Василий Шукшин - Калина красная
-- Стихи надо любить, -- решительно закруглил Егор этот вялый разговор. -- Слушай, какие стихи бывают. -- И Егор начал читать -- с пропуском, правда, потому что под-забыл.
...в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй, ты, моя черная гибель,
Я навстречу тебе выхожу!
Город, город! Ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске...
какой-то... Тут подзабыл малость.
Телеграфными столбами давясь...
Тут опять забыл. Дальше:
Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных прав!..
...Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
Зверь припал... и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки...
Вдруг прыжок... и двуногого недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты недаром даешься ножу.
Как и ты -- я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты -- я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, со-средоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросил прямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.
-- Как стихи? -- спросил Егор.
-- Хорошие стихи.
-- Хорошие. Как стакан спирту дернул, -- сказал Егор. -- А ты: не люблю стихи. Молодой еще, надо всем интересо-ваться. Останови-ка... я своих подружек встретил.
Шофер не понял, каких он подружек встретил, но оста-новился.
Егор вышел из машины... Вокруг был сплошной березо-вый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огля-делся кругом.
-- Ну, ты глянь, что делается! -- сказал он с тихим вос-торгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью. -- Здорово! Ишь ты какая... Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. -- Егор быстро вернулся к машине. Все те-перь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.
-- Жми, малыш, на весь костыль. А то у меня сердце сей-час из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?
-- Откуда!
-- Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящи-чек?
-- Двести.
-- Беру за триста. Он мне понравился.
В областном городе, на окраине, Егор велел остановить-ся, не доезжая того дома, где должны быть свои люди. Щедро расплатился с шофером, взял музыкальный ящичек и двора-ми, сложно, пошел "на хату".
"Малина" была в сборе.
Сидела приятная молодая женщина с гитарой. Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога, упорно смотрел на телефон. Сидели четыре девицы с голыми ногами... Ходил по комнате рослый молодой парень, погля-дывал на телефон... Сидел в кресле Губошлеп с темными зу-бами, потягивал из фужера шампанское... Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где -- курили или просто так.
Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и тоже дранью, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокрытом мирке, тяжко. Про такие обитали-ща говорят, обижая зверей, -- логово.
Все сидели в каком-то странном оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение чувствова-лось во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, красиво пела, хрипловато, но очень душевно:
Калина красная,
Калина вызрела,
Я у залеточки
Характер вызнала.
Характер вызнала,
Характер -- ой какой,
Я не уважила,
А он пошел к другой...
А я...
Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.
-- Цыть! -- сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех. -- Нервы, -еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.
Пошел рослый парень.
-- Цепочка, -- сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.
Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приот-крыл дверь... И поспешно скинул цепочку, оглянулся на всех...
Дверь закрылась.
И вдруг за дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.
Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.
К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.
-- Привет, Горе. (Такова была кличка Егора -- Горе.)
-- Здорово.
-- Отпыхтел?
Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые -- была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп -- их Егор рад был видеть. Но что они?
-- А чего вы такие все?
-- Ларек наши берут, -- пояснил один, здороваясь. -- Должны звонить... Ждем.
Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у него на шее... И всего исцеловала. Глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от неподдельной радости.
-- Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...
-- Ну-ну, -- говорил счастливый Егор. -- И что я во сне делал?
-- Обнимал меня. Крепко-крепко.
-- А ты ни с кем меня не спутала?
-- Горе!..
-- А ну, повернись-ка, сынку! -- сказал Губошлеп. -- Экий ты какой стал!
Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.
-- Я вспоминаю один весенний вечер... -- заговорил Гу-бошлеп. И все стихли. -- В воздухе было немножко сыро, на вокзале -- сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы -- все хотят уехать. И среди этих взволно-ванных, нервных сидел один... Сидел он на своем деревен-ском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: "Что пригорюнился, добрый молодец?" -- "Да вот... горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться". Тогда молодой человек...
Зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.
-- Да? -- вроде как безразлично спросил парень, похо-жий на бульдога. И долго слушал. И кивал. -- Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел... Да. Только что. Ждем. Ждем. -- Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем. -- Начали.
Все пришли в нервное движение.
-- Шампанзе! -- велел Губошлеп.
Бутылки с шампанским пошли по рукам.
-- Что за ларек? -- спросил Егор Губошлепа.
-- Кусков на восемь, -- сказал тот. -- Твое здоровье!
Выпили.
-- Люсьен... Что-нибудь... снять напряжение, -- попро-сил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наг-лый, глаза очень наглые.
-- Я буду петь про любовь, -- сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли.
Тары-бары-растабары,
Чары-чары...
Очи-ночь.
Кто не весел,
Кто в печали -
Уходите прочь!
Во лугах, под покровом ночи,
Счастье даром раздают!
Очи, очи...
Сердце хочет:
Поманите -- я пойду!
Тары-бары-растабары...
Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.
-- Да? -- изо всех сил спокойно сказал Бульдог в труб-ку. -- Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бы-вает, бывает. -- Бульдог положил трубку. -- В прачечную зво-нит, сука.
Все пришли в движение.
-- Шампанзе! -- опять велел Губошлеп. -- Горе, от кого поклоны принес?
-- Потом, -- сказал Егор. -- Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь, тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я по-знакомлюсь.
Молодые люди по второму разу, с почтением подавали руки. Егор внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой, и говорил: "Так, так".
-- Хочу плясать! -- заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.
-- Ша, Люсьен, -- сказал Губошлеп. -- Не заводись.
-- Иди ты к дьяволу! -- сказала подпившая Люсьен. -- Горе, наш коронный номер!
И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.
-- Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!
-- Ша, Горе! -- повысил голос Губошлеп. -- Выбрали время!
-- Да мы же услышим звонок! -- заговорили со всех сто-рон Губошлепу. -Пусть сбацают.
-- Чего ты? Пусть выйдут!
-- Бульдя же сидит на телефоне.
Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул им.
Две гитары дернули "Барыню".
Пошла Люсьен... Ах, как она плясала! Она умела. Не раз-машисто, нет, а четко, легко, с большим тактом. Вроде вко-лачивала каблучками в гроб свою калеку-жизнь, а сама, как птица, била крыльями -- чтоб отлететь. Много она вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой...
Егор, когда Люсьен подступала к нему, начинал тоже и работал только ногами. Руки заложены за спину, ничего вро-де особенного, не прыгал козлом -- а тоже хорошо. Хорошо у них выходило. Таилось что-то за этой пляской -неизжитое, незабытое.
-- Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, -- сказал Егор вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему же-ланная воля.
-- Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою ду-шу, -- откликнулась Люсьен. -- Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.
