Борис Можаев - Полюшко-поле
- Не я ж ее приказывал сеять.
- Ты в стороне стоял, поджидал, как Волгин не посеет - укусишь. И теперь за то, что посеял, укусить норовишь... Да вот тебе! - Волгин выкинул ему дулю под нос и пошел прочь.
- Ну, это тебе так не пройдет... - Бутусов отвел в конюшню заседланную лошадь и направился к Семакову домой.
Семаков встретил его во дворе у дровосека. Он был в диагоналевой гимнастерке, на ногах подшитые валенки. Вокруг дровосека валялся нарубленный хворост из дубняка.
- Добро пожаловать! - сказал Семаков, протягивая руку.
- Чего это ты валенки надел? Или еще температуришь?
- По бюллетеню положено. Ноги оберегаю...
- От твоих щек-то хоть прикуривай, - усмехнулся Бутусов. - Может, в правление заглянешь?
- А что?
- Волгин козырем пошел. Пора его на покой отправлять.
- Проходи в избу, потолкуем, - Семаков кивнул головой на дверь. - А я вот дровишек прихвачу.
Бутусов вошел в избу первым. Трое ребятишек, один другого меньше, все одетые в пестрые ситцевые не то платья, не то рубашки, молчаливо уставились на него; каждый из них был маленькой копией Семакова - те же тугие красные щеки, вздернутый пупочкой носик, круглые птичьи глазки. Бутусов ткнул в животик меньшого и засмеялся:
- Вот это барабан... Вошь убьешь на животе...
Малыш попятился от такой бесцеремонной попытки завести знакомство, но, задев половик, упал на задик; лицо его немедленно изобразило протест и обиду, а затем раздался пронзительный плач.
- Колька, перестань, - равнодушно сказал вошедший Семаков.
Затем он зачерпнул стакан молока из кастрюли, стоявшей посредине стола, отрезал толстый ломоть хлеба и сунул в руки мальчику.
Колька еще раза два всхлипнул, выпил молоко и, осмотрев ломоть хлеба, бросил его на пол. Бутусов заметил, что такой же толстый ломоть хлеба клевали в сенях куры.
- Эдак на одном хлебе разоришься.
- По две буханки в день съедает ребятня, - отозвался Семаков.
"Эх ты, горе-хозяин! А еще в председатели норовишь", - подумал Бутусов.
- Садись, - Семаков подставил табуретку, смахнув с нее хлебные крошки.
Сам он сел на детскую скамейку напротив Бутусова. Ребятишки прошмыгнули в соседнюю комнату, отделанную дощатой крашеной перегородкой, и заглядывали сквозь ситцевую в горошинку занавесь. В избе было сыро и неуютно. Возле кухонной плиты стояло множество кастрюль, из одной торчал детский валенок. По полу была рассыпана сырая картошка, валялась картофельная кожура. Перехватив взгляд Бутусова, Семаков усмехнулся.
- А ты думал, я себе курорт устроил?
"А ты думаешь, я не знаю, почему на работу не ходишь? - думал Бутусов. - Почему жену приспичило отправить?.." Но вслух он проговорил озабоченно:
- Твое отсутствие, Петро, скверно сказывается. Волгин поросят разбазаривает.
- Знаю, знаю, - вздохнул огорченно Семаков. - Колхозникам подачки готовит... Выслуживается.
- За счет нашего добра. Да что делает? Продает поросят как купец Иголкин и счета в банке не оформляет. Мне Филька однорукий сказал.
- Эх, не вовремя занедужила моя хозяйка, не вовремя. - Семаков встал, заложил руки за спину и начал ходить по комнате, оставляя на полу мокрые следы.
- Сегодня на конном дворе скандал учинил...
- Демократами обзывал?
- По-всякому... Просто стыдок! Не председатель, а Петрушка... Пора его на место посадить...
- Да, пора, пора!
Вечером, тщательно побрившись, надев защитный командирский китель, Семаков появился в правлении.
- Эк тебя изнурила болезнь-то, - сказал насмешливо Волгин, здороваясь с ним. Он только что возвратился из очередной поездки с поросятами и был шибко навеселе.
- Поговорить с тобой хочу, Игнат Павлович.
- Ну что ж, давай поговорим. - Волгин достал из кармана темно-синих галифе жестяной портсигар и протянул Семакову: - Кури.
- Я воздерживаюсь.
- Тогда пошли в кабинет, - Волгин резко хлопнул створками портсигара.
- Игнат Павлович, - начал Семаков в кабинете. - Не дело ты с продажей поросят затеял. Это наш плановый фонд. Мы осенью должны сдать их государству.
- А чем кукурузу подсевать? Чем звеньевым платить?
- Почему счета через банк не провели?
- Что, ревизию хочешь учинить? - выкрикнул Волгин. - Можешь справиться в бухгалтерии, я ничего не скрываю.
- А для тебя финансовая дисциплина существует?
- Для меня дисциплина? А совесть у тебя есть?! - загремел Волгин. - Не ты ли настаивал сеять раннюю кукурузу? Не посей я - весь район обзвонил бы. А как дело дошло до пересева - в кусты: пусть, мол, Волгин отдувается. А я его в незаконной продаже уличу... На место мое хочешь, да? А вот тебе, вот! - Волгин показал ему кукиш. - Не видать тебе председательского стула, как своих ушей. И плевал я на твои доносы. Стогов-то сам попался с этой кукурузой. Его указ, понял? И теперь для меня твои доносы - тьфу!
Председатель и парторг стояли у стола, подавшись друг к другу, словно два борца, готовые схватиться в любую минуту. Семаков - громоздкий, рыхлый, с пламенеющими щеками, с круглыми бегающими глазками; Волгин плотный и приземистый, со вспухшими жилами на красной шее. С минуту они стояли молча.
- Ну что ж, спасибо за откровение, - сдержанно проговорил Семаков. Поглядим, что ты еще выкинешь.
- Во-во... Погляди да утрись...
Волгин, что называется, закусил удила. Чем дальше, тем больше хотелось ему теперь делать все наперекор этим "демократам". "Погодите, я вам еще и не такое коленце выкину. Вы у меня еще взвоете от злости..."
На следующее утро он нагрузил трехтонку картошкой и уехал покупать шифер для фермы. Уже год как текла крыша на ферме, и целый год ему не удавалось уломать правленцев перекрыть ее. Не на что!.. "А вот я найду вам, найду, - твердил он по дороге, - и магарыч пропью у вас на глазах".
Денег от продажи картошки на шифер не хватило. Тогда Волгин заехал к одному знакомому директору ресторана, продал ему заочно двух коров, взял авансом деньги, погрузил шифер в машину, заодно прихватил директора ресторана с ящиком пива и приехал в колхоз.
Пиво Волгин поставил в магазине под прилавок, директора завез на ферму к Марфе выбирать бракованных коров, а сам, не разгружая машины, с шифером выехал в поле. "Пусть полюбуются теперь мои демократы, - думал Волгин. Может, кого и настигну... Уж поговорю по душам".
"Настигнуть" ему удалось только Селину; она стояла возле самой дороги у сваленных мешков с семенами. Слева от дороги лежал узкий, метров триста по ширине, длинный клин земли, упиравшийся широким концом в подножие сопки и сходивший на нет своим острием к речке. Это был последний участок ранней кукурузы из намеченных к пересеву. Пересевали ячменем, мало надеясь на приличный урожай, - поздно слишком, уже сенокос наступал.
Надя указывала возчику места расстановки мешков с зерном. По клину, в поперечном направлении, вихлял трактор.
- Тракторист, ко мне! - крикнул Волгин, вылезая из кабины.
Белобрысый паренек остановил трактор и, застегивая на ходу рубаху, медленно пошел к председателю.
- У тебя есть голова на плечах? - закричал Волгин. - Ты что крутишь трактор на клину, как кобылу?
- Мое дело маленькое, - равнодушно отозвался тракторист. - Вон начальство велит перекрестным сеять этот загон. - Паренек кивнул в сторону Селиной.
- Ах, вот оно что? Теорию, значит, применяем? - Волгин подошел к агроному. - А это вы соображаете, товарищ теоретик, что одного горючего на таком клочке больше сожжешь, чем земля уродит? А! Или как? Об этом в книжке не записано? Сеять на клину рядовым! - повернувшись к трактористу, приказал Волгин. - А вы, товарищ ученый, заплатите за весь перерасход горючего из своего кармана.
Волгин резко хлопнул дверцей и покатил дальше. Тракторист с улыбкой посмотрел на Селину:
- Как же будем сеять, товарищ агроном?
- Как хотите, так и сейте. - Надя тихо пошла к селу. Тоненькая потрепанная планшетка сиротливо свешивалась с ее узенького плечика и плавно покачивалась.
- Что вы, Надежда Александровна? Надежда Александровна, подождите! кричал ей вслед оторопевший тракторист.
А она все шла, не оборачиваясь, низко опустив голову. Постепенно навертывались слезы. Она глотала их и потихоньку всхлипывала. Ей вспомнились многочисленные обиды от председателя, настороженные, подозрительные взгляды правленцев и всегда ожидающие лица колхозников: "Ну, что-то скажет наша научная поддержка?"
"Они ждут от меня действия, а я - бесправная... Бесправная я..."
Подходя к ферме, Надя услышала шум голосов. Привычка человека, разрешающего частые споры, повела ее подсознательно к тому месту, где шумели и спорили колхозники, окружив что-то лежащее на земле.
- Кто разрешил забивать корову на ферме? - кричал Семаков на Марфу Волгину.
- Что ты на меня кричишь? - тихо отвечала она. - Председатель приказал, с ним и говори.
- "Председатель приказал!" - не унимался Семаков. - А ты чем думаешь? Что тебе ферма - бойня, что ли?
Надя подошла вплотную и увидела зарезанную корову. Над ней стоял толстый незнакомый человек в кожаной куртке и растерянно смотрел на колхозников.
