Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала
Огневую подготовку будут проверять на уровне батальонов. Выборочно. В приказе особо подчеркивается, что огонь ручного оружия и пулеметов является могучим средством уничтожения живой силы противника на расстоянии, до того момента, когда пехота еще не ввела в дело штык, а конница шашку. Сталин, говоря о финской кампании, особо подчеркивал роль пулеметов и минометов. В текущем году предписано ликвидировать отставание стрелковых войск и конницы в огневой подготовке. Ну что ж! Для этого есть еще время — лето и осень. Огневую подготовку надо поставить под контроль заместителя. Да! Болдина! Чтобы меньше завидовал. А осенью спросить.
Болдин так и не смирился с тем, что он, старший по возрасту и по опыту, как он полагает, вынужден подчиняться "испанскому выскочке". Хотя сам ранее командовал округом. Дмитрий Григорьевич несколько раз хотел сказать ему, что военная судьба переменчива. Но прежде чем это желание свершилось, Болдин ему надоел.
Огневая подготовка! Записать за ним это дело надо на ближайшем совещании. Пусть повертится.
"А если завтра война?" Вот бы Сталин дал по шапке за такие мысли.
При воспоминании о вожде Павлов ощутил знакомый благоговейный трепет. Стратег! Гений! Как точно сказал он о войне с Финляндией! Как мудро все проанализировал! Только человек такого масштаба мог сказать, что за время существования советской власти мы настоящей современной войны не вели. Схватки с японцами в Маньчжурии, у озера Хасан или в Монголии — это чепуха, отдельные эпизоды на пятачке. Жукову это, конечно, было неприятно. Он, наверное, вообразил себя Александром Македонским.
Когда японцы стали напирать и бить наших, Сталин спросил у военных. Тихо так спросил. Спокойно: "Неужели нет крепкого командира?" Ему нашли Жукова. Почему выбор пал на него, а не на Павлова? Может, вождь недоволен итогами в Испании? Когда Мадрид был захвачен франкистами и все республиканские власти оказались в Москве, Сталин высказал явное неудовольствие. "Все прибежали? — спросил он, окинув изгнанных вождей своим знаменитым прищуром. — Мог бы кто-нибудь и погибнуть за революцию".
И Павлов, затаясь, чувствовал глубинную правоту этих жестоких слов.
В Испании русские командиры потягались с немцами и проиграли. Хотя Павлов навсегда избавился от страха перед ними. Бивал, побеждал. И видел, как они отступают. А сражения выигрывают не военные, а политики. Республиканское войско в Гвадалахаре было обречено. В числе немногих Павлов мог оценить значение пакта с Германией, заключенного Сталиным. Как он велик и мудер!
Павлов даже оглянулся испуганно, точно водитель мог слышать эти слова. Успокоившись, подумал, что кое-какие слухи доказывали: не все получилось там просто. Оказывается, пакт нужен был Гитлеру. Риббентроп по его приказу примчался в Москву и поставил условия. Да-а… Загадки вселенские. Сталин… Гитлер… Танки… Самолеты… Огневая подготовка… Мчащиеся к границам поезда… Кто кого перехитрит?… И среди всего этого — какая-то пьяная баба. "Не какая-то, — поправил он себя. — А она! Люся! Которая занимала все его мысли в бескрайней юности. И ей теперь известен телефон. Ну, кажется, на этом можно закончить. Адъютанту велю не соединять. Никогда!" Приняв такое решение, Дмитрий Григорьевич успокоился, и мысли опять потянулись к вселенским загадкам. Как известно, загадки не требуют немедленного решения. Этим они и притягательны для большинства.
Командующий задремал.
18
Когда Дмитрий Григорьевич вернулся домой, жена Шурочка сказала будничным тоном:
— Тебе звонил Семен Константинович.
Дмитрий Григорьевич посмотрел на жену добрым, всепрощающим взглядом. Пусть не красавица, пусть годы берут свое. Но ни с кем ему не было так просто и хорошо, как с ней. Роскошь общения — вот что она ему дала, в отличие от всех красавиц. И дар этот повыше многих будет. Как она просто сказала: "Семен Константинович". Как будто это не нарком обороны могучего государства. Мысль о том, что это свидетельствует как бы и о его выдающемся положении, он не допустил до себя. Но она мелькнула в отдалении.
— Что велел?
— Просил позвонить.
Закрывшись в кабинете, Павлов набрал номер. Густой бас Тимошенко пророкотал в ответ:
— Небось на рыбалке прохлаждаешься?
— Что вы, Семен Константинович, — скромно сказал Павлов. — Дела.
— Ну, иногда разрядка необходима.
— Так точно.
Настрой предстоящего разговора как будто определился. Хорошо, что позвонил не Жуков, а Тимошенко. Нарком уже в силу своего положения мог судить широко и ненавязчиво.
— Ну и как они — дела? — пророкотал в трубке бас.
— По-прежнему. Летают, — осторожно ответил Павлов, сделав, однако, нажим на последнем слове.
— Знаю, — грубо ответила трубка. — И ты знаешь ответ.
— Надеюсь, осенью мы уже не позволим.
— Это не твоего ума дело.
— А чьего же ума, Семен Константинович? — изумился Павлов. — А если они до Москвы начнут летать? Вы же с меня спросите! Как, мол, защищаешь границу?
— Обязательно спросим.
— Так как же мне вертеться между двух огней? С одной стороны, дозволять, с другой — не пущать?
— А тебя и поставили для того, чтобы ты вертелся.
— Так точно.
Командующий округом отлично понимал, что разговор с наркомом нельзя заключать на тревожной ноте, что рождает никому не объяснимое чувство вины. Поэтому он сказал бодрым голосом:
— Завтра лечу в Белосток, в четвертую. У Короткова все схвачено, но хочу еще раз проверить.
— Вот это правильно.
Оказывается, и густой бас Тимошенко был способен на модуляции. На том конце трубки явно чувствовалось облегчение. Павлов научился безошибочно различать смену настроения, изначальную задачу командования не только в прямом общении, но и в телефонных переговорах. Сам же подумал, что искусство царедворца рождается не в поколениях. Человек постигает его уже в начале жизни. Когда является нужда. Он, бывший деревенский лапотник из костромской глубинки, быстро превзошел эту науку. И в грозном боевом генерале никто бы не узнал бедного конюховского подпаска. Никакой прорицатель в то далекое время не смог бы сказать, до каких высот вознесет его судьба. Сейчас бы он не уступил, наверное, петровским и екатерининским хитродеям.
Павлову хотелось на подъеме закончить разговор, однако нарком не торопился. Поэтому Дмитрий Григорьевич опять приналег на бодрость:
— Еще раз проверим связь.
— Вот это правильно, — прогудел Тимошенко.
— Там, конечно, есть проблемы. Не хватает радиосредств. Но… нерешаемых вопросов не решаем.
— Ладно, — был ответ.
Дмитрий Григорьевич совсем раскрепостился. Насчет радиосвязи он бил тревогу давно. И безрезультатно. Не только промышленность страны, больше равнодушие самых верхов оставили армию на проводной связи. Тогда как у германцев для управления частями вовсю использовалось радио. Генштаб в этом деле ни с места. Пусть, по крайней мере, помнят, что он говорил. А может, и в самом деле не так страшен черт, как его малюют? Еще немного времени — и все технические неувязки будут решены. Весь вопрос в том, есть ли время.
— А что, Семен Константинович, — бодро сказал Павлов. — Первый срок прошел. И ничего! Значит, мы правильно рассчитали.
По данным разведки, вторжение немцев планировалось на середину мая. Не этим ли вызван звонок наркома? Павлов позволил себе об этом намекнуть.
— Ну, бывай, — безо всякого перехода прогудел Тимошенко. — Звони, если что.
Павлов был доволен и последним своим заключением. Пусть Тимошенко доложит Сталину, что командующий западным округом крепок, осведомлен и с оптимизмом смотрит в будущее. Даже если Сталин просто промолчит, это будет великим знамением.
Разговор с наркомом, несмотря на будничность, взволновал командующего. Бодрствуя далеко за полночь, обдумывая дела, он вспомнил последнюю встречу со Сталиным, которая должна была закончиться его, Павлова, отстранением от должности. И однако — что? Обошлось! Павлов сильно рисковал. А вместе с ним — комиссар Автобронетанкового управления и начальник Артуправления. Они молчали. Но поступок был уже в том, что они шли к самому загадочному вершителю судеб с вопросом острейшим и роковым. Речь шла о репрессиях, затронувших не только верхушку армии. Уборевича, Якира им было не спасти. Но средний командный состав — полковника Ниточкина, комбрига Васильева, генералов Мухорлямова, Костина и многих других взяли безо всякой вины. Васильев предотвратил выступление эсеров в Саратове, а его же теперь обвиняют в связях с ними. Павлов сказал об этом Сталину. Слова заранее были тщательно продуманы. Но их потребовалось гораздо меньше, чем рассчитывали. Разговора не вышло. Сталин прервал. Поднявшись из-за стола, он мягко приблизился к непрошеным визитерам. Сузив злые кавказские глаза, сказал негромко:
