Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1)
Афруз-баджи вышла на терраску и остолбенела в сильнейшем негодовании — у перил торчал со смиренным видом Кеса, умильно поглядывая на свою повелительницу.
— Ты все еще здесь?
— Ах, почтенная благодетельница! — заныл Кеса, сгибаясь в три погибели, будто собирался нырнуть к ее ногам. — Замолви за меня словечко перед райкомом! Я ли тебе не слуга? Шепни райкому, чтобы он помогал неизменно дядюшке Кесе. Если длань райкома будет надо мною, то я и в свои преклонные годы переверну землю вокруг оси!.. Заклинаю тебя жизнью прекрасноликих Мамиша и Гюлюш, — не жалей слов для заступничества перед мужем.
"Все-таки безбородый — правая рука Субханвердизаде, — подумала упоенная похвалами Афруз-баджи. — Отталкивать его было бы неразумно!"
— И ты уверен, что райком меня послушает? Тот всплеснул руками, трясясь тощим телом.
— Хотел бы я посмотреть на того мужчину, какой тебя бы ослушался, добродетельная!..
Афруз-баджи сияла, как начищенный самовар.
— Да стану жертвенным даром детям твоим! — наседал Кеса, видя, что дело-то выгорает. — Да перейдут на меня все их недуги!.. Считай, что я умер, но сделай милость, не оставь труп мой без погребения!
— Ох, старик, метко ты стреляешь и ловко прячешь свой самопал, подозрительно протянула хозяйка и махнула в полнейшем изнеможении рукою. Ладно, приходи к обеду!
…Мадат, вернувшись поздно из райкома, долго обедал, не расставаясь по привычке с книгой, но если раньше жена сердилась, что он не оказывает внимания ее кулинарному искусству и пренебрегает самыми лакомыми кушаньями, то на сей раз Афруз-баджи промолчала.
А на терраске томился в ожидании Кеса, серый, словно пепел в давно погасшем очаге.
Наконец, подав супругу стакан крепко заваренного душистого чая, Афруз решила, что срок настал, и впустила в комнату раболепно согнувшегося Кесу.
— У него просьба к райкому партии, — объяснила хозяйка. — С утра молил и просил, чтобы я разрешила ему поговорить с тобою, ай, Мадат. Видно, горе стряслось у бедняги.
Мадат опустил книгу на скатерку и с любопытством посмотрел на вошедшего.
— Может, Кеса хочет бросить звонарство? Попом надоело быть? А колокол сдать в утильсырье?.. Вполне одобряю.
— Ай, товарищ Мадат, вам бы все смеяться, — пролепетал Кеса, — а надо мной действительно нависла смертельная опасность! Должен сказать, что я, представитель всей бедноты, всех неимущих района, своей киблой (Мусульмане во время молитвы обращают лицо к Каабе — храму в мрк-ке, покойников хоронят тоже лицом к Каабе. Воображаемая линия этого направления и называется киблой ред.) всегда считал райком и спал лицом к кибле — к райкому! А почему? Да потому, что без райкома в горах скала на скале не удержится!
— В добрый час, Кеса, да в чем же твое горе? — нетерпеливо сдвинул брови Мадат.
— Проклятье злу!.. — выпалил Кеса. — Я ведь тоже не дохлый осел, являюсь членом месткома, активистом профсоюза и понимаю, что нельзя в наше время клеветать на честных советских людей!..
— Конечно, конечно… — Мадата уже начали раздражать эти таинственные намеки. — Да ты поближе к сути.
— Куда ближе, товарищ райком! — воскликнул Кеса. — Правда, я не коммунист, но веду себя по-большевистски и много крови испортил кулачеству. А почему? Да потому, что они неделями толкались у исполкома, хотели ворваться в советское учреждение, а я их не допускал к столу, накрытому кумачовым полотнищем. Зато перед бедняком, босым, нагим, распахивал широко двери, — проходи, дружище, в советскую канцелярию!.. Да, товарищ, мое сердце — советское сердце. Как часто я сам звонил по телефону в финотдел и просил: "Ради бога, не разводите волокиты, не гоняйте такого-то бедняка от стола к столу!.."
— Ну, ну, короче, короче, — мягко попросил Мадат.
— В вашем доме я пользовался милостью Афруз-баджи.
— Кеса вообще очень услужливый, уважительный, — похвалила, выглянув из соседней комнаты, хозяйка. — Хоть сто раз за день отправь на базар — не откажется, не надерзит.
Мадату не понравилось, что жена завела себе слугу…
— А как же иначе! — самозабвенно сказал Кеса. — Я не могу допустить, чтобы в доме райкома были какие-то нехватки… Ведь когда бы я ни заглянул к Афруз-баджи, мне предлагают чаю с куском честного хлеба. Это ж надо ценить!..
— Послушай, ты зачем ко мне пришел?
— А затем, что я видел тебя в чарыках и ныне радуюсь, видя тебя в кабинете секретаря райкома!.. И сердце мое шепчет, что ты надежда, ты светоч наших гор! Человек, вышедший из бедняцкого сословия, сам батрак, сам защитник батраков, конечно, будет нам — трудящимся — близок не как архалук и не как чуха (Архалук и чуха — верхняя мужская одежда — ред.), а как нательная рубаха!
— Ну, поехало! — сморщился Мадат. — И светоч, и надежда… Ты знаешь, кто у нас секретарь райкома? К чему ты все это болтаешь?
Кеса понял, что перелил меду через край чаши, наклонился и быстро шепнул в ухо Мадату:
— Секретарь исполкома — ненадежная личность! Обязан вас предупредить. Натворил таких безобразий…
— Абиш Алепеш-оглу? — удивился Мадат.
— Он самый! Отправил телеграмму в центр, что отравили товарища Субханвердизаде, дескать, уже находится при смерти, раны его гноятся, кровоточат…
— А зачем это нужно Абишу? — не понял Мадат.
— Запятнать райком! Устроить скандал на весь свет! Глядите, у нас безнаказанно травят руководящих деятелей…
— А Гашем-то знает об этой телеграмме?
— Что вы, что вы, что вы! — замахал обеими руками Кеса. — Да разве я ему скажу первому?.. Я к вам поспешил, чтобы предупредить о неприятности. Получается, как отбыли в Баку Демиров и начальник ГПУ, так в районе начались преступления. И кто же окажется виноватым?.. Мадат Таптыгов, конечно!
Мадат насторожился. Не вставая со стула, он потянулся к телефону.
— Тшшш!.. — Кеса уцепился за его руку. — Разве можно о секретном деле говорить по телефону? Или не помнишь: "Тетушка узнала — узнал весь свет"?
— И верно, уместнее бы тебе самому навестить Гашема, чем разглагольствовать в эту трубку, — заметила из-за перегородки Афруз-баджи.
На днях Субханвердизаде прислал ей в запечатанном конверте пятьсот рублей, написав в препроводительной записке, что это "государственное пособие Мадату". Теперь ей хотелось в знак признательности отправить мужа к председателю. О деньгах-то можно не упоминать… Во всяком случае, Мадату она ничего не сказала. Тем более что пятьсот рубликов уже разлетелись по магазинам, как сухие осенние листья под напором сильного ветра. Но визит, да еще к больному, был бы сам по себе красноречивым поступком.
— Сходи, сходи к несчастному Гашему, — повелительно повторила она.
Мадату показалось неприличным спорить с женой при Кесе, и он нехотя согласился.
Оконные ставни были плотно прикрыты изнутри, и лишь сквозь щели на пол падали узкие полоски сумеречного предвечернего света. Гашем лежал в шерстяной рубашке, натянув ватное одеяло до подбородка. После вчерашних банок, вовсе ему не нужных, он ослабел, но настроение у него было радужное. Из денег, врученных ему Нейматуллаевым, он незамедлительно послал с курьером пятьсот рублей жене Мадата, — пусть чувствует добрую душу председателя… Остальные равными долями распорядился перевести телеграфом в Баку Демирову и Алеше Гиясэддинову: там-то не откажутся, нет, — в магазинах столицы соблазнов уйма!
К вечеру Гашем проголодался, и его удивляло, куда это запропастился Кеса? Казалось бы, он должен стоять неотлучно у изголовья кровати, ловить даже по взгляду малейшее желание повелителя, на каждый стон больного отзываться тоже стоном, еще более трепетным, время от времени взывать, подняв очи к небу: "Да перейдут твои недуги на меня, недостойного!.. И что за напасть приключилась с тобою, хозяин?.." Да, Кеса обязан непрерывно подхалимничать, ластиться, льнуть к своему благодетелю, а Субханвердизаде имеет право, тоже непрерывно, бранить его, унижать, оскорблять… И помимо прочего, пора бы подкрепиться шашлыком. Конечно, можно позвонить по телефону в чайхану, но ведь этот ненавистный Тель-Аскер сразу же разнесет по городку, что председатель вовсе не болен, если лакомится шашлыком… Как же тогда заставить капризницу Сачлы снова посетить дом Субханвердизаде, да еще поздним вечером?.. Уловив краем уха, что в саду скрипнул песок под чьими-то башмаками, Гашем закашлял, застонал:
— Ох, у-ууу…
— Можно войти?
— Вой-ди-те… — Гашем лепетал, как мечущийся в жару ребенок. Приоткрыв глаза, он метнул взгляд на дверь и возликовал. — Проходите, товарищ Мадат, какая честь, руководитель района уделил минутку внимания занемогшему!..
Мадат, увидев торчащий из-под одеяла длинный нос Гашема, взволновался: как это нехорошо получилось, — председатель исполкома, друг по партии, по работе, уже несколько дней в постели, а он, Мадат, навестил больного только сегодня, да еще по строгому настоянию жены.
