Анна Матвеева - Голев и Кастро (Приключения гастарбайтера)
- Ну давай, - неуверенно сказал Голев, а Вовчик прочистил горло и заорал:
- Живет моя отрада в высоком терему-у! - Потом серьезно сказал: - Почитать бы чего на родном... У тебя нету? Я, знаешь, как много раньше читал...
Голев открыл рюкзак и достал сиреневую книжку Цвейга.
- Детектив? - осведомился Вовчик, хватая Цвейга грязными пальцами.
- Не совсем, - честно сказал Голев, - но тоже неплохо. Может, понравится...
Маркиз Помбаль, как прежде, грозно стоял на постаменте рядышком с причесанным львом. Вокруг памятника кружили машины и автобусы, водители и пассажиры мчались по неведомым Голеву делам. Как он завидовал им, рабочим и праздным, добрым и скверным, богатым и бедным, - ведь каждого из тех, кто сидел в этих машинах и автобусах, ждали дом, семья, спокойный сон и приятное чувство защищенности. Голев чувствовал себя смятой бумажкой на ветру, случайно залетевшей в капкан птицей, голодным усталым зверем - кем угодно, только не человеком. Сейчас он будто прозрел, смог переключить канал и увидеть себя на экране: глупого неудачника, бросившего семью и кинувшегося в погоню за счастьем, которое с самого начало было химерой. Как все это получилось? Почему?
Постаревший за одну ночь, хмурый и небритый, Голев меньше всего похож был на пресыщенного туриста, поэтому гиды, курившие возле пыльных автобусов, посмотрели сквозь него и очень удивились, когда он протянул им оплаченный билет.
- У вас экскурсия на двоих, - подозрительно сказала гидша с неолитической фигурой и собачьим наклоном головы.
Голев хотел сказать, что он отказывается от поездки и хочет вернуть деньги, как вдруг случайно, боковым зрением увидел плакат, приклеенный на борту автобуса. Слова застряли у него в глотке - на плакате была Танька! То есть понятно, что это была не Танька, а какая-то другая блондинка, к тому же давно умершая - судя по старомодной пышной прическе, медальону с тамплиерским крестом на груди и древним кружевам, облегающим худенькие плечи. Но лицо, взгляд, полуулыбка - все это было несомненно Танькиным, будто кто-то пытался пошутить над Голевым.
- Кто это? - проклекотал наконец Голев, указывая пальцем на незнакомку, застывшую на плакате. Снизу, кстати, было написано слово Аlcobaca.
Гидша расплылась в улыбке, как будто Голев сказал ей что-то приятное.
- Инеш де Кастро.
- Она жива?
- Ну что вы, нет, конечно! Усаживайтесь в автобус, мы посетим Алкобасу и услышим ее удивительную историю. Многие люди выбирают наш тур только для того, чтобы повидать гробницу Инеш.
На этих словах гидша игриво приложила толстый палец к губам и прыгнула в автобус. Голев, как под гипнозом, двинулся за ней, прошел мимо рассевшихся на лучших местах туристов (впрочем, их было немного: что делать, не сезон, как любил повторять Нуньес) и занял одно из последних кресел.
Прости, дружище Вовчик! Не дождаться тебе денег за экскурсию...
Автобус пшикнул и медленно выехал со стоянки, закружил мимо Помбаля, потом свернул, набирая скорость. Гидша откашлялась, начала громко рассказывать в микрофон о красотах Лиссабона и Португалии. Неприятный шипящий звук в динамике мешал Голеву разбирать ее речь, но он понял, что экскурсия рассчитана на шесть часов. Сначала они поедут в древний город Обидос, а потом, гидша сделала паузу, посетят волшебный город Алкобаса с его загадочным монастырем Святой Марии.
Голев все никак не мог успокоиться. Будто знак был ему подан - непонятно кем и для чего.
Они неслись по трассе так быстро, что уши закладывало. Голев сидел напряженный, словно перед казнью, и чувствовал, что у него даже мысли устали и состарились. Наверное, если бы его резко спросили о том, чего он в данный момент желает, он бы попросил, чтобы этот автобус мчался бесконечно, пока не придет смерть - в любом своем обличье, на них она большая мастерица... И еще, глядя в окно на ноябрьское тепло Португалии, Голев отчего-то вспомнил странные слова Луэллы, о них рассказывала Танька по телефону. Тетя, сказала Танька, часто повторяла в последнее время одну фразу: "Летом ближе до смерти". Голев сперва не понял, что она имеет в виду, может, просто старческий бред - ведь в Севастополе сейчас какая-никакая, а все же зима. А теперь, невнимательно рассматривая жухлую листву деревьев и загорелые локти водителей, выставленные в открытые окна, он, кажется, понял - да, Луэлла права: лето - это детство: жара, мама в сарафане, спокойные воды реки, текущие медленно, но протекающие быстро. Детство - утраченная жизнь, ведь после всегда приходит вера в смерть.
Летом ближе до смерти.
Имученный Голев задремал, а когда он поспешно открыл глаза, оказалось, что они приехали в этот самый Обидос. Гидша повязала цветастый платок на могутную свою шею, и это сделало ее похожей на радующегося жизни пещерного человека.
Группа не спеша тянулась в город - трогательный, с мощеными улочками и выбеленными домами, двери которых были выкрашены в ослепительно яркие цвета, напомнившие Голеву украинский флаг: пронзительно синий и нестерпимо желтый. И, как флаги, раскачивались подвешенные на веревках изделия местных жителей грубошерстные, самовязанные носки с помпонами, сине-серо-белые свитера и кофты с вывязанными фигурками человечков. Торговали старушки в монашеской одежде. Голев машинально взял одни такие носки, повертел их в руках, и монашка сказала ему:
- Тысяча эскудо. Шерсть.
Голев сказал, что у него нет денег. Монашка глянула на него внимательнее и махнула рукой:
- Подарок.
- Не надо, - сказал Голев, но монашка уже скрылась внутри магазинчика. Голев прижал носки к лицу: от них почему-то пахло сеном и молоком. А размер был Танькин.
Группа тем временем ускакала далеко вперед, и Голев убыстрил шаг, на ходу убирая носки в рюкзак, - побоялся оставить его в автобусе, хотя все остальные сделали именно так.
Беленые домики, обвитые плющом и еще какими-то ни на что не похожими растениями, расступились, и перед Голевым открылась маленькая площадь с уютным, тоже белым храмом, возле него толпились туристы. Они обстреливали местных жителей из фотоаппаратов, а те прикрывали лица рукой: Голеву-то было известно, что португальцы терпеть не могут, когда их снимают чужие.
- Сейчас - свободное время! - крикнула гидша, укоризненно глянув на подтянувшегося Голева. - Встречаемся у автобуса через сорок минут.
Туристы расползлись по Обидосу, как тараканы, а Голев пошел в церковь. Изнутри она была вся одета в сине-белые изразцы, это было так непривычно, ведь в Лиссабоне ими украшали только внешние стены домов.
Голев сел на одну из скамеечек - церковь была пуста, и в ней пахло летним детством: нагретыми камнями, влажными стенами, солнечной пылью. Было слышно, как где-то чирикает птичка, может быть, она летала здесь, в храме... Голев склонил голову и стал неумело молиться.
- Я не знаю, - говорил он, глядя в каменный пол, - где ты и как тебя зовут, видишь ты меня сейчас или нет. Я уверен, что есть тысячи и тысячи людей, которые нуждаются в помощи больше меня, и мне не стоит отвлекать тебя своими глупостями и пустяками. Но я прошу, если ты все-таки видишь меня сейчас, помоги - тебе ведь ничего не стоит! Мне просто нужно как-то добраться до дома, до моей Таньки, а там я разберусь, я все начну сначала. Господи, ну будь человеком, помоги ты мне, пожалуйста!
Пресвятая Богородица грустно смотрела на Голева с алтарного возвышения и крепко прижимала к себе малыша.
Голев вдруг быстро вскочил со своей скамеечки и выбежал прочь, на улицу. Стыдно стало, как будто он разделся перед незнакомыми людьми.
В автобусе было пусто, только брошенные куртки и сумки уныло дожидались владельцев. Последней пришла гидша с прилипшей к ней толстопопой дамочкой американского типа. Гидша снова укоризненно глянула на Голева - ей не нравилось, когда туристы принимались осматривать города самостоятельно, это ставило под сомнение ее профессионализм - и велела шоферу трогаться. Автобус помчался в неведомую Голеву Алкобасу, где его ждала неведомая Инеш де Кастро вместе со своим надгробием и историей.
Голев достал из кармана мамины часики, завел их по своим. Слева появилось море, пляжи, чайки сидели на песке, грустные и спокойные, как старушки. Гидша рассказывала в микрофон, что они проезжают мимо курорта Назаре, летом он прямо-таки переполнен, а сейчас - сами видите. Одинокая парочка шла в обнимку по берегу, и мальчик бросал камешки в море. Все.
Автобус карабкался в гору, пыхтя и усердствуя, а синяя полоса моря постепенно скрывалась из виду, наконец ее полностью закрыли дома. В Назаре останавливаться не стали, снова выехали на тракт и к пяти часам уже были в Алкобасе. Обычный городок, современные застройки окраин, дети с футбольным мячом, щиты с кока-кольной рекламой... Голев уже начинал жалеть, что поехал, лучше бы воспользовался советом практичного Вовчика и продал путевку. На полторы тысячи худо-бедно, но прожить можно целую неделю.
