Максуд Ибрагимбеков - Концерт для баритона с оркестром
Мне поставили раскладушку, дядя Виктор ее принес, и мне очень нравилось на ней спать. Жили мы все в одной комнате, но дядя Виктор сказал, что театр скоро получит квартиры для актеров и тогда им дадут отдельную квартиру.
В Ростове я прожил целую неделю, а потом уехал. Мама сказала мне, что она меня очень любит и ждет не дождется того дня, когда мы будем жить вместе, а пока, год или два, нам придется пожить отдельно. Она очень переживала, когда я уезжал, все время плакала, и я ее успокаивал, а потом не выдержал и сам заплакал, но это уже чуть позже, в вагоне, после того, как тронулся поезд.
Глава V
Во время чтения любого письма, независимо от качеств его содержания, стиля или почерка, я всегда испытываю чувство, похожее на зависть. Несколько раз я сам пытался написать письмо, но ничего из этого путного, кроме начала: "Здравствуй, дорогой такой-то...", у меня не получалось. Через пять-шесть первых строчек - на мучительный процесс их сочинения у меня уходило не меньше часа - я непременно останавливался для того, чтобы пробежать глазами запись убогой увертюры, каждая нота в которой невыносимой фальшью резала слух, и после этого, сгорая от нетерпения, немедленно приступал к исполнению, форма, манера и ритм которого предельно точно гармонировали с содержанием партитуры, - сперва аккуратно сложив лист в несколько слоев, я медленно, стараясь растянуть удовольствие, начинал разрывать его на мелкие клочья.
Вот так и получилось, что за всю жизнь я не написал ни одного письма. Должен сказать, что никаких особых неудобств в связи с этим я ни разу не испытал, с избытком довольствуясь в чрезвычайно редких случаях необходимости телефоном или телеграфом для связи с еще более малым числом своих абонентов.
Несмотря на мелкий убористый почерк дяди, письмо с трудом разместилось на четырех тетрадных листах. Я его нашел только сейчас, случайно заглянув в чемодан, куда я его второпях забросил перед самым отъездом из Баку. Дядины письма напоминают дневник, оттого что все события в них независимо от степени их важности располагаются в строгом соответствии с их реальной хронологической последовательностью.
На первой странице он подробно рассказал о сильной, граничащей с воспалением легких, простуде тети. Далее следовало подробное описание ее страданий, но, чем они окончились, узнать не удалось, потому что на самом интересном месте повествование неожиданно прервалось сообщением ботанического свойства, из которого следовало, что в саду перед дядиным домом благополучно привились две новые виноградные лозы, собственноручно высаженные дядей в мае, что, как известно, не самое лучшее время для посадок. О судьбе тети удалось узнать в начале третьей страницы, выяснилось, что она уже выздоровела и даже, несмотря на общую слабость и запреты врачей, иногда встает и ходит по дому.
Я очень ясно представил себе дом в Тбилиси, в котором я жил сутки, два года назад. Я заехал их навестить, возвращаясь из армии. В аэропорту я за пять минут закомпостировал в воинской кассе свой билет и сразу же поехал в город.
Оказалось, что они живут в самом центре. Я свернул с шумного, оживленного проспекта и, пройдя два-три квартала, неожиданно оказался на тихой тенистой улице Напареули. Калитка во двор оказалась незапертой, от нее к небольшому каменному домику вела через сад вымощенная кирпичом дорожка. Я поднялся на веранду и там увидел тетю Мензер. Она меня не сразу узнала. Я с ней поздоровался: "Здравствуйте, тетя Мензер. Не узнали меня?", она ничего не сказала, только посмотрела широко раскрытыми глазами, потом подошла ко мне и обняла. Прижалась ко мне и стоит так молча. Она показалась мне маленькой и сильно исхудавшей; тогда я не сразу сообразил, что тетя Менэер за то время, что мы не виделись, сильно сдала и постарела. Она не спускала с меня глаз и, когда звонила к дяде на работу, набрала номер и сказала ему всего два слова:
- Он приехал,
Я взял у нее трубку, поздоровался с дядей и спросил, как он поживает. Он мне говорит:
-- Ты до моего прихода никуда не уходи. Ладно? Я через десять минут буду дома, - и даже не говорит, а почти шепчет.
Мы весь вечер просидели втроем на веранде. Дядя и на следующий день на работу не пошел, и, как выяснилось, совершенно зря не пошел, потому что сразу же после завтрака он как завелся со своими разговорами о моем трудоустройстве, так УЖ и "е остановился почти до самого обеда, я говорю почти, потому что на обед я не остался, ни сил не хватило бы, ни терпения. Он сделал паузу, я встал н спустился в сад, походил там немного, только веселее мне от этого не стало; потом я вышел на улицу. Так и уехал не попрощавшись.
Под новости служебного и официального характера была отведена вторая половина третьей страницы, из нее я узнал, что в дядином министерстве в Баку наконец закрыли отдел, который своей дезорганизующей деятельностью на протяжении многих лет вносил помехи в координацию работы филиалов, находящихся за пределами республики. О специфике филиалов сказано не было, дядя справедливо полагал, что я сумел ее изучить, читая его предыдущие письма.
Сведения, стремительно проникшие в мой мозг с четвертой страницы, оказались настолько мощными, что почти одновременно со мной их действие ощутил на соседней кровати Адиль. Иначе, ничем другим не сумею объяснить того факта, что спокойно дремавший Адиль на середине четвертой страницы поднялся и, усевшись на кровати, вперил в меня взгляд, вдруг загоревшийся жаждой познания.
Дядя писал, что в Тбилиси приехала из Иркутска и вот уже несколько дней живет у них дома моя сестра Лена. Приехала она с единственной целью увидеть своего единственного брата - меня. По словам дяди, она мечтала об этом на протяжении многих последних лет, и, как только представилась первая возможность, она ею воспользовалась. О том, что дядя работает в тбилисском филиале, а следовательно, там же находится его семья, она узнала, написав письмо в дядино министерство, с просьбой прислать его адрес. Дядя писал, что Лена оказалась очень милым и отзывчивым человеком, из чего я сразу же понял, хотя в письме насчет этого не было ни слова, что она ухаживает за выздоравливающей теткой и помогает ей вести хозяйство.
Я протянул письмо Адилю и, пока он читал, добросовестно сделал несколько попыток вспомнить хоть что-нибудь, связанное с моей сестрой Леной.
- Это же здорово,- сказал Адиль. - Ты представляешь,
у тебя есть сестра!
- Представляю, - признался я. - Ну и что? Я давно звал, что у мамы есть ребенок от второго мужа, а сегодня выяснилось, что подросшего ребенка зовут Лена.
- Беги дай телеграмму, чтобы она прилетела в Ялту!
- Зачем? - я искренне удивился. - Я же ее совсем не знаю и не испытываю к ней ни любви, ни даже интереса. Пусть себе поживет немного в Тбилиси, судя по письму, старикам она понравилась, а потом, когда кончится отпуск, уезжает к себе в Иркутск.
Адиль уже меня не слышал, он вошел в роль любящего брата.
- Вот если бы я узнал, что у меня где-то живет сестра, - мечтательным голосом заявил он и надолго задумался.
- Ну и что бы ты сделал по этому поводу? - заинтересовался я.
- Да я бы ни одной минуты не стал бы ждать, сразу бы бросился на поиски. Шутка сказать, где-то на белом свете живет родной мне человек, а я лишен возможности его видеть. Каждый день видеть!
- Твои трогательные рассуждения, - объяснил я Адилю,- прежде всего непрофессиональны. Саксофонисту нельзя быть таким сентиментальным, рано или поздно это отразится на игре. Вот если бы ты был скрипачом или хотя бы флейтистом, то пожалуйста, им самим богом положено слюни распускать.
- Слушай, - сказал Адиль. - Идем на почту, у нас до' концерта еще есть время, и дадим телеграмму в Тбилиси.
- Отстань, - твердо сказал я.
Странно, но весь этот разговор вызывал у меня раздражение. Мне стало неприятно оттого, что Адик это заметил. Ой стоял у окна и внимательно разглядывал морской вид. Я подошел к нему, встал рядом и сказал:
- Ты меня извини!
- Сходи, дай телеграмму!
- Все! - с облегчением сказал я. - Свои извинения беру обратно!
В два часа мы поехали в Дом творчества - давать дневной концерт. Валера сказал, что он находится за городом, на полпути между Ялтой и "Артеком". Так и оказалось, ехали мы туда часа полтора, сперва по шоссе, а потом по узкой, зажатой с обеих сторон скалами асфальтированной дороге, спускающейся круто закрученным серпентином к самому морю. Сеймур всю дорогу ворчал, что это неправильно ехать в такую даль ради бесплатного "шефака", зная наперед, что вечером предстоит серьезная работа. Я все ждал реакции Давуда Балаевича, который сидел рядом с ним, но он почему-то промолчал, о чем-то сосредоточенно думал, и лицо у него при этом было хмурое. Мне очень понравился зал, где нам предстояло выступать. Небольшой, с антресолями и огромней люстрой из потемневшей бронзы, цветным паркетом. Стены от пола, выложенного цветным паркетом, до потолка были обшиты коричневым резным деревом, но от этого он не казался мрачным, может быть, из-за огромнкх витражей из рубинового и темно-зеленого стекла. Я точно знал, что этого не было, но, как только мы вошли, мне показалось, что я уже когда-то бывал здесь, -а может быть, видел его во сне.
