Александр Бойм - Летние истории
А суть была в том, что Люба его раздражала, а в лишёенном здешней курортности нервном и суетливом Питере будет раздражать троекратно. Он начнёет делать и говорить гадости, злиться из-за этого на себя, отчего будет раздражаться еще больше:
"К черту, - подумал Страдзинский, - проходили уже".
Они, обнявшись, стояли на улице возле ее тощей сумки, ожидая такси. Ее компаньонки по аренде деликатно оставили их наедине. Страдзинский философски ожидал неизбежного, и неизбежное началось:
- Я буду скучать без тебя.
- Не говори так.
- Почему?
- Мне совестно.
- Почему?
- Ну: не знаю: заморочил тебе голову.
- Да ладно, я же не дурочка, я все понимаю. Ты ведь мне ничего не обещал.
- Ну да.
- А ты любишь сейчас кого-нибудь?
- Нет.
- Везет:
- Я так не считаю.
- Наверно, ты прав, только мне кажется, что самое плохое на свете безнадежность. - Она прижалась к нему еще сильнее. - Почему я тебя так люблю?
- Дура потому что.
- Кто?
- Дура.
- А-а:
- А ты почему никого не любишь?
- Старый, битый - страшно, - зачем-то сказал он детскую глупость.
- Дурак ты, а не страшный.
- Не страшный, а старый.
- А-а: Ты позвонишь мне перед отъездом? Я хочу тебя проводить.
- Хорошо.
- Честно-честно?
- Честно-честно, - клятвенно улыбнулся Страдзинский. А потом даже записал телефон, поглубже запихав кусок сигаретной картонки в задний карман шорт. Мало того, он еще и свой оставил.
XIX
Страдзинский был пьян, не удалым опьянением ночного клуба, не кухонным, тягучим и дымным, а тем заслуженно буржуазным и восхитительно сытым, что случается только под хорошую водочку, да под удавшийся шашлычок, да на свежем воздухе, у костерка: эх! даже нет, не так, а: ЭХ!!! (гораздо лучше)
Возле догоравших углей, под грозное шелестение прибоя, говорить хотелось о чем-нибудь умном и отвлечёенном - они поговорили о хаус-музыке, Тарантино, осторожно, поглядывая на Рому, о Дали и даже упомянули Джэксона Поллака.
(Страдзинский с уважением посмотрел на Стаса.) Поругали немного Толстого - Анечка, правда, пробовала его защищать, но без большого успеха; похвалили Косу вообще и уходящее лето в частности.
Разговор перекатился в ностальгическое настроение, чего, собственно, и следовало ожидать - это была отвальная Страдзинского.
- Зря ты, Ромуальдыч, уезжаешь, - сказал Стас, амикошонствуя от неловкости прозвищем, отмершим лет десять назад за вычурностью. Оставайся.
- У меня ж виза завтра кончается.
- Визу можно продлить, - сказал Боря негромко и бесцветно, - у меня приятель есть в департаменте, - он говорил очень серьезно, но в голосе его отчего-то чудом слышалось: "врал бы ты чего поумнее".
- Да и деньги кончились: интересно, как я умудрился прогадить при здешних ценах пятьсот баков?
- Пятьсот грина!!? - весело изумился Илья, - ну, ты даёешь!
- Ну, Ром, ты же не дома ел: - блеснула Света хозяйственной расчёетливостью.
- Кроме того, ел не один: - радостно попыталась поддеть Анечка, утешившись уже за Толстого.
- Я могу одолжить, - сказал, не меняя тона, Боря.
- Да ладно: поеду уж.
А черно-бархатное небо было усыпано блёестками звезд, и ночной бриз ласкал живописный пикниковый утёес, и вкусно пахло костром и сочным великолепием августовской ночи, и было пронзительно жаль опять ускользнувшего лета.
XX
Боря, развозя всех по домам, вел машину с ленивой негой. Неторопливо отъезжая от Светиного дома, он, воткнув вальяжно передачу, повернул голову к Страдзинскому:
- Не хочешь ко мне зайти?
- Что вдруг?
- Коньячком побалуемся.
На столе, укутанном клеенкой балаганных тонов, стоял основательно початый "Белый Аист", два коньячных бокала и блюдечко с ловко нарубленным лимоном.
- Кстати, я где-то слышал, что коньяк с лимоном - это дурной тон.
- Да? - отозвался Боря, развалившийся во втором кресле, - ну и бог с ним, все равно вкусно.
Они выпили в подтверждение - Страдзинский с интересом отметил, что только трезвеет с каждой рюмкой.
- Рома, может, действительно останешься?
- Боб, понимаешь: мне, честно говоря, этот животный быт: ну, посмотри, чем мы здесь занимаемся?
Хотя в доме, кроме них, никого не было, они зачем-то говорили в полголоса.
- Жрем, пьем, спим и трахаемся, - продолжил он, - я чувствую, что тупею от этого. Нет, все это здорово, но в терапевтических дозах.
- Я понимаю, все, что ты говоришь, - правильно: бабки, виза, скука:
- Нет, - категорически начал он, - мне здесь не скучно, я.:
- Ну, да, да, да - я не так сказал, я имел в виду вот это поганое ощущение, что где-то там кипит жизнь, уходят паровозы:
- Ага, - радостно согласился Страдзинский, - а ты теряешь время, что-то упускаешь:
- Да, а потом ты приезжаешь домой и оказывается, что ни хрена ты не упустил и мог совершенно спокойно погулять еще пару месяцев.
- Есть такое, - улыбчиво покивал он головой.
- Так вот, Ром, все это верно, но есть, как мне кажется, и другие причины.
- Например? - довольно сурово спросил Рома.
- Например, Люба.
- Борька, - развел изумленно руками Страдзинский, - ну что ты такое:
- Подожди, Рома, я знаю тебя двадцать лет: Не перебивай. И на правах двадцатилетнего знакомства я тебя прошу: ну, не надо изображать из себя циничного павиана. Я знаю, что ты не такой, и ты знаешь, что ты не такой. - Боря прошелся по комнате, закурил и продолжил:
- На мой взгляд, ты сейчас делаешь ошибку:
- Только не надо меня учить, - несколько раздраженно сказал Страдзинский.
- Никто тебя ничему не учит, - не менее раздраженно откликнулся Боря. Тебе кажется, что ты в чем-то виноват, но ведь это не так. Ты же ничего не обещал?
Рома промолчал.
- Обещал? - изумился Боря.
- Нет, - неохотно сказал Страдзинский.
- Ну, вот. Так в чем тебе себя винить? Ты играл по правилам, и нет повода убегать отсюда сломя голову.
- Ну, во-первых, я никуда не убегаю. - Боря к тому времени уже уселся обратно, зато Страдзинский, выбравшись из кресла, расхаживал по кухне, помахивая незажженной сигареткой. - А во-вторых, правила: знаешь, даже если ты вел машину по всем правилам, но сбил при этом какого-нибудь кретина, бросившегося тебе под колеса, мозги на асфальте тебе удовольствия не доставят.
- У красивых аргументов есть такое противное свойство, что, даже если эти аргументы - чистый бред, опровергать их не хочется, потому что делать это приходится долго и скучно, но я, вопреки бунтующему эстетическому чувству, все же попробую. Ну, не было никаких мозгов на асфальте! И, насколько я понимаю, не предвидится. Между прочим, когда я в прошлом году сбил "синяка", то, мотаясь по ментовкам, испытывал не муки совести, а безумное желание сломать ему и вторую ногу. Кстати, ты знаешь эту чудную историю?
- Угу.
- О чем это я?
- Об эстетическом чувстве, - несколько саркастически отозвался Страдзинский, пересев наконец с подлокотника в кресло и закурив.
- Да, так вот, когда человек сваливается тебе под колеса, он этого едва ли хотел, а здесь, в конце-то концов, мы имеем дело с сознательным выбором взрослого человека.
- Господи! Какой сознательный выбор!? Какой взрослый человек!?
- Ромка, в тебе говорит жалость. Мне тоже всех жалко, мне Любу жалко, мне: мне вообще всех жалко. Но, старик, жалость жалостью, а твоя жизнь это твоя жизнь.
Бывает так, что двум людям нужны несовместимые вещи, и кто-то из них должен остаться на бобах. Когда мы садимся в покер, не могут же все выиграть!
- Боря, ты раскрываешь мне глаза!
- И нет способа этого избежать! - оставил он без внимания реплику Страдзинского, - нужно либо всегда вставать из-за стола проигравшим, но тебе это, по всей видимости, не подходит, либо уж ничего не хотеть.
- Ага, и впасть в нирвану.
- Это-то тебе точно не грозит.
- Интересно, я поймал себя на том, что уже готов с пылом доказывать, что правильно поступаю, убегая от горячей девичьей страсти! Хотя это совершенно не так. То есть твоя шизофрения так убедительна, что споришь уже не с бредом, который тебе чудится, а с твоими моральными оценками этого бреда. Боря, постарайся проникнуться: я уезжаю не из-за Любы. Не. Из-за. Любы. Панимаэшь? - зачем-то сказал он с кавказским акцентом.
- Мне все-таки кажется, что это не так.
- Ну, раз уж ты втемяшил чего-нибудь себе в голову - переубеждать бессмысленно.
Ты ж не слышишь, что тебе говорят! Ну, с чего ты взял, что уезжаю из-за нее!?
- Господи, да это ж видно невооруженным глазом.
- Еще бы! Ты ж лучше всех все знаешь!!
- Ромка, не злись. Давай лучше коньячку дерябнем, - они выпили и Боря продолжил:
так вот, я не могу припомнить случая, чтобы ты, имея возможность остаться, уезжал с Косы через двадцать дней:
- Боже мой! Опять он о том же, - Рома оперся лбом о ладонь. - Давай о чем-нибудь другом. Ладно?
- Давай, - вздохнул Боря, окончательно смирившись с потерей покерного партнера.
- Например: может быть, ты мне объяснишь, почему человек так охотно идет на поводу у собственного члена? Страшно подумать, сколько растрачено на женщин нервов, времени, денег: да вон, я вместо того, чтобы приятно поболтать с другом за коньячком, уже битый час беседую бог знает о чем. Нет, ну я могу понять, когда там: "мою любовь широкую как море вместить не смогут жизни берега:"
