Григорий Козинцев - Наш современник Вильям Шекспир
Только те, у кого нет сердца, могли допустить смерть Корделии, а теперь способны бесстрастно смотреть на ее труп.
Люди, превратившие большинство человечества в двуногих животных, даже не люди, они подделки под людей, и если анатом вскроет грудь такого поддельного человека, он найдет в ней холодный камень. У них лишь обманчивая человеческая внешность, на самом деле они звери. Шекспир уподобляет их хищникам, охотящимся за людьми. Они прячутся, высматривая добычу, выжидают минуту, чтобы прыгнуть на жертву, вгрызться клыками в горло, рвать когтями грудь, лакать кровь, жрать человечину.
Метафоры диких зверей часто появляются в "Короле Лире". Сквозь злобные лица просвечивают оскаленные кабаньи морды, окровавленные пасти медведей и волков. И вслед за зверьем ползут какие-то неправдоподобные страшилища, вурдалаки и оборотни, неведомые чудища морей и океанов, не то звери, не то дьяволы - уродливые порождения страха и отчаяния, зловещие знамения хаоса, вызов разуму и человечности.
Поэзия с трагической силой показывает, как строй общественного безумия тащит человечество назад, к дикости и ужасу первобытного существования. Каменные сердца хотят уничтожить труд веков, повернуть все вспять: от высшего к низшему, назад - в мутный хаос праистории.
Множество разновидностей хищников выведено в трагедии. Среди них и сохранившие свой старинный нрав, И те, кто уже обрел новую повадку.
Гонерилья, Эдмунд, Регана, - результат сложного скрещения пород. Они полны запала эпохи первоначального накопления; беспокойство переполняет их души, они задыхаются от жажды деятельности, страсть к приобретательству доводит их до безумия. Им не знакомы моральные нормы, и они не исповедуют какой-либо религии. Все это свойства новой эпохи, но цели, которые преследуют эти люди, в большинстве случаев старые.
Они уничтожают свой век изнутри. Они проказа, порок времени, гниение тела века. В них бушует жар болезни, неутолимая жажда отравленного организма мучает их.
Лучше опасаться
Без меры, чем без меры доверять,
- говорит Гонерилья мужу, не понимающему причины жестокости ее обращения с отцом.
Без меры опасался Макбет. Он убивал, чтобы устранить соперников, потом, чтобы уничтожить свидетелей, но каждое убийство становилось не только шагом к власти, а и приближением к гибели. Преступление, совершенное для избавления от страха, вызывало ужас:
Кто ищет безопасности в крови,
Найдет кровавую лишь безопасность.
Гонерилья - отравительница. Ее оружие яд. Наблюдая за корчами отравленной Реганы, она шепчет:
Я разбираюсь в ядах хорошо.
Очевидно, возможность это утверждать дают ей не только убийство сестры, но еще и другие, подобные же удачи. В большинстве ее проявлений судорожность. В ней есть нечто схожее с исступленной выразительностью пламенеющей готики. В картинах такого стиля странно сочетались искаженные, будто в припадке, фигуры людей с вывернутыми, вопреки анатомии, ногами и руками и изображение всего относящегося к пыткам и казням - эта часть выполнялась с ужасающей натуралистичностью.
Герцог Альбанский называет свою жену золотой змеей.
Вероятно, в ее внешности можно увидеть варварскую роскошь эпохи, превращавшей женщину в причудливого идола, обернутого тяжелым бархатом и драгоценной парчой. Ее образ связывается с одной из аллегорий. Кент возмущается, что Освальд служит ей - кукле по имени Тщеславие. Так назывался один из персонажей моралите, и то, что Гонерилья сравнивается с фигурой, олицетворяющей именно этот порок, дает представление о старшей дочери Лира.
Сестры не похожи друг на друга. Гонерилья стремительна, не всегда владеет собой. Регана замкнута, молчалива.
Каждая из них имеет свиту - свое созвездие.
Подле Гонерильи - Освальд. Это важная фигура. Дворецкий герцогини Альбашг как бы промежуточная ступень между .людьми и животными, тонкая грань, отделяющая человека от гримасничающей обезьянки, мерзко пародирующей человеческие ухватки.
Это подобие человека вызывает особую ярость Кента - одного из подлинных людей. Интересны ругательства, которыми награждает его Кент:
- Холоп и хозяйский угодник... с душонкой доносчика, с помадой и зеркальцем в сундучке... Гнусный льстец, который готов на любую пакость, чтобы отличиться... подхалим, папильотка из парикмахерской...
В прозвищах немалое место занимают внешние признаки цивилизации. В "Генрихе IV" Готспер рассказывает о придворном, явившемся на поле битвы выряженным, как на свадьбу. Лорд, нюхая духи из склянки, велел солдатам проносить трупы стороной, чтобы запах разложения не отравлял воздуха. Он был прилизан, благоухал, напоминал попугая. Такая же фигура появляется перед смертью Гамлета. Озрик даже материнскую грудь не брал "иначе, как с расшаркиванием".
Новый век в какой-то своей части отражается этими образами. Среди крови и горя вывелась порода парикмахерских папильоток, готовых на все карьеристов. Племя размножалось с удивительной плодовитостью; гладкие негодяи, готовьте принять посильное участие в любой гнусности, начали заполнять прихожие домов, откуда шли награды. Паршивые собачонки - они готовы были служить на задних лапах перед любым, кто властвовал, и рвать в клочья всякого, кто оказывался в немилости.
Освальд принадлежит к одному из первых выводков. Родовые признаки уже ясны, но законченности вида еще нет. В прислужнике Гонерильи нет ни придворного щегольства, ни эвфуистической манерности речи, он выкормлен и натаскан в глуши феодального поместья, а не в танцевальных залах столицы. Кент говорит, что Освальда смастерила не природа, а какой-нибудь портной.
Если величие короля было связано с мантией, то смысл существования подобных людишек - в ливрее.
Шекспир доходит в ненависти к их породе до крайнего бешенства; нет сомнения - это он сам говорит о них словами Кента. Он придумывает для Освальда особую казнь: "Его следует стереть в порошок и выкрасить им стенки нужника".
Освальд - подлейшая тварь в мире подделки, клеточка лести, угодничества, наглости. Он там, где неправда, где хотят добить упавшего, где нужны те, кто может найти величие в гнусности. По нему, приближенному человеку Гонерильи, можно понять ее царство, созданное не честным трудом, подобным умению каменотеса или плотника, но ухищрениями портного и парикмахера, выбивающихся из сил, чтобы угодить мерзкому вкусу заказчика.
Его убивают не оружием, а палкой.
Если Гонерилья устраняет мешающих ей людей щепоткой яда, то Регана действует более обычным способом, Она ни в чем не уступает мужчине. Ее оружие - меч; не легкая рапира, но боевой меч, тот, что носит охрана замка. Хозяйка вырывает меч из рук слуги и закалывает взбунтовавшегося виллана. Она умеет не только убивать, но и пытать. Она сама добивается признания у Глостера, рвет его седые волосы, распоряжается в застенке.
Ночами вдвоем с герцогом Корнуэльскнм - черные всадники, они скачут по дорогам, ведущим в замки, вербуя сторонников, запутывая вассалов, натравливая одних на других, расчетливые, злобные князьки, раздирающие государство на части своими нескончаемыми интригами.
В этой паре вся жестокость железного века, угрюмый разбой карликовых властителей. Средневековые палачи, они вышли в мир из подвала для пыток; за ними видны дыба и орудия мучений, выдуманных с изощренным умением. Ничего человеческого нельзя обнаружить в их тяжелом взгляде.
Не только жестокость определяет характер второй дочери Лира, существует другая черта, не менее важная: Регана скупа и мелочна. Когда ее отец готов умереть от горя, она рассуждает об отсутствии припасов в кладовых ее замка, о трудностях прокорма свиты, о том, что дом мал и слуги могут перессориться.
Что это? Желание еще больше унизить отца? Нет, это круг интересов герцогини с ключами у пояса и кинжалом, спрятанным в складках платья.
Старинные формы подлости сменялись новыми. Рядом с Корнуэлями появилась фигура Эдмунда.
При слове "Возрождение" обычно любят вспоминать склонившегося над античными пергаментами гуманиста, открывателя неизвестных земель, поэта, воспевающего величие человека. Но не менее связаны с эпохой и кондотьер, продающий свое оружие тому, кто лучше платит, сегодня сражающийся против одних врагов, а завтра вместе с ними против вчерашних союзников, и купец-пират, уверенный, что природа одарила его силой для грабежа слабых.
Устремления гуманизма причудливо переплетались с безудержным цинизмом. Утверждение свободы личности не носило идиллического характера.
Политика освобождалась от иллюзий.
Браччелини писал: сильные презирают законы, созданные для слабых, лентяев и трусов. В своих "Диалогах" он утверждал, что все выдающиеся поступки всегда являлись нарушением понятия права, их единственным оправданием была сила.
Гвиччардини оправдывал обман и лицемерие. Истинными побуждениями людей он считал совсем не стремление к общественной справедливости, а жажду денег и власти.
