Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— И только? такъ и вырвалось у Гундурова.
— Что только? спросилъ тотъ, останавливаясь на ходу.
— Отзвонилъ, и съ колокольни долой!.. Тебѣ… тебѣ нечего болѣе передать мнѣ? робко договорилъ онъ.
— Ахъ да! засмѣялся красавецъ, возвращаясь, — я тебѣ говорилъ про Гертруду, чего мнѣ стоило…
— Ну?
— Я вѣдь опять вляпался, Сережа!..
— Какъ такъ?
— Да такъ что… Ну, же хочетъ женщина, ни за что не соглашается играть! А я чую, вижу, что лучшей Гертруды намъ не сыскать!.. Я ей и посвятилъ два дня, два цѣлыхъ дня посвятилъ ей исключительно… Вотъ, вчера это вечеромъ случилось, вздохнулъ Ашанинъ, — ночь была такая чудесная, вышелъ я послѣ ужина сюда, въ садъ погулять… Сѣлъ на скамью, соловьи такъ и заливаются, воздухъ нѣжитъ… Только слышу, чьи-то шаги скрипятъ по песку. Она, моя Надежда Ѳедоровна идетъ, прогуливаетъ свои обветшалыя красы… «Ахъ, ахъ, это вы?» — Ахъ, ахъ, это я! отвѣчаю ей въ тонъ… Гляжу, она и дрожитъ и улыбается… Взялъ я ее подъ руку, — пошли. Я опять про Гертруду, внушительныя рѣчи ей держу: «что за ночь, за луна, когда друга я жду,» и такъ далѣе… А тутъ, на бѣду, бесѣдка, — зашли, сѣли… Вотъ она слушала меня, слушала, да вдругъ голову мнѣ на плечо, и такъ и залилась… А я, ты знаешь, женскихъ слезъ видѣть не могу… Ну и…
— Господи! даже вскрикнулъ Гундуровъ.
Московскій Донъ-Жуанъ комически вздохнулъ опять:
— Должно быть на роду ей уже такъ написано; любила она, говоритъ, впервой какого-то учителя; обѣщалъ онъ ей жениться, — надулъ, подлецъ! Она возьми да и отравись!.. Да, самымъ настоящимъ манеромъ отравилась, — мышьяку хватила… «Пятнадцать лѣтъ, говоритъ, замаливала я этотъ грѣхъ…. А теперь, говоритъ, я не снесу! Если ты, говоритъ, меня обманешь, для меня все кончено!..» Помилуйте, скажите, вдругъ разгнѣванно вскрикнулъ Ашанинъ, — да вѣдь я же ее непремѣнно обману, да вѣдь я же ни одной еще женщинѣ въ мірѣ не оставался вѣрнымъ! Помилуйте, да вѣдь это хуже чѣмъ съ моею покойницей!..
— Ты ее съ толку сбилъ, несчастную, и на нее же сердишься! строго и озабоченно говорилъ Гундуровъ;- что ты будешь дѣлать теперь?
— Что буду дѣлать? повторилъ тотъ;- ярмо надѣла она на меня пока не отбудемъ спектакль, — вотъ бѣда! Такія натуры не шутятъ: пожалуй въ самомъ дѣлѣ, съ дуру въ воду кинется… Поневолѣ оглядываться приходиться!.. А тутъ какъ на смѣхъ, эта черноокая Акулина… Замѣтилъ ты ея глаза, а? Вѣдь мертваго поднять способны!.. И какъ подумаю что влѣзъ я въ эту штуку единственно изъ за того чтобы Гамлетъ нашъ не разстроился… между тѣмъ какъ…
И Ашанинъ, съ такимъ только что легкомысліемъ относившійся къ судьбѣ бѣдной перезрѣлой дѣвы имѣвшей несчастіе полюбить его, воззрился вдругъ теперь на пріятеля съ выраженіемъ какой-то глубокой тревоги о немъ въ большихъ, говорившихъ глазахъ…
А Гундуровъ, въ свою очередь, съ тою болѣзненною чуткостью что, рядомъ со слѣпотою, дана въ удѣлъ влюбленнымъ, тотчасъ же понялъ что говорили эти глаза, и также испугался теперь чтобы Ашанинъ не произнесъ имени княжны, какъ за минуту предъ тѣмъ страстно желалъ услышать изъ устъ его это имя;
— Что-же наша считка, поспѣшно заговорилъ онъ, — ты говорилъ, надо роли роздать?…
— Господа, васъ просятъ на сцену! въ тоже время раздался за ними чей-то голосъ.
Это былъ тотъ студентъ, «Жоржъ-Сандистъ,» юноша лѣтъ двадцати, въ которомъ чуялъ себѣ соперника Гундуровъ. Скажемъ здѣсь кстати, что онъ смотрѣлъ прямымъ московскимъ студентомъ тѣхъ временъ: что-то заразъ открытое и вдумчивое, серьезное и мягкое въ пошибѣ, чертахъ, во взглядѣ большихъ карихъ глазъ, неряшливо падавшіе на лобъ волосы, и потертый уже на швахъ рукавовъ новый сюртукъ съ синимъ воротникомъ и форменными съ орлами пуговицами
Онъ, со своей стороны, не чуялъ, видимо, ничего похожаго на нерасположеніе къ себѣ въ нашемъ героѣ:
— Позвольте вамъ себя представить, — Факирскій, молвилъ онъ ему, подходя и кланяясь, — кланяясь даже съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ почтительности, — я также былъ филологъ, теперь на юридическій перешелъ, но вы меня вѣроятно не помните; я былъ на первомъ курсѣ когда вы кончали. — Только я васъ очень уважаю! скороговоркой добавилъ онъ, какъ то неловко отворачиваясь и въ тоже время протягивая свою руку Гундурову.
— Я вамъ очень благодаренъ сказалъ тотъ пожимая ее, — но не знаю чѣмъ заслужилъ….
— Я вашу кандидатскую диссертацію имѣлъ случай прочесть, пояснилъ студентъ, — превосходная вещь-съ! Хотя я и не славистъ, а истинное наслажденіе мнѣ доставила. Ученость ученостью, а пріемъ у васъ такой… теплый… Тамъ гдѣ вы это о братствѣ народовъ по поводу славянъ развиваете….
— То есть о племенной славянской связи, поправилъ улыбаясь Гундуровъ.
— Да-съ, да-съ, закивалъ головою Факирскій, — только это у васъ гораздо шире понимать слѣдуетъ… Я, по крайней мѣрѣ, такъ понялъ: Тутъ между строкъ прямо выясняется вашъ идеалъ: чтобы «народы, распри позабывъ», — всѣ народы-съ, не одни славянскіе, — «въ великую семью соединились.» Такъ говорилъ великій Пушкинъ со словъ великаго Мицкевича, такъ думаютъ въ наше время и всѣ великіе мыслители на Западѣ… И изъ вашей диссертаціи я понялъ что вы именно проводите мысль объ этомъ братствѣ народовъ на началахъ свободы и равен…
— Конечно, если угодно вамъ такъ понимать… перебилъ его нашъ герой, который въ эту минуту всѣ народы и всѣхъ мыслителей Запада отдалъ бы за то чтобъ отъ него поскорѣе отдѣлаться;- но вы, кажется звали насъ на сцену?…
— Да-съ, тамъ князь и княжна просили всѣхъ участвующихъ въ Гамлетѣ… Да вотъ-съ уже прямо, искусство, ухватился опять студентъ за видимо любезную ему мысль, — вотъ-съ уже первая и неразрывная международная связь! Шекспиръ, возьмемте, развѣ онъ исключительно англійскій, а не общечеловѣческій поэтъ? Вѣдь онъ для Нѣмцевъ еще дороже и выше чѣмъ для Англичанъ, а для насъ…
Но Гундуровъ уже не слушалъ его болѣе и, вслѣдъ за Ашанинымъ, направился въ театральную залу.
XIII
Репетиція Синичкина отошла. На сценѣ не оставалось уже никого, кромѣ режиссера и Вальковскаго, отмѣчавшихъ по экземпляру Гамлета нужныя для драмы бутафорскія принадлежности. Участвовавшіе въ ней актеры разбирали свои роли, только что принесенныя изъ домовой конторы. Въ залу зрителей набралось еще болѣе прежняго, но смѣха и говора слышно уже не было; на всѣхъ лицахъ ясно читалось нетерпѣніе, съ примѣсью какой-то торжественности, словно, дѣйствительно, готовилось, по выраженію Ашанина, «священнодѣйствіе.» Но, увы, долгъ правдиваго повѣствователя заставляетъ насъ признаться что великій Шекспиръ былъ тутъ не при чемъ: общее любопытство относилось не къ Гамлету, а къ княжнѣ Линѣ, которая должна была принять въ немъ участіе, — о чемъ много было тогда рѣчей по окрестнымъ весямъ и селамъ. Мужчины, въ особенности пріѣзжіе Москвичи, готовы были заранѣе отвѣчать за ея талантъ; провинціальныя барыни и барышни, сжавъ губы сердечкомъ, ожидали, въ свою очередь, выхода, «заграничнаго чуда…»
Въ переднихъ креслахъ возсѣдала сама хозяйка между неизбѣжнымъ Зяблинымъ и Софьей Ивановной. Княжна, стоя передъ ними со свернутою трубочкою ролью своею въ рукѣ, равнодушно улыбалась, отвѣчая на какія-то, очевидно любезныя рѣчи «бриганта…»
При видѣ тетки, Гундурова передернуло; присутствіе ея его смущало. Для нея все это «скоморошество», — онъ зналъ… Онъ чувствовалъ что она все это осуждаетъ; что ей «совѣстно» за него
— Сергѣй Михайловичъ, обратился къ нему тутъ же князь Ларіонъ, сидѣвшій у столика, спиною ко сценѣ, и перелистывавшій лежавшую передъ нимъ книгу, — согласны ли вы будете на нѣкоторыя купюры?
— На что именно? спросилъ, подходя, молодой человѣкъ, на котораго тотчасъ же и обратились глаза всей залы.
— Это требуетъ нѣкотораго изъясненія, заговорилъ князь своимъ изысканно изящнымъ тономъ, — и прежде всего прошу вѣрить въ глубокое мое уваженіе къ великому произведенію которое мы взялись теперь исполнить. Я бы не рѣшился выкинуть изъ него ни йоты, если бы, во первыхъ, это уже не было сдѣлано господиномъ Полевымъ — князь, слегка скрививъ губы, кивнулъ на свою книгу, — а главное, еслибъ я не могъ сослаться на другой, посильнѣе этого, авторитетъ…
— На Гёте? улыбнулся Гундуровъ.
— Вы сказали! улыбнулся и князь, слегка наклонивъ голову;- благодаря вашей доброй затѣѣ, я въ эти два послѣдніе дни доставилъ себѣ наслажденіе перечесть самаго Гамлета, и всѣ мѣста въ Вильгельмѣ Мейстерѣ гдѣ о немъ идетъ рѣчь…
— Il est si savant, Larion, онъ все знаетъ! прислушавшись къ этимъ словамъ, сочла нужнымъ вздыхая сообщить княгиня Софьѣ Ивановнѣ.
— Très savant! бровью не моргнувъ отвѣчала ей та.
— Вы помните, продолжалъ тѣмъ временемъ князь Ларіонъ, — что Гёте устами своего героя говоритъ о тѣхъ «внѣшнихъ, не истекающихъ изъ внутреннихъ отношеній лицъ и событій мотивахъ» въ Гамлетѣ, къ которымъ онъ относитъ всю эту скучную исторію Фортинбраса, посольство къ его дядѣ, походъ его въ Польшу и возвращеніе… Вильгельмъ Мейстеръ признаетъ все это «ошибками» Шекспира и предлагаетъ даже цѣлый планъ передѣлки драмы…
