Николай Гарин-Михайловский - Детство Тёмы (Семейная хроника - 1)
Придя домой, он утомленно садится на диван возле матери и говорит:
- Знаешь, мама, Борис Борисович заболел... Кейзеровны сестра у них служит. Я ей сказал, что он заболел... Знаешь, мама, если он умрет, его мать и тетку в богадельню возьмут, а жена и две дочки пойдут милостыню просить.
- Кейзеровна говорит?
- Да, Кейзеровна. Мама, можно мне яблока?
- Можно.
Тёма пошел достал себе яблоко и, усевшись у окна, начал усердно и в то же время озабоченно грызть его.
- А ты хочешь поехать к Борису Борисовичу?
- С кем?
- Со мной.
Тёма нерешительно заглянул в окно.
- Тебе хочется?
- А это не будет стыдно?
- Стыдно? отчего тебе кажется, что это стыдно?
- Ну хорошо, поедем, - согласился Тёма.
В доме учителя Тёма неловко сидел на стуле, посматривая то на старушку - мать его, маленькую, худенькую женщину в черном платье, с зеленым зонтиком на глазах, то на высокую, худую девушку с белым лицом и черненькими глазками, ласково и приветливо посматривавших на Тёму. Только жена не понравилась Тёме, полная, недовольная, бледная женщина.
Сказали учителю и повели Тёму к нему. За ситцевыми ширмами стояла простая кровать, столик с баночками, вышитые красивые туфли.
"Какой же он бедный, - пронеслось в голове Тёмы, - когда у него такие туфли?"
Тёма подошел к кровати и испуганно посмотрел в лицо Бориса Борисовича. Ему бросились в глаза бледное, жалкое лицо учителя и тонкая, худая рука, которую Борис Борисович держал на груди. Борис Борисович поднял эту руку и молча погладил Тёму по голове. Тёма не знал, долго ли он простоял у кровати. Кто-то взял его за руку и опять повел назад. Он вошел в гостиную и остановился.
Его мать разговаривала с Томылиным. Тёму как-то поразило сочетание красивого лица учителя и возбужденного, молодого лица матери. Мать приветливо улыбнулась сыну своими выразительными глазами.
Тёме вдруг показалось, что он давно-давно уже видел где-то вместе и мать, и Томылина, и себя.
- Здравствуй, Тёма, - проговорил Томылин, ласково притянул его к себе и, обняв его рукой, продолжал слушать Аглаиду Васильевну.
- Я понимаю, конечно, - говорила она, - и все-таки можно было бы иначе устроить. Все основано на форме, на дисциплине, на страхе старших уронить как-нибудь свое достоинство, но из-за этого достоинство ребенка ни во что не ставится и безжалостно попирается на каждом шагу нашими педагогами. А посмотрите у англичан! Там уже десятилетний мальчуган сознает себя джентльменом. Я не о вас говорю... Ваши уроки совершенно отвечают тому, как, по-моему, должно быть поставлено дело. И я не могу удержаться, чтобы не сказать, monsieur Томылин... - мать посмотрела на Тёму, на мгновение остановилась в нерешительности, вскинула глазами на Томылина и быстро продолжала по-французски: - ...чем вы влияете на детей и чем получаете широкий доступ к их сердцам: вы щадите чувство собственного достоинства ребенка; он знает, что его маленькое самолюбие вам так же дорого, как и ваше собственное.
- Если приятна деятельность, то еще приятнее оценка ее...
- Она приятна и необходима, по-моему. Поверьте, что мы, родители, ничем не повредили бы вам, если б имели возможность почаще делиться с вами, учителями, впечатлениями. А в теперешнем виде ваша гимназия мне напоминает суд, в котором есть и председатель, и прокурор, и постоянный подсудимый и только нет защитника этого маленького и, потому что маленького, особенно нуждающегося в защитнике подсудимого...
Томылин молча улыбнулся.
- Ах, какая прелесть твой Томылин, - сказала дорогой мать, полная впечатлений неожиданной встречи.
Тёма был счастлив за своего учителя и тоже переживал наслаждение от бывшего свидания.
- Мама, за что тебя у Бориса Борисовича благодарили?
- Я предложила им переговорить с тетей Надей, чтобы устроить одну дочь классной дамой, а другую учительницей музыки.
- В институте?
- В институте. Вот видишь, и не будут просить милостыню, если даже, не дай бог, и умрет Борис Борисович...
Тёме после всего пережитого совсем не хотелось приниматься за приготовление уроков для другого дня.
Зина давно уже сидела за уроками, а Тёма все никак не мог найти нужной ему тетради. Брат и сестра занимались в маленькой комнатке, всегда под непосредственным наблюдением матери, которая обыкновенно в это время что-нибудь читала, сидя поодаль в кресле.
Тёма уже двадцатый раз рассеянно переходил от стола к этажерке, где на отдельной полке, в невозможном беспорядке, в контрасте с полкой сестры, валялась перепутанная, хаотическая куча книг и тетрадей.
Зина не выдержала и, молча, бросив работу, наблюдала за братом.
- Показать тебе, Тёма, как ты ходишь? - спросила она и, не дожидаясь, встала, вытянула шею, сделала бессмысленные глаза, открыла рот, опустила руки и с согнутыми коленками начала ходить бесцельно, толкаясь от одной стенки к другой.
Тёме решительно все равно было как ни тянуть время, лишь бы не заниматься, и он с удовольствием смотрел на сестру.
Мать, оторвавшись от чтения, строго прикрикнула на детей.
- Мама, - проговорила Зина, - я уже полстраницы написала.
- Моя тетрадь где-то затерялась, - в оправдание проговорил нараспев Тёма.
- Сама затерялась? - строго спросила мать, опуская книгу.
- Я ее вот здесь положил вчера, - ответил Тёма и при этом точно указал место на своей полке, куда именно он положил.
- Может быть, мне поискать тебе тетрадь?
Тёма сдвинул недовольно брови и уже сосредоточенно стал искать тетрадь, которую и вытащил наконец из перепутанной кучи.
- Я ее сам закинул, - проговорил он улыбаясь.
На некоторое время воцарилось молчание.
Тёма погрузился в писание и с чувством начал выводить буквы, или, вернее, невозможные каракули.
Зина, вскинув глазами на брата, так и замерла в наблюдательной позе.
- Тёма, показать тебе, как ты пишешь?
Тёма с удовольствием оставил свое писание и, предвкушая наслаждение, уставился на сестру.
Зина, расставив локти как можно шире, совсем легла на стол, высунула на щеку язык, скосила глаза и застыла в такой позе.
- Неправда, - проговорил сомнительно Тёма.
- Мама, Тёма хорошо сидит, когда пишет?
- Отвратительно.
- Правда - похоже?
- Хуже даже.
- А, что? - торжествующе обратилась Зина к брату.
- А зато я быстрее тебя стихи учу, - ответил Тёма.
- И вовсе нет.
- Ну, давай пари: я только два раза прочитаю и уж буду знать на память.
- Вовсе не желаю.
- Зато через час и забудешь, - проговорила мать, - а Зина всю жизнь будет помнить. Надо учить так, как Зина.
- А, что? - обрадовалась Зина.
- Ну да, если б я все так учил, как ты, - проговорил самодовольно Тёма, помолчав, - я бы давно уж дураком был.
- Мама, слышишь, что он говорит?
- Это почему? - спросила мать.
- Это папа говорил.
- Кому говорил?
- Дяде Ване. Если б я, говорит, все учил, что надо, - я бы и вышел таким дураком, как ты.
- А дядя Ваня что же сказал?
- А дядя Ваня рассмеялся и говорит: ты умный, оттого ты и генерал, а я не генерал и глупый... Нет, не так: ты генерал потому, что умный... Нет, не так...
- То-то - не так. Слушаешь, не понимаешь и выдергиваешь, что тебе нравится. И выйдешь недоучкой.
Опять водворилось молчание.
- Зато я играю лучше тебя, - проговорила Зина.
- Это бабья наука, - ответил пренебрежительно Тёма.
Зина озадаченно промолчала и принялась опять писать.
- А как же Кравченко? - вдруг спросила она, вспомнив своего учителя музыки. - Он, значит, баба?
- Баба, - ответил уверенно Тёма, - оттого у него и борода не растет.
- Мама, это правда? - спросила Зина.
- Глупости, - ответила мать. - Не видишь, разве, что он смеется над тобою?
- У него и хвостик есть, вот такой маленький, - проговорил Тёма, показывая рукой размер хвоста.
- Мама?!
- Тёма, перестань глупости говорить.
Тёма смолк, но продолжал показывать руками размеры хвоста.
- Мама?!
- Тёма, что я сказала?
- Я ничего не говорю.
- Он показывает руками - какой хвостик.
- Еще одно слово, - и я вас обоих в угол поставлю, - не глядя на Тёму, ответила мать.
Он безбоязненно опять показал Зине размеры хвоста. Зина мгновенно подумала и в отместку высунула язык. Тёма в долгу не остался и начал делать ей гримасы. Зина отвечала тем же, и некоторое время они усердно старались перещеголять друг друга в этом искусстве. Тёма окончательно взял верх, скорчив такое лицо, что Зина не выдержала и фыркнула.
- Тёма, садись за маленький столик спиною к Зине и не смей вставать и поворачиваться, пока не кончишь уроков. Стыдись! Ленивый мальчик.
Водворилась тишина, и Тёма наконец благополучно кончил свои занятия. Последнюю латинскую фразу ему лень было учить, и он, отвечая матери и указывая, до каких пор ему было задано, показал пальцем до выпущенных им предлогов. Вообще поверка по латинскому языку была слаба; мать в нем знала меньше Тёмы и познакомилась с языком при помощи самого же Тёмы, с целью хоть как-нибудь проверять занятия своего ленивого сына. Но это приносило скорее вред, чем пользу, и Тёма, ради одного школьничества, часто морочил мать, смотря на нее как на подготовительную для себя школу по части надувания более опытных своих учителей.
