Владимир Войнович - Монументальная пропаганда
- Это он от кувыки, штолича, вышел?
На что получила ответ:
- Знамо, от кувыки, от кого же еще.
Будучи человеком относительно трезвого ума, Шалейко не подумал, что люди, встреченные им при выходе от Аглаи, выполняли чье-то задание, но по житейскому опыту знал, что старухи, проводящие время на лавочках, ввиду незагруженности ума чем-нибудь практически нужным, бывают приметливы и памятливы, и если кто у них спросит, сидели ли они в такой-то вечер на лавочке и не заметили ли проходившего мужчину определенной наружности в соломенной шляпе, разумеется, скажут: как же, как же, конечно, заметили - и тут же вспомнят подробно, в чем был одет, как выглядел, когда пришел и во сколько времени вышел.
Глава 26
Из всех развлечений, доступных в свободное время партийному человеку с большими возможностями, секретарь обкома Николай Иванович Грызлов предпочитал три: охоту, рыбалку, баню. В субботу он отправился в охотничье хозяйство "Осинки" и там заночевал. Вечером попарился. Две девушки-комсомолки его как следует веничком похлестали, помылили, помыли, в простыню завернули, пивка принесли и другие удовольствия сделали, а потом вместе с ним и песни попели. Утром была охота. Удачная. Грызлов подстрелил двух уток и одного кабана. Те же комсомолки обед приготовили замечательный. Салат столичный, салат из свежих овощей, солянку сборную с грибами и маслинами, утку по-пекински, кисель клюквенный, и водочка была в графине из холодильника. "Ох! Ах! Ух!" - сказал Грызлов, глядя на это изобилие, но сказал мысленно, потому что партийный руководящий товарищ не может иметь человеческих эмоций, а если еще имеет, то поостережется выражать их при подчиненных. Даже в бане, когда девушки Грызлова делали ему всякие приятности, он и там принимал их усилия с каменным лицом и с таким видом, как если бы был полностью одет и сидел в президиуме. Обслуживая его, девушки никогда не могли понять, прибегает ли он к их услугам для удовольствия или считает, что так полагается. Закрытый был товарищ, гвоздями заколоченный, как гроб. Но когда рюмку первую выпил, не удержался и крякнул, и только погрузил вилку в салат столичный, как вдруг во дворе затарахтело - прикатил на мотоцикле нарочный с протоколами и резолюциями прошедших по области районных конференций. Расписался Николай Иванович в получении и, прихлебывая солянку, стал листать доставленные бумаги. Лениво листал, заглядывая в конец, заранее зная, что там будет. Коммунисты района с большим воодушевлением приняли весть о Пленуме Центрального Комитета КПСС, заклеймили жалкую антипартийную группу в составе тт. и примкнувшего к ним. В конце стояло везде: "Принято единогласно". И после резолюции, пришедшей из Долгова, тоже стояло, что принято единогласно. Но немножко в другой редакции: "Принято единогласно при одном воздержавшемся в лице т. Ревкиной". Прочтя эту фразу, Грызлов так открыл рот, что солянка вытекла обратно в тарелку. Аппетит пропал. Не дотронувшись до утки по-пекински, Грызлов пошел к директору хозяйства и из его кабинета позвонил домой Нечаеву. Нечаев как раз тоже сел обедать и уже заложил за ворот салфетку. И тут как раз жена позвала его к телефону, прошептавши в страхе: "Грызлов".
Нечаев взял трубку и, понимая, что в воскресенье Грызлов без дела звонить не будет, сказал официально:
- Нечаев у телефона.
Ожидая, что в ответ с ним поздороваются, спросят, как дела. Но Грызлов, ничего не спросив, сказал сразу:
- Оказывается, у тебя в районе есть своя оппозиция.
Разумеется, имея в виду Аглаю Ревкину. А когда Нечаев стал говорить о заслугах Аглаи и о том, что с ней надо поработать, Грызлов резко заметил:
- У нас, милый друг, с оппозицией не работают, у нас ее уничтожают.
И не дожидаясь ответной реакции, положил трубку.
Вот тут-то все и началось. Нечаев послал жену за Поросяниновым, который был вскоре найден в парикмахерской. Поросянинов, думая, что его пригласили к обеду, явился без промедления с бутылкой водки "Посольская" и запасом свежих анекдотов, чтоб посмешить начальство.
У порога, тщательно вытирая ботинки, он сказал:
- Вчера я слышал анекдот про козу и сороку. Летит, значит, сорока...
- Ноги можешь не вытирать и сразу топай обратно, - перебил сурово Нечаев. - Завтра будем исключать Ревкину. Поручаю тебе собрать бюро, и чтобы был полный кворум.
- А что случилось? - удивился Поросянинов.
- Полный кворум, - повторил Нечаев.
- Да какой кворум? Как я до завтра его соберу? - спросил Петр Климович.
- Звони по телефону, работай ногами. В общем, делай, что хочешь, но кворум чтоб был, - сказал Нечаев и отвернулся.
Глава 27
Покинув Аглаин двор, Степан Харитонович направился сразу к себе в Дом колхозника, который находился по ту сторону железной дороги. Подпрыгивающей походкой Шалейко шел в сторону вокзала, испытывая ощущение, что за ним кто-то сзади крадется, скрываясь за деревьями, или следит из-за неосвещенных окон.
Шалейко шел быстро, а вечер надвигался еще быстрее, как будто сама темнота кралась за Шалейко на мягких лапах. И постепенно стали зажигаться огни в окнах и на столбах вдоль дороги, вернее, не на всех столбах, а только на одном при подходе к вокзалу. На остальных столбах лампочки отчасти перегорели, отчасти были побиты в прошлом году сильным градом, а отчасти расстреляны местными мальчишками из рогаток. И с тех пор то ли лампочек не было, то ли некому было их вкрутить, но улица ночами жила в полном мраке. Зато сам вокзал, через который лежал путь Степана Харитоновича, со всех сторон светился электрическим раем.
Вокзал в городе Долгове, как и во многих ему подобных, играл особую культурную роль. Не имея лучшего места для вечерних прогулок, местная публика стекалась сюда по субботам и воскресеньям к прибытию дальних поездов.
Этих поездов было четыре, и все четыре московские. Два - один из Москвы, другой в Москву - проходили днем. И два других тех же направлений останавливались здесь вечером с промежутком около получаса. Стояли каждый по четыре минуты. И эти минуты до прибытия первого поезда, после отбытия второго, в промежутке между ними и особенно во время стоянки того и другого воспринимались долговчанами как волнующее событие. И в самом деле, это было красиво и впечатляюще. Гладкий перрон из хорошо укатанной кирпичной крошки очень отличался от городских улиц, темных и кривых, и в лучшем случае крытых булыжником.
Двухэтажное здание вокзала было построено в начале века из серого шершавого камня. В нем было все, что полагается: зал ожидания, билетные кассы, два буфета и ресторан. На фронтоне по обе стороны от круглых часов и светящейся вывески с названием станции располагались портреты коммунистических основоположников - Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
Между прочим, в том самом 1957 году в Москве должен был состояться Всемирный фестиваль молодежи. К великому этому событию готовился и Долгов. Поэтому долговский вокзал в ожидании проезжающих на фестиваль зарубежных гостей был почищен и приведен в порядок, а у главного входа в вокзал было вывешено на понятном иностранцам языке объявление:
"Tualet nakhoditsya za uglom"
А у клумбы перед вокзалом для той же категории пассажиров на специальной фанерке было написано:
"Zvety ne rvat'! Po trave ne hodit'!
Иностранцы в Долгове пока что встречались редко, но и без них вечерами на здешнем перроне бывало людно и весело.
Первыми задолго до прихода очередного состава появлялись девушки. Они ходили по две, по три, источая запах крепких духов местного производства. Тут же возникали здешние парни в вельветовых куртках-бобочках и в широких расклешенных брюках. Супружеские пары, нарядившись в самое лучшее, неторопливо двигались вдоль перрона, приветствуя друг друга почтительным наклонением голов и приподнятием шапок, кепок и шляп. У входа в вокзал продавались бублики с маком, газированная вода с сиропом "Крюшон" и сливочное мороженое в вафельных стаканчиках. А иногда даже и надувные шарики для детей. Так все гуляли туда-сюда в терпеливом ожидании приходящего по расписанию краткого праздника. Девушки шуршали крепдешином, молодые люди, волочась за ними, мели платформу своими клешами, пытались завязать разговор:
- Девушка, а девушка, из вас что-то выпало и пар идет.
Девушка либо гордо не отвечала, либо отвечала:
- Дурак! - и тем самым давала повод для дальнейшего общения.
Поезд появлялся издалека, из темноты. Сначала слышался далекий, но сильный крик паровоза, потом из-за дальнего поворота выскакивали и начинали быстро приближаться три светящихся глаза, три фары, свет которых тонкими струйками бежал по рельсам, затем становился больше и ослепительней, и вот на станцию в клубах пара врывался, пыхтя и свистя, двигая блестящими рычагами и кривошипами, "Иосиф Сталин", гордость советского паровозостроения, с пятиконечной звездой на могучей груди. Он втаскивал за собой длинную, пропахшую копотью вереницу вагонов, двери которых одновременно распахивались, свету становилось еще больше, пассажиры в пижамах и тапочках спрыгивали со ступенек, и одни с чайниками торопились за кипятком, другие - за бубликами и мороженым, остальные смешивались с местным народом. На перроне возникало оживление, атмосфера временной многолюдности, даже как бы столичности, слышалась чистая московская речь: "Сматри, какой прелестный гарадок!", "А пачем ваши агурчики?" - и возникало ощущение, что это не жалкий перрон захолустной желдорстанции, а что-нибудь вроде парка имени Горького, или улицы Горького, или даже Бродвея.
