Александр Грановский - Двойник полуночника
"Ну, как? - наконец не выдержал, за рукав тронул. А он нарочно принялся раскуривать трубку, чтобы унять в пальцах дрожь. И, не дождавшись ответа, вождь сам же и ответил одобрительно: - Тонкая работа! Но ггязная. Спасибо, товарищ Свердлов постарался. А как вы, голубчик, думали? Геволюция - это ггязь, но геволюция это и искусство. И, как всякое искусство, она тгебует жегтв и еще раз жегтв...".
...Лишь однажды он сорвался, выхватил пистолет (с которым теперь никогда не расставался) и выпустил в темноту всю обойму. Но это был всего лишь раз - больше он себе такого не позволял. А глупого телохранителя, который сразу выскочил совершить подвиг, но на свою беду заметившего ход, на другой день уже не было. Жаль. Верный был человек. Глупый, но верный. Почему-то всегда так: чем глупее, тем вернее.
3.
Мокрые ступеньки круто уводили вниз. Здесь ход расширялся и можно было выпрямиться во весь рост. В свете фонарика поблескивали камни свода. С этой минуты его сердце стало часами и начало свой отсчет времени. Десять минут до развилки, еще восемь до прикованного к стене скелета, затем поворот налево и через каких-то несколько минут он окажется в темном переулке, где его всегда ждут. Серая обыкновенная "Победа". Другая машина в это же самое время будет на Мясницкой, третья - возле Красных ворот, четвертая на Герцена, если он надумает от развилки взять вправо, и так далее еще в десятке точек.
Впрочем, раньше у него была карта - старинная такая карта, с готическими обозначениями на немецком, которого он не знал, - пришлось самому покорпеть со словарем... Эту карту при тайном обыске удалось обнаружить в кабинете вождя. Сразу понял, что она и есть главное. Ленин был уже смертельно больным - мучительно доживал последние дни в Горках, даже у него, Coco, просил яду, чтобы прекратить свои мучения: почти полностью отказала речь, лепетал какие-то слова, словно вывернутые наизнанку, бессвязные обрывки фраз. Словом, полный распад личности. И вот в таком состоянии вождь заставил везти себя в Москву, в Кремль, в свой кабинет, где он зачем-то рылся в столе (возможно, карта хранилась в тайнике, куда он ее переложил, чтобы легче было найти... а потом забыл), в библиотеке, делал вид, что нужны книги, брал Плеханова, Троцкого, Гегеля (которого в свое время так и не смог одолеть) и чем-то расстроенный уезжал... чтобы умереть. Если искал карту, то зачем, кому хотел передать ее, какая за всем этим скрывалась цель?
А легенда уже творилась: "Ленин - жив, Ленин жил, Ленин - будет жить". И в этой легенде место для карты совсем не предусмотрено. Последняя вспышка ясности в его к тому времени наполовину разрушенном мозгу (он, Coco, видел потом этот заспиртованный в сосуде мозг: одно полушарие обычное, а вместо другого что-то сморщенное на веревочке величиной с орех). Или каким-то непостижимым образом выяснил для себя главное: был обыск, и, понятно, ее нашли, поэтому и уничтожать не имело смысла. Лучше дать ему, Сталину, понять, что не намерен ничего менять и даже готов передать ему эстафету своего рода карт-бланш на любые полномочия, только чтобы не разрушали его легенду, не свергали с пьедестала истории, в конце концов, они были людьми одного ордена, одного ранга, одного призыва... "Сталин - это Ленин сегодня", - как будет написано потом на всех заборах. А уж он, Coco, постарается. Он станет таким Лениным, что при имени его одном будут замирать птицы.
А еще была ярость. Упоительная ярость мести. Сами, значит, подземным ходом собирались уйти за Москву, а там аэроплан - маленький немецкий "Роланд", который рассчитан на троих - Ленин и еще двое: в первую очередь Свердлов (главный хранитель алмазного фонда), ну и, конечно, Троцкий, без которого Ленин - особенно в последнее время - был как без рук (а точнее, как без мозга). Для него, Сталина, места не оставалось, о нем попросту забыли, не учли (в горячке революции), не успели посвятить в Планы...
Но и об этом он задумается уже потом, а тогда, словно переживал мучительную болезнь, пока не наступил кризис и с глаз не спала последняя пелена. Что это было, и чего он лишился - отживших иллюзий, веры? И хорошо это или плохо - не успел подумать и не знал - не мог смириться лишь с одним: неужели и он, этот баловень судьбы, Ленин, такой во всем уверенный и непогрешимый, со своей карманной революцией, а на самом деле, бурей в стакане воды, взлелеянной в лучших уголках Европы (на партийные, между прочим, деньги, которые с риском для жизни добывал ему он, Coco), чтобы в нужный (опять же вопрос - кому?) исторический момент (но уже на немецкие деньги) всколыхнуть всю эту гремучую смесь народов, весь этот "беременный революцией" Вавилон, который был уже, казалось, обречен даже в имени своем РОССИЯ, неужели и он, Ленин, после стольких усилий и жертв мог бросить все и податься к своим бородатым лавочникам в Европу? А то, что кому-то казалось непоколебимой верой и тонким расчетом гения - всего лишь спокойная готовность к бегству? Может, потому и спокойная, что не должно оставаться никаких улик? Потому что только несколько посвященных могли понимать, догадываться, какую они затеяли игру? И уж совсем никто не представлял, что масштабы этого самого грандиозного в истории блефа еще долго будут потрясать унылое воображение потомков.
Для него, Coco, это была не просто карта, а улика - бесценное сокровище и документ, который он использовал еще раз - чтобы сбить спесь с рвущегося к власти Троцкого. И хотя Троцкий еще какое-то время трепыхался, пробовал даже шантажировать его своими документами (что-то из архива царской охранки) для большой политики Троцкий был уже труп.
В те (хорошие в сущности) годы он, Coco, и успел изучить эту карту вдоль и поперек. Любил инкогнито выбираться в город, и, смешавшись с толпой, бродить по улицам, слушать, о чем говорят, чтобы из обрывков фраз и слов уловить обшее настроение, первые симптомы... еще не болезни, а чего-то смутного, что время от времени охватывает общество, если в том или ином вопросе перегнуть палку.
Народ любит стабильность, но, как всегда, мечтает о чем-то лучшем, хоть, правда, потом и оказывается, что "лучшее" уже было. На то и вождь, чтобы знать правду из первых уст и оправдывать их мечты - чтобы не угасала животворящая иллюзия борьбы и перемен. Чтобы на горизонте возникали все новые и новые надежды. И чтобы для самых отъявленных (которых кто-то придумал называть революционерами) всегда оставалось место подвигу. Маленькому человеку нужны герои. А народ - это всего лишь много маленьких человеков.
Немного грима (старая школа конспирации, хотя были у него и маски, неузнаваемо менявшие лицо), - и он уже прохожий, один из множества других, таких в чем-то одинаковых и разных, с объединяющим желанием быть, как все. В этом "как все" и заключена главная энергия любого преобразования, любой революции.
4.
Он, конечно, отдает себе отчет о всей мнимости принятых мер предосторожности. Да и сам подземный ход, созданный когда-то для спасения, с такой же легкостью мог бы привести прямо к нему в кабинет. Охраны нет. Она есть, но снаружи. Согласно же заведенному правилу, без предварительного звонка к нему войти никто не посмеет. Дверь запирается изнутри. Приходи подземным ходом, бери его тепленького. Чтобы тем же путем уйти без помех. Пока остолопы охраны очухаются, сообразят... Хотя, может, кто-то из них и догадывается? Не все же кругом сплошные дураки? Но он слишком часто менял людей, а потом понял, что подобной сменой лишь увеличивал возможности того, единственного... который все учтет и сделает в лучшем виде и, возможно, только ждет приказа. Но Они или осторожничают, или боятся... (все еще боятся!)... Слишком долго он приучал их бояться, чтобы в считанные минуты Они рискнули бросить на карту все. Иногда ничтожная случайность может изменить ход истории и судьбы. Впрочем, он уже давно подозревал, что случайность правит миром, но человеку кажется, что он способен выискать закономерность для оправдания своих надежд.
И почему-то сразу подумал о двойнике, о котором предпочел на время забыть, вычеркнуть из памяти, но который слишком долго был вторым Сталиным, чтобы в какой-то момент у него не возникло искушения стать первым. Случайная мысль, случайное желание, особенно когда нечего терять. Или все это задумали Они, а двойник еще ни о чем не догадывается, хотя внутренне готов... Никто даже и не заметит подмены. Все так же будут звенеть по утрам будильники, чтобы поднимать его народ на новые свершения и борьбу. Все так же будет звучать музыка и все так же будут любить...
А пока Они ждут. Ждут от него каких-то действий. Может, даже подталкивают к каким-то действиям, чтобы он совершил ошибку и потерял бдительность. Или ждут какого-то сигнала... Но там, за границей, тоже привыкли ждать, и первыми, конечно, не начнут. Для них он был и остается страхом, к которому привыкнуть невозможно, а значит... что-то должно было случиться здесь и сейчас, но он своей непредсказуемостью постоянно все срывал, и в Его Величество План приходилось вносить все новые и новые коррективы. Они даже не заметили, что План уже давно принадлежит Ему, Coco, - так бывает, не замечают, что любимая женщина принадлежит другому. Или предпочитают не замечать? Чтобы как можно дольше все оставалось, как есть. Пусть лучше зыбкое равновесие, чем угроза потерять все. Впрочем, угроза и была его любимой женщиной.
