Дина Рубина - Когда же пойдет снег
- Я монах в синих штанах, желтой рубашке, в сопливой фуражке. - Я вспомнила детскую считалочку, и, кажется, совсем некстати. Он ее успел забыть и поэтому смотрел на меня как на ненормальную.
- Но как же... Ведь Андрей говорил, что ты...
- Все ясно, сказала я. - Андрей Волков из пятой квартиры. Наш сосед. Он пошутил и дал номер моего телефона. Он шутник, разве вы не замечали? Одно время он посылал мне любовные письма, подписывался гиперболоидом инженера Гарина.
- Так... - медленно сказал он. - Оригинально. - Хотя мне показалось, что создавшаяся ситуация похожа скорее на идиотскую, чем на оригинальную.
- Да, вот, во-первых, возьми... - Он протянул мне астры. - А во-вторых, это ужасно! Где же я теперь найду ее?
- Кого?
- Ну, ту, которую я видел в театре.
Он посмотрел на мня расстроенным взглядом, сочувствуя, наверное, и себе и мне.
- Слушай, а тебе в самом деле лет пятнадцать? - сказал он.
- Не лет пятнадцать, а пятнадцать лет. Даже шестнадцать, - поправила я его.
- Ничего, что я на "ты"?
- Ничего, - сказала я. - Со мной по-другому не получается. Я карманная.
- А?
- Маленького роста... - сказал я.
- Подрастешь еще...
Подбодрил. Ненавижу!
- Ни в коем случае! - оборвала я. - Женщина должна быть статуэткой, а не Эйфелевой башней.
Лгала бесстыдно. Благоговею в душе перед крупными женщинами. Но что поделаешь - при моих доспехах нужно уметь обороняться...
Он весело хмыкнул, потер переносицу и внимательно взглянул из-под бровей.
- Знаешь что, если такое дело, пойдем посидим в парке, что ли?.. Съедим по порции эскимо! Говорят, оно здорово помогает при расстройстве нервной системы. Эскимо любишь?
- Люблю. Все люблю! - сказала я.
- А есть на свете такое, что ты не любишь?
- Есть. Дворники, - сказала я.
Эскимо в парке не оказалось, и вообще там ни черта не оказалось, кроме пустых скамеек. А мороженое продавали только в кафе.
- Зайдем? - спросил он.
- Ну конечно! - удивилась я.
Было бы просто глупо, если бы я упустил такой случай. Не так уж часто приглашает меня в кафе потрясающе красивый мужчина. И еще я пожалела, что сейчас не вечер и не зима. В первом случае кафе было бы набито людьми и играла бы музыка, а во втором случае он наверняка помог бы мне снять пальто. Должно быть, это чертовски приятно, когда снимать пальто вас помогает такое красивый парень.
- Что же все-таки делать? - задумчиво проговорил он, когда мы уже сидели на столиком. - Где ее искать?
- По-моему, ее и искать не стоит, - небрежно сказал я.
Мы сидели на летней площадке под тентами. Скверик просвечивался отсюда насквозь, так что видны были фонарь у входа и афиша на фонаре.
- Вы увидели девушку, которая вам понравилась. Девушка красивая. Ну и что? Вон их сколько на улице! Я тоже буду красивая, когда вырасту, подумаешь! Но если уж вас так хочется найти именно то, объявите экспедицию, снарядите корабль, наберите команду, а меня возьмите юнгой.
Он расхохотался.
- Ты просто прелесть, малыш! - сказал он. - Но прелестней всего то, что ты и в самом деле явилась в красном комбинезоне и желтом картузе. За свои двадцать три года... ну, двадцать да... я впервые встретился с таким экземпляром, как ты!
Я облизнула ложку и, прищурив один глаз, закрыла ею слепое осеннее солнце.
- Это что, мой возраст или как я выгляжу позволяет вам говорить со мной такой снисходительным тоном? Почему вы уверена, что я не дам вам по носу? с любопытством спросила я.
- Ну не сердись, - сказал он и улыбнулся. - С тобой забавно разговаривать. Выходи за меня замуж, а?
- Еще не хватало, чтобы мой муж был старше меня на семь лет. Чтобы он умер на семь лет раньше меня. Еще этого не хватало. - Тут он просто тюкнулся в розетку от смеха. - И вообще, самая приятная вещь - остаться старой девой и варить из айвы варенье. Тысячи банок варенья. Потом дождаться, пока оно засахариться, и раздаривать его родственникам. - Я серьезно смотрела на него. Это уже наступил тот момент в разговоре, когда я начинаю острить без улыбки.
- А мама не возражает против этой установки? - подмигнув, спросил он.
- Мама в принципе не возвращает, - сказала я. - Мама погибла пять лет назад в авиационной катастрофе.
У него изменилось лицо.
- Прости, - сказал он, - прости ради бога.
- Ничего, бывает... - спокойно ответила я. - Еще мороженого!
Мне не хотелось мороженого. Просто приятно было смотреть, как этот высокий, красивый парень послушно поднялся и направился к стойке. На секунду могло показаться, что пошел он не потому, что хорошо воспитан, а потому, что это я, я потребовала еще порцию мороженого!
В сущности, мне было все равно, просидит он здесь еще минут пятнадцать или вежливо распрощается. Просто иногда бывает интересно притвориться перед самой собой. Всегда развлечение...
По дорожке мимо кафе проехал пацан на велосипеде. Он держался за руль одной рукой, как бы показывая этим, что - фи, чепуха, он, если захочет, сможет ехать, вообще не держась за руль.
Несмотря на будний день, в скверике царило безделье. Оно довлело над всем - шуршало газетами на скамейках, сквозило солнечными лучами в листьях деревьев. И даже снующие по свои делам люди в скверике казались бесцельно шатающимися.
Всем безраздельно владела праздность...
- Скорей бы уж сне, - сказала я, когда он вернулся, поставив передо мной розетку с белым подтаявшим комочком. - Вы на санках катаетесь?
- Ага, - сощурился он. - Преимущественно этим и занимаюсь.
Когда он это сказал, я вдруг поняла, что передо мной уже совсем взрослый и, вероятно, очень занятой человек. Я подумала, что хватит, нужно раскланяться и убраться восвояси, и неожиданно для себя сказала:
- А пойдемте в кино!
Это была вершина моей наглости и хамства. Но он не дрогнул.
- А уроки когда делать?
- Я не готовлю уроков. Я способная.
Я отчаянно смотрела на него, и взгляд мой был нахален и чист...
Мы гуляли по городу до тех пор, пока не начало смеркаться. Я вела себя скверно, совсем сошла с ума. Я болтала без умолку, забегая перед ним, размахивая руками и заглядывая ему в глаза. Это был стыд, позор, ужас. Я походила на семилетнего Петьку, которого повел в зоопарк летчик-сосед дядя Вася.
Пошел дождь, и, не обращая внимания на этот драгоценный дар неба, по улицам сновали люди. Они вылезали из такси, громко хлопнув дверцей, изучали витрины магазинов или, проходя мимо, окидывали их взглядом, стояли на остановках трамваев, мимоходом договаривались о встречах. И у многих в руках были зонтики - милые и добрые механизмы. Самое невинное, что изобрели люди.
Затем опять показалось солнце, высветляя на тротуарах мокрые озябшие листья, и запах палых листьев, острый осенний запах будоражил душу и заполнял ее ни с чем не сравнимой тоской, словно люди, бредущие в сумерках по осеннему городу, были не действительностью, а дорогим воспоминанием.
Нынешняя осень было особенно радостной и светлой. Ликующей. С каждым днем все яснее виделась гибель лета, и осень торжествовала победу над умирающим противником в упоительной желтизне и оранже...
Наш неосвещенный подъезд в сумерках напоминал одновременно беззубую разинутую пасть и пустую глазницу.
Я понимала, что это завершение неповторимого дня, и старалась придумать для него такое же прекрасное многоточие, но, подойдя к подъезду, обнаружила, что ничего не получается, и почему-то сказала:
- Вот таким образом. Ну, я пошла...
- Это отец поднял трубку?
- Брат. Хороший брат, качественный. Ленинский стипендиант. Не то что я. У меня по литературе тройка. Кажется, я опять начала... Ну, я пошла!
- А отец хороший?
- Еще лучше брата. Он художник-декоратор в театре. Хороший художник и отец хороший, вот только жениться вздумал.
- Ну и пускай...
- Не пущу!
- А ты злюка! - Он засмеялся.
- Ну, я пошла?
И тут случилась первая неожиданная вещь.
- А можно я буду тебе звонить, когда мне будет не слишком весело? спросил он небрежно, прищурившись.
И тут случилась вторая неожиданная вещь.
- Нет, - сказала я. - Лучше я позвоню вам, когда мне будет н слишком грустно...
Сегодня вечером папа уходил. Мы в первый раз оставались вдвоем.
Он щеткой чистил в коридоре туфли, а мы торчали тут же: я сидели на табуретке, а Максим стоял, прислонившись к косяку, - и молча следили за его движениями.
Папа был веселым и бодрым, во всяком случае, казался таким. Он рассказал нам два анекдота, а я в это время думала, что вот он уходит, а вещи его пока остаются, но потом он их, конечно, будет постепенно уносить, как это у людей делается.
Не унесет только мамин портрет со стены, его любимый портрет, где мама нарисована фломастером вполоборота, как бы оглянувшись, с длинной сигаретой в длинных пальцах. Этот портрет нарисовала мамина приятельница - журналистка тетя Роза. У нее была кошка, которая начинала плакать, услышав песню "Синий платочек". Да что это я - была! Есть. И кошка есть, и тетя Роза есть...
