, какая она - "в порядке" или не очень. Она смотрела на него издали равнодушно, тоже что-то взвешивая, словно первого безумного свидания у них и не было. Не повернуть ли назад к Консерватории? Подумаешь, краснорожий верзила, мало ли таких? Считаю до десяти. Если он почувствует мой взгляд, тогда... Он почувствовал ее взгляд на счете восемь и сразу позабыл все свои сомнения, а она вдруг почувствовала, как на горле под подбородком у нее возник электрический очажок и струйка от него поползла вниз, между ключицами, по средостению, к животу.
- Я думал, что вы не придешь, - пробормотал он.
- И вы был рад? - лукаво засмеялась она.
В Исландию он попал впервые, и здесь его поразило то, что всех иноземцев поражает и пленяет в Исландии: близость природы, близость сокрушительных необузданных сил. В Рейкьявике почти с любого места вы видите океан, холодный и грозный, или горы, пустые, отчужденные, ничем как бы не связанные с людьми.
Толпечня шел по улице и сквозь густой снегопад видел эти горы и темную массу гудящего океана, а в конце улицы возвышался серый борт парохода, маячили желтая грузовая стрела и парень в ярко-красном анораке под этой стрелой. Снег, снег, снег валил с неба, катастрофически засыпал утлую столицу северных людей, всех этих бесфамильных "сонов", румяных верзил с детскими глазами.
Снежная прибыль, как всегда, веселила Толпечню, снежного человека, он знал, что снег не помешает его полетам, со снегом он был в свойских отношениях, и Родина, Москва, если уж и снилась ему когда-нибудь в его гастрольных ночах, то всегда представала перед ним в снегу, и это были счастливые сны. После снега во сне он твердо знал, что наутро все сладится.
Сегодня на почтамте Рейкьявика он получил письмо от Алисы, длинный конверт, прилетевший из южного полушария, и в нем розовый билетик с какими-то смешными базарными стишками и профилем попугая, нарисованным ее рукой. "Я купаюсь, я мокрая, это не слезы, а морская вода," - накарябано было вокруг чернильного пятнышка. Мокрая Алиса, волосы закручены в кукиш на затылке, худая шея с ложбинкой, торчащие ключицы. Острое плечико поднято, капли на коже - сон, снег, купание, происхождение мечты...
В маленьком уютном холле гостиницы возле камина под утварью, приплывшей в наше время из исландских саг, Толпечню ждали три корреспондента спортивных газет: американка, немец и датчанин.
- Хелло, "реактивный" мистер Джет! - сказала американка. - У тебя счастливый вид. Должно быть, собираешься завтра сигануть дальше всех?
Толпечня впервые видел эту американку, в костюме "Дальний Запад" и с длинными патлами ниже плеч. Впрочем, он уже привык, что западные журналисты разговаривают со спортсменами запанибрата, такова традиция, и ничего тут не поделаешь.
Он сел в кресло и принял из рук портье чашку горячего чаю.
- Я в отличной форме, сэр, - сказал он американке.
Та сделала паркером закорючку в блокноте и, прищурившись, уставилась на Толпечню, словно перед ней скаковая лошадь.
- Как твое полное имя, Джет?
- Эдуард Аполлинариевич Толпечня, сэр, - любезно поклонился ей знаменитый летун.
- С ума сойти, - пробормотал датчанин, попытался записать полное имя летуна и махнул рукой.
- А на покой не собираешься? - спросила американка.
- В небе места много, сэр, - сказал Толпечня. - Я не мешаю молодым летать, а разбег и толчок занимают считанные секунды, сэр.
- Какая я вам к черту "сэр"? - наконец возмутилась американка.
Летун тут же встал и поспешно откланялся. Корреспондентка напоминала ему Алису, вульгарный вариант той же породы.
...На конверте из южного полушария был штамп гостиницы. Толпечня с конвертом в руке прямо от двери своего номера прыгнул на кровать и в прыжке еще умудрился снять телефонную трубку.
Еще полетаем, хе-хе. Какое мне дело до молодежи? Если мне пока летается, почему не летать? Если люди в разных странах хотят смотреть на мои полеты, почему же мне не показывать их? А на горах места хватит, и в воздухе тем более. Еще стоит в вечном мраке, в антарктическом антраците закованный в черный лед таинственный Эребус. Вот там бы прыгнуть! Возьму с собой Алису на черный Эребус, куплю Алисе рису и карамельных бус, построю там зимовку и запасу шамовку...
- Сэр? - услышал он в трубке призыв телефонистки.
- Мне нужно заказать Мар-дель-Оро.
- Мар-дель-Оро? Это на другом конце света, сэр.
- Не так уже далеко, мисс. Попробуйте.
Было это или не было? В такой же снежный день, в такой же слепящий снегопад Алиса в рыжей шубе мелькала перед витриной гастронома на площади Восстания, высматривая что повкуснее, а он подъехал в своей таратайке, поставил ее в ряд машин между огромным старинным "ЗИЛом" и иномаркой и долго, около минуты, наблюдал щемящие сердце беспорядочные, трогательные ее движения: рывком открывается сумочка, туда влезает нос, волосы падают на сумку, кошелек в снег, сумка захлопывается, падают перчатки, беззвучное чертыхание, порыв к витрине, возврат к кошельку...
Почему же двери сами не открываются перед божеством? Неужели прохожие не понимают, какое уникальное существо они толкают локтями?
Толпечня нажал на сигнал. Его таратайка, в которой вечно барахлило зажигание, была оборудована европейским трофеем - музыкальным сигналом с первой фразой из увертюры Россини.
Алиса встрепенулась, бросила беглый взгляд на ряд машин перед гастрономом, хитро улыбнулась и, прикрыв ладонью рот, выдала свой "звучок", коронную ноту. Это был неполный звук и даже не половина, может быть, только четверть, но от него задрожали стекла старинного "ЗИЛа". Прохожие задержали бег: кто, мол, тут балуется с транзистором?
Их легкомысленные встречи под снегопадами Москвы... "Мне с ней легко вот и все, - думал он. - Мне с ней легко, как ни с одной женщиной прежде. Мне легко с ней и радостно. Радость встречи с ней пронизывает все мое тело, все клетки организма охвачены буйной радостью, радостью на грани взрыва, радостью послевоенной тишины, радостью блуждания и новой радостью на грани взрыва. Мне с ней так легко, что сбивается дыхание и намагничиваются руки. Мне так легко, что уже никак не оторваться и разлука немыслима. И вот мы уже полгода в разлуке!
Мы не принадлежим друг другу. Она принадлежит своему звуку, я - полету. Ничего хитрого."
Никогда он не думал, что тоска по женщине будет так сильна. Тоскуют пальцы, ногти, щетина на щеках и родимые пятна. Тоска на молекулярном уровне.
Он стал думать о завтрашнем прыжке и о полете в бледном исландском небе. Если Рейкьявик удачно соединится с Мар-дель-Оро, тогда полет будет парящим, планирующим, а спуск торжественным, как северное сияние. Если разговор не состоится, тогда мистер Джет свирепо прочертит в небе суборбитальную дугу, побьет свой собственный рекорд, выпьет бутылку пива и в тот же вечер улетит в Канаду.
Звонок телефона взбаламутил сумрак. Толпечня судорожно схватил трубку и скрючился на кровати в позе эмбриона.
Звонил из Москвы Боря Панегиркин, замзавсекцией сверхдальних спортивных полетов.
- Привет, старик! Вот я наконец до тебя добрался. Как прошла пресс-конференция?
- Нормально.
- Нормально, говоришь?
- Да.
- Ты немногословен. Эдуард, мы все здесь, затаив дыхание, следили за твоими подвигами в Тироле и на Пиренеях. Большая надежда на Исландию, Эдик. Удачных тебе стартов и дальше, Эдюля. Твое имя, киса, на почетной доске комбината! Поздравляю!
